Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

• Название: Лед и вода, вода и лед
• Автор: Майгулль Аксельссон
• Издательство: Астрель, Corpus
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-28500-4

Майгулль Аксельссон — звезда современной шведской романистики. Еще в 80-е она завоевала известность журналистскими расследованиями и документальными повестями, а затем прославилась на весь мир семейными романами, в том числе знаменитой «Апрельской ведьмой», переведенной на пятнадцать языков и удостоенной множества наград.

«Лед и вода, вода и лед» — современная сага с детективным сюжетом, история трех поколений шведской семьи с ее драмами, тайным соперничеством и любовью-ненавистью. Действие происходит на борту исследовательского судна, идущего к Северному полюсу. Волею случая среди участников экспедиции оказываются люди, чьи судьбы роковым образом пересекались в прошлом. Давняя трагедия находит неожиданную развязку.

---

Покачав головой, он направляется на корму, по-прежнему держа руки в карманах. Громадная серо-голубая глыба вздымается и опрокидывается всего в нескольких метрах от него. Мелет и грохочет ледяная мельница «Одина». Грохот обступает Андерса, окружает стенами его мысль. Он наискось пересекает шканцы, опустив голову и глядя под ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь провод или трос, нечаянно ударяется плечом о какой-то красный контейнер, но и это не может заставить его вынуть руки из карманов. Он только встряхивается и идет дальше. И вот наконец он пришел. Наконец стоит на открытой корме «Одина» и смотрит на то, что остается позади корабля. Несколько метров открытой воды, а дальше мерзлый гребень из расколотого льда вздымается посреди пейзажа, как крепостная стена. Стена, которая простоит тут до того самого дня, когда глобальное потепление планеты превратит лед в воспоминание и сказку…

Лед — это хаос, кажущийся порядком, думает он и улыбается. Где-то ему такое попадалось — будто бы лед на молекулярном уровне устроен намного хаотичнее, чем вода. Здесь это не кажется парадоксом. Позади «Одина» разбитый лед выглядит тем же хаосом, каким является.

Кильватер — темный. Почти черная вода. Повисшая морось отливает то белым, то серым. Цвета Евы. Ее изначальные цвета, окружавшие Еву, когда он ее впервые увидел. В следующий миг он снова молодой врач-интерн, отрабатывающий свои шесть месяцев в психиатрической клинике, почти готовый доктор, не так много повидавший, ничего толком не понимающий и к тому же решивший на полном серьезе специализироваться в области психиатрии. Он стоит в дверях в Сант-Микаэле, большой психиатрической лечебницы чуть южнее Стокгольма, существующей к тому времени уже семьдесят лет, но которой осталось существовать всего четырнадцать, и смотрит в серо-белую палату. Там лежит пациентка с закрытыми глазами. Спит? Да, он был в этом уверен, хотя впоследствии, уже гораздо позже, станет раз за разом ставить под вопрос свое первое впечатление, но теперь, в этот самый миг, он уверен, что она спит. Она лежит на спине, но левый рукав больничной сорочки задрался, обнажив руку — белый изгиб поверх серого шерстяного больничного одеяла, кожа такая нежная, что он с расстояния почти двух метров, кажется, может различить голубые жилки. Ее волосы очень светлые, тщательно причесанные и отливают золотом. Щеки белые, чуть оттененные длинными черными ресницами, а губы — эти полуоткрытые губы! — такой нежной розовости, что кажутся почти бесцветными.

Сказочная принцесса, думает он и секундой позже мысленно одергивает себя. Что еще за глупости? Он ведь на самом деле ее новый лечащий врач, он не может, не желает и не имеет права видеть в ней никого, кроме пациентки. К тому же пациентки, доставленной сюда полицией, двумя бледными полицейскими, абсолютно уверенными, что она сошла с ума. Она ведь дралась. Она же девчонка, совершенно обычная девчонка нормального телосложения, однако два дня тому назад отметелила некую английскую рок-звезду. Парень лежит теперь в Каролинском госпитале с двумя сломанными пальцами, небольшим переломом ребра и весьма ощутимым ударом по самолюбию. О ней уже сплетничали в отделении, самые молодые из санитарок говорили, будто узнали ее, мол, это девушка Бьёрна Хальгрена. Что она была с ним пару лет назад, как раз когда все это случилось. Пришлось сделать им внушение, он откашлялся и постарался говорить авторитетным тоном, сунув руки в карманы белого халата. О пациентах не сплетничают, тем более в психиатрическом учреждении. И вот он стоял перед ней, в том же белом халате, и пытался выглядеть столь же авторитетно в собственных глазах. Его задача — не впасть в сентиментальность. Его задача — раз и навсегда поставить диагноз и выбрать правильное лечение. Воображению рисуется собственный грандиозный успех, так стремительно, что он не успевает этого заметить, вспомнит только потом, много лет спустя. В общем, он тихонько стучит по дверному косяку. Просто делает шаг в ту отдельную палату и улыбается своей, как он надеется, любезной и обнадеживающей улыбкой врача.

— Фрёкен Саломонсон, — произносит он, понизив голос, и чувствует себя несколько глупо. Обращение «фрёкен» люди его поколения уже не употребляют, но главный врач Сандстрём в этом пункте был весьма тверд. Никакой фамильярности с пациентами этой больницы!

Ева открывает глаза и смотрит на него. Глаза ее пусты.

— Доктор, — произносит она слабым голосом. — Помогите мне!

И вот спустя тридцать пять лет он стоит на корме «Одина» и, припомнив все это, закрывает глаза. Что он думал тогда? И думал ли вообще? Ведь какой-то частью сознания он наверняка понимал, что происходит, он же знает, он не может больше этого отрицать перед самим собой, но помнит и то, как щекотало внутри от восторга, когда он позволил случиться тому, что случилось. Он все чаще заходил к ней в палату, придумывая себе там дела, когда их не было. Через несколько дней он начал присаживаться рядом на стул для посетителей, а спустя еще несколько дней тайком провел с ней психотерапевтическую беседу — вернее, неформальный сеанс психотерапии, объяснял он сам себе, поскольку даже не имел тогда законченного психотерапевтического образования.

— Я не сумасшедшая, — сказала Ева в один из первых его визитов, когда он сел на посетительский стул. — Вы должны мне поверить. Я не сумасшедшая.

— Я знаю, — ответил он. — Но у вас хрупкая психика.

Слово ей явно понравилось, оно заставило ее слегка вздохнуть и откинуться на подушку.

— Да. Хрупкая.

— А то, что произошло…

Слезы навернулись ей на глаза, она заморгала, и они вылились и потекли по ее белым щекам. Андерс радостно заметил, что она умеет плакать, не хлюпая носом и не кривя лица, но тут же прогнал эту мысль. Ева прошептала:

— Я не хочу об этом говорить…

Он помолчал, потом осторожно возразил:

— Но вам, наверное, все равно придется. Раньше или позже.

Она коснулась его ладони, но он торопливо сжал кулак, в последней попытке защититься, хотя не смог противиться дрожи, пронзившей все тело. Хочу, думал он, не смея сформулировать то, чего хочет. Секундой позже он снова раскрыл ладонь и сидел, глядя, как в нее легли ее белые пальцы.

— Не теперь, — сказала она тихо. — Потом, попозже. Но не теперь.

И она торопливо схватила его ладонь и тихонько поднесла к своим губам.

А потом это случилось. Поцелуй. Отпуск из больницы в его свободный вечер. Ужин в «Стадс-отеле», в городке за несколько миль от Стокгольма, а потом номер на двоих. Святая святых. А следом то, другое. То, что должно было произойти.

— Сядьте, — спустя два месяца сказал главный врач Сандстрём. Конференция закончилась, но поднявшийся было Андерс отпустил подлокотники кресла и снова опустился на сиденье, и в этот момент его взгляд зацепился за трех ординаторов, направлявшихся к выходу, и не мог отцепиться. Одна из них, женщина лет сорока с лишним, обернулась и украдкой покачала головой. Это было едва уловимое движение, очень тихое и незаметное, но достаточное, чтобы мурашки побежали по спине. Потом он выпрямился и перевел взгляд на главного врача Сандстрёма:

— Да?

Сандстрём помолчал, рассматривал его поверх очков.

— Значит, молодой доктор Янсон видит свое будущее в психиатрии?

Андерс сглотнул:

— Прошу прощения?

Сандстрём наклонился вперед и постучал указательным пальцем по длинному столу.

— Я спрашиваю, видит ли молодой доктор Янсон свое будущее в психиатрии?

Андерс прокашлялся, пытаясь снова обрести свой пропавший голос:

— Ну, да, но у меня ведь еще…

— …не закончена интернатура. Да. Мне это известно. И это, пожалуй, большая удача.

— Простите?

— Прошу прощения, доктор Янсон, видимо, плохо слышит? Я сказал, что это, пожалуй, большая удача.

Андерс набрал воздуха, чтобы ответить, но ответа у него не было. Он сидел молча и старался, чтобы взгляд перестал наконец бегать.

— В терапии — возможно, — сказал Сандстрём. — Или в хирургии. Или вообще в ортопедии. В чем угодно, основанном на элементарных знаниях. На механике. Простой сборке.

Сандстрём поднялся и стал собирать свои бумаги. Андерс сидел, по-прежнему не шевелясь, и смотрел на него.

— Мне известно, что психиатрия не так уж высоко котируется у молодых медиков, — продолжал Сандстрём. — Но я-то знаю, что это специальность, требующая не только механических знаний. Но еще и достаточного интеллекта. Довольно развитого интеллекта.

Андерс что-то промычал, но Сандстрём поднял руку, останавливая его.

— Я уверен, что молодой доктор сможет найти себе другую специальность. А фрёкен Саломонсон теперь, начиная с сегодняшнего дня, моя пациентка. Сам я полагаю, что доктор Янсон мог бы снова достать учебники и особенно внимательно перечитать главу о гистрионном типе личности.