П. Демезон - Записки о Бухарском ханстве

• Название: Записки о Бухарском ханстве
• Автор: П. Демезон
• Издательство: Наука
• Жанр: История
• Год: 1983

Записки (назовем их так) П. И. Демезона охватывают самые различные стороны жизни Бухарского ханства. Каких только сведений не сообщает автор. Здесь и вопросы первостепенной важности — состояние торговли, цены, англичане, армия, у которой всего четыре старые пушки, и вместе с тем — быт, обычаи, улицы, дома, школы, медресе, мечети, бани, в которых почему-то неприятная вонючая вода, и, например, такие сведения, что глава духовенства втихомолку курит, хотя это запрещается под страхом бесчестия… Мы видим Бухару, видим живых людей!

Вообще, все описано самым подробным и тщательным образом, приведены самые точные цифры и интересные факты. Какая находка эти записки для историка!

С важными в научном отношении материалами П. И. Демезона теснейшим образом перекликается еще один документ о Бухарском ханстве 30-х годов прошлого века. Это «Записка, составленная по рассказам Оренбургского линейного батальона № 10 прапорщика Виткевича относительно пути его в Бухару и обратно». Также публикуемая в настоящем издании, она сохранилась в нескольких рукописных экземплярах — в Архиве Академии наук СССР; Центральном государственном военно-историческом архиве СССР и, возможно, в фондах Центрального государственного архива литературы и искусства СССР.

---

Я с удовольствием отметил, что слежка за мною людей куш-беги стала гораздо слабее. Лица, меня окружавшие, тоже проявляли большее почтение. У меня появилось больше возможностей избежать их надзора и побродить по городу, завести кое-какие знакомства.

В конце марта мне удалось познакомиться с несколькими муллами (табиб, aspirans), изучающими теологию в колледжах, медресе. Я присутствовал на их занятиях и теологических дискуссиях, в которых иногда принимал участие. В медресе я всегда приходил один и одетым просто. Я выдавал себя за мусульманина и муллу. Мне удалось избежать того излишнего любопытства, подозрений и тех вопросов, которые могли бы привести меня в замешательство. Более месяца я посещал медресе, и ни один мулла не спросил у меня за это время, откуда я и кто я такой. Не могу забыть удивления некоторых моих знакомых из медресе, когда они увидели однажды, как я подъехал верхом в сопровождении своего слуги к воротам дворца, как всегда, когда я посещал его, одетый по-узбекски.

Вот какие предметы изучают муллы во время долголетнего пребывания в медресе: арабская грамота и письменность, различные толкования корана (они предпочитают толкования казы Байзави), некоторые сочинения по риторике Ильми Менлика. Сочинение Омри Калиби и его толкования Аллама Тафтазани являются наиболее ценными произведениями по астрономии. Заглавие сочинения Калиби — «Хикмат ал-Айн» — «Мудрость взгляда». Слово «Айн» означает по-арабски также «источник». Поэтому муллы никогда не будут говорить с вами об этом сочинении, не сказав вам с пафосом: «Хикмат ал-Айн — Айн ал-Хикмат», — то есть — «Мудрость взгляда есть источник мудрости».

Изучаются также религиозные предания и их толкования. Обучение заканчивается небольшим курсом юриспруденции. Это «Фурани Фек» («Начала юриспруденции»), составленные Убейдуллой, сыном Таджи Шарие. Некоторые муллы знают такжедва-три сочинения по истории. Такие, например, как «Хабибас — Сияр» и «Раузат ас Сафа». Они с удовольствием читают стихи и макамы Руми, Мирзы Бедиля, Хафиза, Саади, Исмата, Касима и Навои. Право, жаль видеть многих мулл, посвятивших двадцать, а зачастую и тридцать лет жизни, чтобы заучить наизусть семь-восемь сочинений по теологии. Из-за религиозных традиций и условий жизни их исторические и астрономические познания расплывчаты и часто ложны. Я не говорю уже о географии, о коей они вообще не имеют никакого представления. Медресе Бухары пользуются большой известностью во всем Туркестане. Сюда приезжают студенты из Хивы, Кокана, Гисара, даже Самарканда, из многих татарских областей. Надо сказать, что Самарканд, эта древняя столица, выходцами из которой были многие муллы и сам шейх-уль-ислам, день ото дня становится все более заброшенной. Мечети, медресе приходят в упадок, и, чтобы заниматься, муллы вынуждены идти в Бухару. В Бухаре насчитывается до 60 медресе, более или менее богато устроенных. У каждой медресе есть свой мустакофи, назначенный ханом. Это куратор, обязанный собирать налоги или же вакф [38], причитающийся медресе, и распределять деньги между преподавателями (мударисами) и их учениками.

Школы (мактаб) гораздо более многочисленны. Они существуют при каждой мечети. В них дети учатся читать, писать и нараспев произносить первую главу корана и три-четыре последние, наиболее часто повторяющиеся во время молитвы, потому что они гораздо менее длинные, чем другие. Школы эти производят поначалу странное впечатление — они находятся на приподнятой на несколько футов над уровнем всей улицы площадке. Войдя же внутрь, понимаешь, зачем это сделано. Все дети помещаются как бы в небольшой яме полтора фута глубиной. В ней они могут лишь с трудом повернуться. С помощью этого «хитроумного изобретения», по словам учителей, они находят способ использовать пол вместо стола и в то же время заставлять детей сидеть спокойно на своих местах. Если бы эти школы располагались на площадках менее приподнятых, то углубление было бы всегда сырым и даже в некоторых кварталах могло быть затоплено в межсезонье. Легко себе представить положение бедных маленьких существ, опущенных до самого подбородка под землю, в которых тычет своей ука мулла-учитель, воспевающих из глубины своей ямы тот. голосами величие господа и пророка.

Очень интересным было для меня знакомство с одним из первых сановников Бухары — шейх-уль-исламом (главой духовенства) — ишаном Султан-ханом Ходжой. Этот старец, выходец из Самарканда, по прямой линии происходил от святого Ахрар Аулия, почитаемого во всем Туркестане. Проведя несколько лет на службе у коканского хана, он вернулся в Самарканд, откуда покойный Мир Хайдар пригласил его в Бухару и предложил место шейх-уль-ислама, от которого он не мог отказаться. Его происхождение, светлый ум, звание — обеспечивали ему возможность быть принятым при дворе. Он не хотел мешать кушбеги, и тот всегда проявлял к нему самое большое уважение. Но они взаимно опасались и остерегались друг друга. Ишан Султан-хан не принимал никакого участия в политических делах и не хотел в них вмешиваться, как это делали, говорят, его предшественники, потерявшие в результате интриг кушбеги свое место. Его характер, гордый и независимый, был хорошо известен хану. Ишан Султан-хан часто с иронией указывал ему на ту большую лесть, какой хан окружен. Я расскажу только об одном случае. Однажды после молитвы, происходившей в мечети дворца, на которой присутствовал шейх-уль-ислам, хан оставался на коленях дольше, чем обычно. Все присутствующие решили поступить точно так же и тоже оставались на коленях. Лишь шейх-уль-ислам поднялся, вышел из мечети во двор и там ожидал хана. Тот не замедлил спросить у него, почему же он сразу вышел после молитвы. «Потому что молитва уже закончилась, — отвечал старец, — разве вы хотели, чтобы я поступил так же, как все те, кто остался в мечети, чтобы находиться не перед глазами господа, а перед глазами вашего величества?» И хан не упрекнул его. Кажется он доволен выбором, сделанным его отцом.

Султан-хан страстно любил поэзию, и сам сочинял с успехом. Его яркий ум и великолепные стихи создали ему имя в ученом мире Туркестана. В его обществе я провел несколько приятных часов. Мы говорили о географии (о которой, правда, этот ученый не имел почти никакого представления), литературе, поэзии и о многом другом. Я прочитал ему отрывки из стихов нескольких арабских поэтов, которых он не знал. Память хорошо помогла мне два или три раза, когда на отдельные его вопросы я мог ответить стихами наиболее ценимых им персидских поэтов. В свою очередь, он прочитал мне некоторые свои стихи.

Его интересовали вопросы, связанные с Персией, арабскими странами, Турцией и, конечно же, Европой. Расспрашивал он также об искусстве, науке, какой он занимался. Когда мы познакомились ближе, он рассказывал мне о медицине, химии (kimia, слово, означающее у них почти исключительно искусство приготовления золота), о проводимых им многочисленных опытах для изготовления эликсира молодости. Он непременно хотел получить золото и тратил на опыты все силы. Однажды он попросил меня сказать ему откровенно, что на этот счет думают ученые Ферингистана [39]. Я не хотел разочаровать его и ответил так, чтобы его успокоить. «Хорошо! — сказал он с тяжелым вздохом, — еще несколько попыток и затем я успокоюсь». Но я думаю, что подобное может случиться лишь с его смертью…

Он говорил, не боясь, о своем правительстве, о слабости, проявленной ханом в последних войнах с Коканом. Именно от него я узнал о последнем приезде в Бухару коканских посланников, о цели их миссии и итогах переговоров. Последующие события всегда подтверждали правильность и точность тех фактов политической жизни Бухарии, какие я имел случай узнать от него.

Султан-хан не любил свое правительство. А самого его считали слишком либеральным по взглядам, и поэтому те, кто пытался заслужить благосклонность хана и его первого министра, часто даже избегали с ним встреч. Родной сын Султан-хана в настоящее время находится на службе у коканского хана и пребывает у него в милости. Именно из одного из его писем к отцу я узнал, что афганский принц Шахзаде Фаррух выехал в конце зимы 1833 г. из Оренбурга в Кокан, в мае 1834 г. находился еще в Кокане, где был очень хорошо принят ханом, обходившимся с ним с большим почтением. Здесь до него дошло известие о смерти самого младшего из трех его сыновей. Но несмотря на это, таков уж характер принца, он не переменил своих намерений и, оставив в Кокане свою семью под покровительством хана, отправился в паломничество в Мекку. Другими словами — посмотреть мир. Именно с этой целью он, наверное, и приезжал в Россию.

Султан-хан, так же как и я, не хотел, чтобы кушбеги знал о наших встречах. И это было для меня гарантией его искренности.

На прогулки по городу или к Султан-хану я всегда отправлялся пешком. Тем самым я избегал присмотра своего слуги, который должен был бы сопровождать меня, если бы я поехал верхом. В первый раз, когда я приехал верхом к Султан-хану, он приказал одному из своих слуг отвести мою лошадь на конюшню во втором дворе, опасаясь, как бы кто-нибудь ее не узнал или не поинтересовался, кому она принадлежит. «Извините, — сказал он мне по-персидски, когда в следующий раз я сказал ему, что пришел пешком, — вы еще молоды, но я вижу, что вас уже не надо учить благоразумию. Джахан диде, похта — вы знаете мир, вы вполне мудры». Этот комплимент вполне в персидском духе. Султан-хан, хотя и был шейх-уль-исламом, но у себя дома курил, как почти все знатные узбеки, не особо опасаясь гнева хана, строго запретившего любое курение, ибо это воспрещено кораном. Тот, кто нарушит этот запрет, должен быть наказан палками и провезен по городу на осле, сидящим лицом к хвосту. Это наказание было уже применено к некоторым бухарцам. Бухарцы опасаются и курят только тайком. Но знатные узбеки более смелы и знают, что сыщики не осмелятся войти к ним в дом. Так как я был иностранцем и гостем, я курил у себя, не стесняясь и не ограничивая себя. Кушбеги, хорошо осведомленный обо всем, что я делаю у себя дома, однажды спросил у меня, часто ли я курю. «Каждый день, — отвечал я, — и, если угодно господу, я курю столько же, сколько халиф» (султан Константинополя считается у всех суннитов первым имамом и наместником пророка).