Максим Горький - Том 3. Рассказы 1896-1899

• Название: Том 3. Рассказы 1896-1899
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В третий том вошли произведения, написанные М. Горьким в 1896–1899 годах. Из них следующие входили в предыдущие собрания сочинений писателя: «Коновалов», «Болесь», «Зазубрина», «Ярмарка в Голтве», «Озорник», «Супруги Орловы», «Бывшие люди», «Мальва», «Скуки ради», «В степи», «Проходимец», «Дружки», «Каин и Артём», «Кирилка», «О чорте», «Ещё о чорте. Все эти произведения неоднократно редактировались самим М. Горьким. В последний раз они редактировались писателем при подготовке собрания сочинений в издании «Книга», в 1923–1927 гг.

Остальные 12 произведений третьего тома впервые включены в собрание сочинений ГИХЛ в 1949 г. За немногими исключениями эти произведения, опубликованные в газетах, журналах, сборниках 90-х годов XIX века, М. Горький повторно не редактировал.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Н-да…

— А хочется мне… приладиться к какой-нибудь эдакой операции… Ежели говорить по душе — деньги у меня есть… сот семь…

— А тысяч сколько?

— Хе-хе-хе! Ты-исяч!.. Да кабы у меня тысячи были, я бы разве сюда полез?..

— Стало быть, здесь их найти думаешь? — спросил Финоген.

Лохов сконфузился, его серые глазки замигали робко и беспомощно, и он поводил плечами, точно от холода. А Финоген смотрел на него, сдвинув брови, и в его суровом взгляде было что-то решительное.

— На что мне тысячи? — заговорил Лохов, торопясь и раздражительно потирая рукой свою бритую щёку. — Мне бы устроить себя… покой мне нужен… лета того требуют. Тоже ведь у меня кость-то ломаная… Я бы вот начал какое-нибудь дельце, да и женился бы… и жил бы себе смирно! А ты мне… ты…

— Эх, Матвей, Матвей! — вздохнул суровый мужик. — Мелко ты плаваешь…

— То есть как? — встрепенулся Лохов.

— Да так. Видать тебя… понятно уж очень всякому, к чему ты направляешь себя…

— Я человек открытый… — смиренно заявил Лохов.

— То-то что открытый…

— Так и следует…

— Мм… не для всякого дела тоже… — сказал Финоген, качнув головой.

Лохов снова завертелся на скамье, точно ощущая зуд во всех членах.

— Желаешь, Матвей, чтобы я с тобой по правде говорил? — сказал Финоген Ильич.

— Я? то есть… вот бы хорошо! Сразу уж бы… А то что у нас за разговор? Ходим это мы вокруг да около…

И Лохов безнадёжно махнул рукой.

— Спать только хочется мне… Ну, да это я могу подождать… сначала попытаюсь разрешить тебя.

Финоген беззвучно смеялся, и лицо у него было довольное, почти ласковое.

— Н-ну? — торопил его Лохов.

— Ты уезжай отсюда… — спокойно начал Финоген.

— Зачем? — вполголоса и с боязнью спросил Лохов.

— Я тебя вразумлю зачем… Первое дело — человек ты по здешнему месту мелкий… неспособный, бесполезный для себя человек. Хоша и есть у тебя деньги, а деньги для иного человека всё равно, что ум: есть деньги да смелость — и ума ему не надо, без ума хорошо проживёт. Но только здесь есть люди больше тебя способные и умные… без таких денег, как у тебя… но большой дерзости люди…

— Ты, что ли? — спросил Лохов, искривив губы.

— Слушай, да не перебивай… Смелости у тебя тоже нет. Суди сам: коли бы было у тебя в голове своё, то ты и один бы с твоей задачей справился… а не ходил бы к другим по указку. Понял?

— Это действительно… — вздохнул Лохов.

— Вот… Я тебе говорю: здесь есть свои медведи… ты пришёл, — они тебе облюбованного куска не уступят. На что? Каждый сам свою долю добывай! Теперь будем говорить к примеру, как ты думал. Думал ты так: войдёшь ты к нам в компанию, купишь с нами землю. Земля как раз тебе впору — промежду деревней и заводом… Мы тебя, пожалуй, приняли бы… Что же? У нас вон не хватает задатку для банка, — вот бы твоими деньгами и пополнили… н-да-а… И было бы это для нас хорошо… да видишь ты, для тебя-то это больно уж хорошо, и потому нам невыгодно.

— Мудрёно говоришь… — сказал Лохов, враждебно поглядывая на Финогена.

— Нам это невыгодно… — продолжал Финоген спокойно. — Откроешь ты трактир и начнёшь кулачить и так и сяк. Пойдёт от того большой грех… озлобятся против тебя все… Да, пожалуй, сожгут ещё… а то и хуже бывает.

Лохов отодвинулся от стола и привстал с лавки, взявшись рукой за левый бок. Глаза у него стали круглые, а губы плотно сжались.

— Народ у нас злой, дерзкий на руку. Вон Кошелева ухлопали за его жадность… и кто? Неизвестно! Третий год делу, но никого не нашли.

Лохов грузно опустился на своё место и, прислонясь к стене, потрогал себя за усы.

— Нас вот теперь двое… — медленно и глухо говорил Финоген, хмурым взглядом рассматривая серое лицо Лохова. — Двое нас… Ночь… Никто нас не слышит… никто не видит…

— Вся деревня знает, что я у… у тебя… — тихо сказал Лохов, не глядя на Финогена и всё держась рукой за левый бок.

— Известно, знает… — повысил голос мужик. — А ты это к чему?

— Так… я просто…

— То-то, мол…

Финоген внушительно передёрнул плечами и помолчал.

— Так вот я говорю: нас теперь двое, мол, ночь, никто нас не видит, не слышит… Стало быть, я могу… — тут Финоген остановился и опять помолчал, внимательно разглядывая Лохова, — …говорить с тобой без опаски… — закончил он свою речь.

— Говори, говори… — торопливо сказал Лохов.

— И скажу я тебе прямо — плох ты. На большое дело, на способных людей ты не годишься… Здесь ты не охотник, а лиса. И следует тебе такое место найти для себя, где бы ты сам был охотником, — понял?

Лохов кивнул головой.

— Понял, что тебе здесь не место?

— Понял! — твёрдо сказал Лохов.

— Ну, стало быть, и не лезь на рожон…

— Да… надо подумать…

— Подумай… А теперь давай-ка спать… пора! Скоро, чай, петухи запоют…

Финоген поднялся из-за стола, поставил ногу на лавку и стал разувать её, медленно раскутывая оборы лаптей. Лохов следил за ним и молчал, дёргая рукой себя за усы. Потом Финоген смачно и громко зевнул, перекрестил рот, взглянул на образ и стал, широко размахивая рукой, крестить грудь. Лохов начал раздеваться уже тогда, когда Финоген залез на полати и сказал ему оттуда:

— Будешь ложиться, лампу-то потуши.

Скоро и Лохов забрался на печь; но ему не спалось. В избе было темно. В окна её с улицы смотрело что-то жуткое, холодное. На полатях громко и ровно дышал Финоген, и порой он всхрапывал, сердито так… Караульщик где-то далеко бил в доску, и в тишине ночной разносились гулкие, пугающие звуки. Дрёма смыкала глаза Лохова, но он вдруг вспоминал что-то и спугивал её. Тогда, приподняв голову, он осторожно заглядывал на полати и, убедившись, что Финоген крепко спит, снова дремал… И снова вздрагивал от боязни…

«А ведь он верно говорил, — думалось ему в тишине. — Слаб я ещё… О господи! Как трудно жить-то! Н-да… Слаб я… боюсь вот… чего боюсь? Стращает… сам, значит, наметил это место. О… господи!.. Его мне… не одолеть…»

Поболтался Лохов в деревне ещё дней десять после этого разговора и однажды, придя откуда-то с улицы в избу Финогена, объявил ему:

— Завтра еду…

— Куда? — равнодушно спросил Финоген.

— В город… прочь, стало быть…

— Та-ак…

— Не понравилось у нас? — осведомилась Варвара.

— Отвык… всё-таки, знаете, деревня…

— Известно уж… В городе вам способнее…

— Сказано: большому кораблю — большое и плавание… — невозмутимо равнодушно заметил Финоген.

Лохов взглянул на него и поджал губы.

Рано утром на другой день он запряг свою пегую лошадку в тележку и начал прощаться с Финогеном и его шабром Ефимом, который, с вечера осведомлённый об отъезде Лохова, тоже пришёл проводить его и, позёвывая, сонный и нечёсаный, сидел на лавке, упёршись в неё руками.

— Ну, стало быть, мы с вами, Финоген Ильич, за прокорм, квартиру в расчёте?

— Ровно бы так… — сказал Финоген.

— Значит, спасибо за хлеб-соль, за ласку…

— Не на чем.

— Какая уж наша хлеб-соль? — со вздохом сказала Варвара.

Ефим зевнул и объявил:

— Деревенский хлеб — он самый святой на земле…

— Свят-то он свят, да не так, чтобы скусен… — вставил Финоген, почёсывая спину.

Лохов подпоясывал тулуп кушаком и молчал. Подпоясавшись, он взял в руку шапку, перекрестился и, поклонившись всем, молвил:

— Прощайте!

— С богом! — в один голос ответили Варвара и Ефим, а Финоген молча поклонился.

И все четверо пошли вон из избы. Финоген отворил ворота. Лохов ввалился в тележку, повозился в ней и, взяв вожжи в руку, снова сказал, сняв шапку и тряхнув головой:

— Прощайте! Н-но!

Пегая лошадка пошла…

Провожатые вышли за ворота и стали смотреть вслед тележке, прыгавшей по замёрзшим кочкам грязи, кое-где покрытым снегом. Предрассветный сумрак окутал деревню каким-то призрачным туманом, и тележка Лохова быстро скрывалась в нём.

— Дорога, избави бог, плоха! — сказал Ефим, качая головой.

— Да, попрыгает он двадцать семь вёрст… — заметила Варвара и ушла в избу.

Финоген взглянул на неё, говоря Ефиму:

— Идём ко мне, — чаем напою…

— Идём…

В избе Варвара, возившаяся у печи с самоваром и освещённая огнём, пылавшим в печи, встретила их вопросом:

— Уехал?

Точно она этого не знала.

— Укатил! — сказал Ефим.

— Н-да-а! отвалился… — задумчиво протянул Финоген. — Плох он… очень он плох! Другой бы… э-э-э! Так бы это он оборудовал свои дела… что нам бы одно осталось — кричи караул!

— Напрасно ты, по-моему, его застращал… — сказал Ефим. — Что пугать человека? То невыгодно, другое недоходно… пусть бы он сам попробовал… А нам он человек полезный… в банк-от бы и тово…

— Ну, что вышло, то и вышло. А у нас ему учиться жить — не место. Мы не для него… Плох потому что.