Максим Горький - Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906

• Название: Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В пятый том вошли произведения, написанные М.Горьким в 1900–1906 гг. Из них следующие входили в предыдущие собрания сочинений писателя: «Трое», «Песня о Буревестнике», «Злодеи», «Человек», «Тюрьма», «Рассказ Филиппа Васильевича», «Девочка», «А.П. Чехов», «Букоёмов, Карп Иванович». Эти произведения неоднократно редактировались М.Горьким. В последний раз они редактировались писателем при подготовке собрания сочинений в издании «Книга», 1923–1927 гг.

Остальные шестнадцать произведений пятого тома включаются в собрание сочинений впервые. За немногими исключениями, эти произведения, опубликованные в газетах, журналах, сборниках, нелегальных революционных изданиях 900-х годов, М.Горький повторно не редактировал. Не законченное М.Горьким произведение «Публика» полностью печатается впервые.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Люди! Вы живёте между тьмою и тьмой. Из пропасти неведения вышли вы, в тумане неведения трепещет жизнь ваша, ледяная тьма неведения ждёт вас впереди…

Люди слушали грустную речь его, понимали горькую правду её и вздыхали, молча глядя в очи мудреца.

Но, проводив его в одинокий путь мудрого, они шли к работам своим и на пиршества свои, ели хлеб свой, пили весёлое вино своё и, со смехом любуясь играми детей, забывали о нуждах своих и о горе, изведанном ими вчера.

Боролись друг с другом за власть и богатства, умилённо слушали проповедь любви, руками в крови ближнего своего ласкали милых сердцу красавиц и устами предателей целовали друзей своих. Воровали друг у друга имущество и, обогащённые кражами, горячо защищали собственность, бессовестно лгали друг другу, и все говорили, что лишь правда должна быть царицею жизни, а некоторые даже верили в благостную силу правды и страдали за веру свою. Любили они музыку и счастливо плакали под звуки её, восхищались красотой, а вокруг себя допускали безобразное, совершали отвратительное. Порабощали они друг друга и говорили, что жаждут свободы, презирали подчинявшихся власти их и тайно, трусливо, как хитрые звери, ненавидели владык своих. И всегда, желая лучшего, тревожно искали его вокруг себя, но в себе не умели создать это лучшее, поглощённые мелочными заботами об удобствах жизни своей, истощая свой ум во вражде и во лжи, в грубых хитростях ради торжества ненасытной своей жадности ко благам земли.

Так, подобно грязным свиньям, жили эти забавные чудаки и считали себя падшими ангелами. И была их жизнь как вулкан грязный, вулкан неистощимый, изрыгавший в светлую пустыню небес смрадный пар стонов и воплей, липкий пепел страданий и горя, вонючую грязь вожделений звериных…

Одинокий мудрец, тихо шествуя сквозь суету земли, говорил голосом всеведения:

— Что есть жизнь? Вы не знаете. Что — истина? Вы не скажете. И зачем вы? Неизвестно вам. Вот в чём ваше несчастие!..

И, видя, как влюблённый обнимает возлюбленную свою, говорил им печально:

— Смерть ждёт вас и потомство ваше…

И, видя, как люди строили роскошные жилища себе, говорил, укоряя:

— Всё сиё — в жертву гибели…

И, видя детей играющими на лугу среди цветов, подобных им, вздыхал и говорил в сердце своём: «Жатву смерти видят очи мои…»

И, если некто из мудрецов жизни, чуждых душе познавшего тёмную мудрость смерти, поучал юношество в храме науки своей чудным тайнам её, он говорил, усмехаясь:

— Ограниченность — имя мудрости твоей! Ибо погибнет земля, и все храмы её, и науки её, и правда и ложь их, и неведом тебе день и час гибели твоей…

Но однажды, на окраине шумного города, в тёмной, узкой улице грязи и нищеты, в смрадном тумане запахов гниения, мудрец увидел тесную толпу работников; один из них говорил им речь, и удивился мудрец вниманию слушателей, — никогда люди не слушали его проповедь с такой жадностью. И острый укол зависти коснулся сердца мудреца.

— Товарищи! — говорил оратор работникам. — Мы лежим в грязи труда нашего, подобно камням на дне реки, а над нами быстро катятся волны жизни владык наших. Мы для них — как ступени, и по нашим телам они поднимаются вверх, на высоту истины, и оттуда обращают силу разума своего против нас, дабы и ещё поработить души наши… Они всё знают, — мы — ничего, они живут, мы — ещё не жили, им ведома вся мудрость, нам — только сказки; всё светлое в их руках, в наших — ничего, и даже, даже хлеба мало, чтобы сытыми жили мы. Поработили они нас и пресытились, и вот уже скоро голод наш победит пресыщенных, ибо бессилен дух их, тогда как мы жизнию духа живы и сильны. Мы хотим жить, мы хотим знать, мы хотим быть людьми. Мы хотим насытить алчущий дух наш всею мудростью земли, созданной на твердынях терпения нашего, мы хотим всего, что уже есть, мы хотим создать то, чего нет ещё!

— Человек! — сказал мудрец, снисходительно усмехаясь. — Заблуждение имя слов твоих. Ограниченно познание людей, и не будут они знать более, чем могут. И не всё ли равно тебе, как погибнешь ты, — голодный или же пресыщенный, подобно тем, против которых направляешь столь слабое жало мудрости твоей? И не всё ли равно, невеждой ляжешь ты в гроб твой или оденешься в холодный саван жалких учений владык твоих? Подумай, — всё на земле и сама земля будет ввергнута в чёрную пропасть забвения, в бездонную пучину смерти…

Работники молча смотрели в очи его и недвижно слушали мудрую речь, и, чем больше говорил он, тем сильнее одевались лица их суровым холодом. Потом один из них сказал товарищу:

— Матвей! У меня рука болит, — дай ты в шею этой старой обезьяне…

Вот и всё.

…Да, конечно, я согласен, он несколько грубоват, этот рабочий народ, но разве он виновен в этом? Ведь никто и никогда не учил хорошим манерам.

Правила и изречения

Если ты пойдёшь в Думу Государственную, помни, сидя там, что ты сидишь в кресле, которое стоит пятьдесят семь рублей, а потому — веди себя сообразно особенностям седалища своего.

Сколь туго не застёгивай штаны твои — всё едино: начальство выпорет тебя, если пожелает того.

Изречения и правила

Жаждешь свободы? Иди служить в полицию.

Жаждешь абсолютной свободы? Поступи в агенты охранного отделения. Очень просто.

Будь милосерден — не убивай и блоху, раньше чем поймаешь ее.

Не всякий лысый брюнетом был. Это особенно нужно помнить теперь, когда многие считают себя героями только потому, что их казак нагайкой отхлестал.

Хотя у верблюда и длинная шея, однако не решайся утверждать, что верблюд подобен лебедю. Также и о генералах, ныне занятых упокоением страны: некоторые из них человекообразны, но как докажешь ты, что они не суть звери?

Самолюбие твое, подобно мозоли твоей, вызвано давлением извне, — знай это! Земля — это сердце Вселенной, искусство — сердце земли.

Афоризмы и максимы

Человек, который считает свою зубную боль несчастием всего мира, — явно склонен преувеличивать события.

Будучи подлецом, — не воображай, что это оригинально.

Речи правителей о желаниях народа подобны рассказам глухонемого о музыке.

Пли! И благо ти будет, но долголетен ли будеши на земле — кто скажет?

Если на похоронах играет музыка, — не думай, что покойник был отчаянный весельчак и умер с удовольствием; ты можешь ошибиться.

Собака

…Сизые сумерки прозрачно окутали поле, от земли, согретой за день солнцем, поднимался душный, тёплый запах. Медленно всходила красная, угрюмая луна, тёмная туча, формой подобная рыбе, неподвижно стояла на горизонте, разрезая диск луны, и луна казалась чашей, полной крови.

Я шёл полем в маленький, сонный город и смотрел, как угасал блеск крестов на церквах; встречу мне мягко плыл странный звук, неуловимый, точно тень, а по тёмной, пыльной дороге бежала собака. Опустив хвост, высунув язык и качая головой, она, не торопясь, шла прямо на меня; я видел, как она порою встряхивала шерсть, свалявшуюся в клочья. В её неспешной походке было что-то серьёзное, озабоченное, и вся она — жалкая, голодная, — казалось мне, решила что-то твёрдо и навсегда. Тихо свистнув ей, я позвал её. Она вздрогнула, села, подняла голову, глаза её враждебно сверкнули, и, оскалив зубы, она зарычала на меня. А когда я шагнул к ней, она тяжело встала на ноги, сухо сверкая глазами, хрипло залаяла и, круто свернув с дороги в поле, снова пошла, оглядываясь на меня и поводя хвостом, усеянным репьями. Я смотрел вслед ей — она одиноко шла полем в тишину сумеречной дали прямо на холодный и зловещий, красный диск луны.

Дня через два иль три я снова увидал её. Она лежала под кустом на краю оврага, над нею жадно кружились большие, чёрные мухи, они ползали по её мёртвым глазам, влезали и в открытую пасть, жужжали и бились в её шерсти. Вытянув шею, она оскалила жёлтые зубы, и тусклый, сухой глаз её неподвижно смотрел в сторону города. В небе рассеянно плавали белые клочья облаков, играя в лучах солнца, по земле скользили мелкие тени, и это было похоже на безмолвную беседу неба и земли. Порою тень покрывала труп собаки, и тогда строгий глаз её, смотревший в даль, на город, где жили люди, становился темнее…

Я сказал мёртвому псу:

— Хвала тебе! Ты жил с людьми и ушёл от них, чтобы умереть в одиночестве. Ты не хотел оскорбить людей зрелищем твоего разрушения при жизни, ты был горд и не допустил, чтобы тебя, весёлого, доброго пса, они видели старым, больным, трусливым дармоедом, который живёт воспоминаниями о прошлом и питается обидной жалостью людей. Хвала тебе за то, что ты не опоганил жизни хриплым, лживым лаем старческого самолюбия, глупой воркотнёй бессильной злобы животного, издыхающего от немощей старчества! Хвала тебе!