Владимир Киселёв - Весёлый Роман

• Название: Весёлый Роман
• Автор: Владимир Киселёв
• Издательство: "Молодая гвардия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

---

Я беспокоился, как ей будет детском саду, подружится ли она с ребятишками, не заразится ли всякими детскими болезнями вроде кори, скарлатины или свинки. Все-таки, казалось мне, детский сад для ребенка — это вроде той работы для взрослого, которая, по словам Вили, служит «средством существования». Каждое утро, какая бы ни была погода, вставай в одно время, отправляйся на работу, а там каждый день все то же. И взрослому все-таки лучше — он может переменить работу, выбрать такую, которая больше подходит к его характеру. А у ребенка нет выхода — никто не считается с тем, нравится ли ему в этом детском саду.

Я лежал на крыше, смотрел в шестикратный бинокль на Маринку и думал, что теперь хорошо понимаю отцов, которые разводятся, а потом выкрадывают своих детей — тихонько хва­тают их, когда ребенок со своей группой из детского сада отправляется на прогулку, затискивают в такси, привозят домой, зарываются носом и глазами в теплые детские волосы и чувствуют, что, может быть, человеку больше ничего для счастья и не нужно. Как тому парню с мышцами тяжелоатлета, которого мы когда-то видели с Верой в ботаническом саду… А по­том приходит милиционер с судебным исполнителем, и ребенка хотят забрать, и забирают, и говорят, что так поступать некра­сиво, что мать заболела, ребенок плачет, и нервничает, и ничего не может понять в этой взрослой жизни, где все действитель­но так непонятно, что сам черт ногу сломит.

Какой-то пацан постарше Маринки, остриженный так, как стригут людей, получивших пятнадцать суток за мелкое хули­ганство, с большими торчащими ушами, подошел к Маринке, сказал ей что-то и ткнул кулаком в грудь. Маринка не удиви­лась и в ответ ударила его ладонью по кулаку.

О черт! Как плохо все-таки, что я не успел научить ее драть­ся. Нужно было показать ей хоть несколько приемов. Хоть са­мых простых. Потому что пацан снова ткнул ее кулаком в жи­вот, в район солнечного сплетения, она задохнулась, но не за­плакала, а что-то громко сказала и отступила на шаг назад.

Я невольно пошарил руками по крыше, чтобы найти какой-нибудь камень или палку, и отнял от глаз бинокль, и увидел, что они от меня страшно далеко, что, если даже закричать изо всех сил, этот пацан не услышит моего голоса.

Я снова поднес бинокль к глазам. Пацан выкручивал Ма­ринке руку тем самым приемам, которому я должен был ее научить. Он обхватил ее ладонь с внутренней стороны, а боль­шим пальцем — с внешней и вывернул ей руку. Она присела, а я почувствовал, как во мне что-то заныло, как у меня онеме­ла правая рука.

Маринка присела на землю, ухватив пацана левой рукой, она потянула его за собой, а затем я увидел, как своими ровными белыми зубками она вцепилась в оттопыренное ухо, торчавшее, как лопух, на стриженом голове, как брызнула кровь, и как, ши­роко открыв рот, ее обидчик, no-видимому, громко заревел.

Тут во дворе поднялась суматоха, прибежала эта толстая ста­рая воспитательница, подхватила с земли Маринку, поставила на ноги и несколько раз со всего размаху шлепнула ее по попке. Это уж было чересчур. Дома Маринку никто ни разу и пальцем не тронул. Я не хотел, чтоб девочку били. Воспитание, называется. Я слез с крыши и отправился в детский сад.

Дверь в детский сад была закрыта. Я деликатно нажал кноп­ку звонка и выждал несколько минут. Никто не подошел. Тогда я стал давить на эту кнопку раз за разом. Звонок не отзывался. Очевидно, он был испорчен. Я принялся колотить в дверь. Очень не скоро послышались шаркающие шаги, и старушечий голос спросил:

— Кто там?

— Откройте, — потребовал я. — Свои.

— Кто свои?

— Я отец девочки… Мне нужна воспитательница.

— У нас карантин. Придите после пяти. Воспитательница к вам выйдет. А какая вам воспитательница нужна?

— Не знаю. Толстая такая.

— Екатерина Дементьевна? После пяти придите. И… удаляющиеся шаги.

Я медленно отошел от двери. Правильнее всего было, ко­нечно, не связываться. Что я мог сделать? Настоять на том, чтоб Маринку забрали из детского сада? А как же остальные дети? Настаивать, чтоб и остальных забрали? Как-то ведь они здесь живут, и ничего плохого с ними не происходит. И она ведь в самом деле прокусила ухо этому пацану. Что ж ее, по головке погладить?

Но я вспомнил, какое выражение лица было у этой Екате­рины Дементьевны, когда она шлепала мою Маринку, и почув­ствовал, что не могу уйти. Я повернул назад и пошел вдоль за­бора.

Каменная стена вокруг сада была украшена такими выступа­ми с выемками, похожими на ступеньки. Перелезть через нее не составляло никакого труда. Я взобрался на забор и заметил, что поверху в штукатурке еще торчат остатки стекол. Эти стек­ла когда-то были прямо заделаны в забор, здоровенные и должно быть, острые осколки бутылок. Интересно, что здесь было когда-то?..

Я спрыгнул и направился к Маринке. Она сидела на корточ­ках и что-то строила из песка.

— Маринка, — позвал я. — Маринка!

Она посмотрела на меня удивленно и двинулась было ко мне, но сразу же остановилась и оглянулась на свою кучу песка.

— Здравствуй, Маринка, — сказал я и протянул ей руку.

— Здравствуйте, — ответила Маринка и снова посмотрела на песок.

Что ей должна была наговорить Лена, чтоб она сказала мне не «здравствуй», а «здравствуйте» и не улыбнулась мне? Что я людоед?

— Как вы сюда попали? — спросил у меня за спиной певучий голос.

Я оглянулся. Екатерина Дементьевна смотрела на меня удивленной, беззлобной улыбкой.

— Это неважно, — ответил я сухо.

— Вы отец Мариночки? — обрадовалась воспитательница. — Очень хорошо, что вы к нам зашли. — Она чуть улыбнулась, и я понял, что ей известно, каким образом я «зашел».

— Ваша девочка очень трудно привыкает к коллективу. Она дразнит детей, говорит плохие слова, и есть тут такой молодой человек Петя, которому она только что прокусила ухо. Вы сами понимаете, что родители этого мальчика не станут радоваться если их ребенок вернется из детского сада без уха. Нужно принимать какие-то меры.

— Нужно, — ответил я. — Только не такие, какие вы применяете. Я видел, как вы ее били.

Екатерина Дементьевна покраснела.

— А что бы вы сделали на моем месте? Конечно, вы правы. Я очень жалею, что сгоряча пошлепала Мариночку. Это в самом деле не метод… Но вы обязаны уделять ей больше внимания. Позаботиться хотя бы о том, чтоб она не слышала дома таких слов, какие она произносит.

— Да не слышит она дома никаких слов… Наоборот, это она здесь научилась.

— Не знаю. Я очень сомневаюсь в этом. Но если даже так, вы обязаны объяснить ей и научить ее, что такие слова нельзя говорить. И особенно обзывать ими детей.

— Какие слова? — не удержался я.

Екатерина Дементьевна замялась:

— Ну названия некоторых частей тела… Тех, что скрывает одежда. И если вы не приложите необходимых усилий, вам при­дется забрать ребенка из детского сада.

Я молчал.

— И вообще, я много раз замечала, что семейный разлад немедленно отражается на детях, — продолжала Екатерина Дементьевна. — Вы еще молодой человек и, может быть, не по­нимаете, какую непоправимую травму ребенку наносит развод, скандалы в семье, как он меняется, как озлобляется.

— У нас не было скандалов, — ответил я.

— Может быть. — с сомнением посмотрела на меня Ека­терина Дементьевна. — А сейчас попрощайтесь с дочкой. Выход вон там. Нужно подняться на крыльцо и пройти через дом.

Я посмотрел на Маринку, которая по-прежнему, сидя на корточках, перекапывала песок так, словно ничего не слышала.

— До свидания, Маринка, — сказал я. Она даже не подняла головы.

Я остановился у крыльца и оглянулся. Маринка, и ребятиш­ки, и Екатерина Дементьевна были совсем недалеко от меня, но я смотрел на них, словно в перевернутый бинокль.

Демагогия. Нужно дать по зубам. Забывается. Критиканство. Анархия. Занимается саморекламой. Антигосударственный вы­пад. Самовлюбленный. Одолел его критиканский зуд. Склочник. Самым умным себя считает. Занимается мышиной возней. Брюз­жит. Разжигает нездоровые страсти. Злобствует. Опасный че­ловек. Не в ногу идет. Раскусили наконец. Неуживчивый чело­век. Незрелый. Нет у него ничего святого. Тратит время на че­пуху. Грязный навет. Распустился.

Это все про меня. После моего выступления на собрании. Нужно, правда, сказать, что я им здорово испортил обедню.

Вечером Виля зашел к Феде, у которого я теперь живу, выслушал мой отчет и без всяких философских цитат объ­яснил:

— Вот, скажем, в красивом месте собралась компания сва­рить уху. У реки. Рыба есть. Часть словили, часть купили, часть надрали из чужих ятерей. Уха получилась — золото. Хоть сейчас приступай. Один попробовал — говорит: «Замечатель­ная уха. Только, на мой вкус, не помешало б одну капельку, буквально щепотку соли». Другой: «Объедение. Но, серьезно взвесив все «за» и «против», я бы добавил еще один лавровый листочек. Лауреатская уха получится». Третий: «Нет, лаврового листа хватает. Может, только еще одну веточку укропчика. Укропчик в ухе, как деньги в кармане, никогда не бывает лиш­ним». Четвертый… Четвертый только губами причмокивает: «Янтарь, настоящий янтарь». И вдруг ты через головы взял да и плюнул им в котел… «Нет у него ничего святого» — это еще мягко сказано.