Владимир Киселёв - Весёлый Роман

• Название: Весёлый Роман
• Автор: Владимир Киселёв
• Издательство: "Молодая гвардия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

---

Девочка что-то пробормотала.

— Громче! — закричал я,

— Алевтина! — закричала она мне в ухо.

Это же надо было, назвать девочку Алевтиной!

— А меня Роман. А фамилии твоей я не спрашиваю. Но и своей не скажу.

Я не люблю встречным девочкам «называть свою фамилию.

Кто ее пустил в такое путешествие с автостопом? И почему она так уверена, что ее никто не обидит? Почему она села со мной на мотоцикл, ни минуты не задумавшись, а вдруг я какой-нибудь сукин сын. Вдруг я начну к ней приставать.

Спиной я все время чувствовал ее маленькие, твердые груди и еще сильнее доворачивал на себя рукоятку газа. А она? Чувствовала ли она, что упирается грудью мне в спину?

Я оглянулся. Это была не грудь. Она перетащила вперед свой вещевой мешок, и это мешок упирался мне в спину.

Дорожный гипноз. Сонное опьянение. Ступор. Заторможенность. Этими словами называют состояние, когда во время дальней поездки тебя все вокруг убаюкивает: покачивание, мелькающие столбы, деревья. На мгновение ты выключаешься. И тогда — конец.

Все дело в том, что сам ты не ощущаешь усталости. Какой-то бельгийский инженер сконструировал специальное приспособление против дорожного гипноза. На руку надевается браслет. Транзисторное устройство принимает от датчика сигналы о сердцебиении, температуре и как выделяется пот. А команды подаются на карбюратор. При сильной усталости водителя прибор перекрывает подачу бензина.

Но пока мотоциклы не начнут снабжать такими приборами в обязательном порядке, как сейчас снабжают фарами, я положил себе за правило: через каждые три часа за рулем — остановка и пятиминутная зарядка. Самая; простая — бег, прыжки, приседания, несколько дыхательных упражнении, — и ты в порядке. Можешь шпарить дальше. Вообще-то я убедился, что скорость больше девяноста километров в час на дальних перегонах не дает выигрыша. Расходуешь больше топлива, и приходится чаще заправляться. Но сейчас я жал вовсю.

На обочине стояли два мотоцикла ГАИ и разбитый «Москвич». Я притормозил и на минутку остановился. Владелец машины, парень в немыслимо красивой рубашке с погончиками и карманом на рукаве, и его девочка с двумя косичками и выщипанными бровками, по-видимому, не ушиблись, но были насмерть перепуганы и удивленно разглядывали телеграфный столб. Они в него врезались.

Инспектор ГАИ — пожилой капитан — с мрачноватым юмором говорил владельцу машины:

— Вы мне этих анекдотов не рассказывайте. Телеграфный столб никогда первым не ударит машину. Он не так воспитан.

Капитан мне подмигнул. Я улыбнулся, помахал ему рукой и поехал дальше.

Число дорожных аварий возрастает всякий раз после увеличения солнечных пятен. Это доказал точной статистикой японский ученый Сиро Масамура. Нам читали об этом лекцию.

Интересно, догадывается ли этот парень у столба, в который он врезался своим «Москвичом», что его подвели пятна на Солнце.

Ветер нес навстречу тяжелый запах Сиваша. Чонгар. Сплошные дамбы и мосты.

Батя в Отечественную войну служил в тридцатой дивизии и с тех пор, когда в хорошем настроении, особенно если немного выпьет, сипловато напевает старинный марш тридцатой:

Наша песня кочевала
Вдоль глухих дорог —
От Сибири до Урала
Путь тридцатой лег.
От голубых уральских вод
В боях к Чонгарской переправе
Прошла, прошла тридцатая вперед
В пламени и славе.

От Москвы до Чонгара по автомобильной трассе — тысяча триста километров. А от Сибири? И ведь это не на мотоциклах. В походах, в боях, в «пламени и славе». Хотелось бы мне осмотреть эти места. Где-то здесь был обелиск. Но я решил, что посмотрю на обратном пути.

Указатель сообщил, что от Джанкоя до Симферополя девяносто три километра. За Джанкоем пошла ровная степь, виноградники и древние курганы, словно кочки.

В Симферополе на автозаправочной станции я залил бак и зашел в кафе-стекляшку. Я взял бутылку хоть и кислого, но холодного кефира и бутерброд с сыром, загнувшимся к краям и покрывшимся масляной пленкой.

В кафе пили легкое белое вино девушки в кремовых штанах с острыми складками, в коротких шортах, обтягивающих зад, как их собственная кожа — нет, гораздо туже! Все в немыслимых кофтах, ярких, вызывающих, ведущих смертельную схватку со всеми остальными за внимание окружающих.

А за одним из столиков сидели пять маленьких уродцев в старых, мятых, бесформенных брюках из серой мохнатой фланели и в застиранных зеленых ковбойках. Мальчики. Лет по десяти — двенадцати. Головы у них не держались. Они клонились то в одну, то в другую сторону. Глаза смотрели странно. Говорили они с трудом. Какая-то болезнь. Какая-то нервная болезнь.

С ними была молодая воспитательница. Невысокая смуглая девушка с такими умными глазами, каких у людей и не бывает. Может, только у собак. А возможно, и не воспитательница. Возможно, медсестра. Куда она их сопровождала?

Ребята пили желтый лимонад и ели пирожные с зеленым кремом отталкивающе химического цвета. Руки у них были грязные. Или это мне показалось?

У них у всех были одинаковые лица с низкими лбами под коротко остриженными волосами, маленькие, словно вдавленные в лицо, носы, неверные движения рук.

Впереди у них было пусто. Но может быть, это излечимо?

Я проскочил по мосту через Салгир и повернул по шоссе влево к горам.

В Киеве, возле нашего дома в газетном киоске, у Валентины Семеновны я купил путеводитель по Крыму. Старый. В нем говорилось, что возле Алушты по горе Кастель на протяжении четырех километров дорога делает две сотни петель. Сейчас на этой дороге осталось пять плавных закруглений. Как в Киеве на Петровской аллее.

От Симферополя до Ялты по спидометру семьдесят восемь километров. Троллейбусы идут как по улице. Разве что немного быстрей. Пассажиров полно. В тех троллейбусах, которые я обгонял, как мне показалось, у людей лица побелей и повеселей, чем в тех, какие шли навстречу. В них было побольше загорелых, задумчивых физиономий. Кончался отпуск.

Я притормозил на перевале, на тридцать восьмом километре от Симферополя. У фонтана. Это памятник Кутузову. Здесь его ранили в сражении с турками, и он остался без одного глаза.

По всему шоссе торчали указатели с надписями, призывающими остановиться, отдохнуть, осмотреть. Чучельский перевал, Гурзуфское седло, Беседка ветров, Лунный камень, Каменная куница, Золотой источник. Здорово заверчено. А за Алуштой пошли вообще фантастические места: Медведь-гора, Гурзуф, Массандра.

Я приехал вечером. Я не устал. Я никогда не устаю на мотоцикле и не понимаю, как можно утомиться от поездки. Просто по ялтинским улицам стадами двигались женщины-кентавры с человечьими головами и лошадиными крупами, затянутыми вo все сорта тонких, ярких, отсвечивающих металлическим блеском тканей. Просто в Ялте было столько гуляющих, столько пожилых людей, которые по примеру молодежи ходили в обнимку, что ни пройти, ни проехать, все — приезжие, и никто не мог мне сказать, как попасть в переулок под названием «Узкий». Я увяз в толпе, в громких голосах, в смехе, в поп-музыке, которая рвалась из сотен транзисторов, и чувствовал, что даже горло у меня сжимается от странного, злобного ощущения. Я словно как-то сразу отупел, как человек, попавший в чужой, незнакомый и неприятный ему мир.

Лена и Николай снимали комнату в одноэтажном деревянном доме с верандами, сплошь заросшими виноградом. Веранды эти были со всех четырех сторон дома. В саду стояли раскладные койки из алюминиевых трубок, между деревьями висел гамак, и тут тоже в транзисторах пели трубы и вскидывали свои палочки ударники. Я подумал, что атомная энергия — не единственный пример, когда великое открытие, сделанное людьми, обращается против них же.

Я понимал, что Николай тяжело, смертельно болен и что он должен был как-то измениться за это время, но я не мог представить себе, что это такие странные и страшные перемены.

На койке лежал глубокий старик с морщинистым, плохо выбритым лицом, с улыбкой человека, который тебя, может быть, увидел, но не узнает и не силится узнать.

Но еще больше удивили меня перемены, которые произошли с Леной. Она не просто похудела. Она стала какой-то невесомой, какой-то бесплотной. И платье на ней висело мешком, и даже трудно было догадаться, есть ли под ним тело.

— Здравствуйте, — сказал я.

Больше всего я боялся, чтоб они не заметили по моему лицу или голосу, как я испуган.

— Здоров, здоров, — ответим Николай, закашлялся, утер рот рукой и предложил: — Садись, гостем будешь. Где мы его устроим? — спросил он у Лены.

— Я сейчас договорюсь с хозяйкой. — Лена смотрела на меня внимательно, встревоженно и словно бы застенчиво, как бы отыскивая во мне подтверждение тех перемен в ней и в Николае, которых я не мог не заметить. — Мы возьмем раскладушку и положим тебя в саду под магнолией. Тут хорошо, воздух… Тут почти все так спят. Особенно дикари.