Коллектив авторов - Полдень, XXI век (март 2011)

• Название: Полдень, XXI век (март 2011)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «Вокруг Света»30ee525f-7c83-102c-8f2e-edc40df1930e
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-98652-353-8

В номер включены фантастические произведения: «Поле» Марии Позняковой, «Старик на лестничной клетке и все, все, все…» Ольги Артамоновой, «Бурса» Аси Михеевой, «В ожидании чуда» Дениса Давыдова, «Проблема выбора» Алексея Колосова, «Большие возможности» Володи Испанца, «Якорь спасения» Вячеслава Дыкина, Далии Трускиновской, «Дотянуть до коды» Рината Газизова.

---

Ответь, Симон, зачем ты умер?

Мой танцор, нужна была тебе эта «Волга»?

Ты же лихой, ты цыган, итальянец, попрыгун. Очаг нашей труппы; для всех – огонь, для меня – пожар, ты летал! Правила дорожного движения не рассчитаны на тебя. Когда ты делал кабриоль, Каганова задыхалась от восторга. Па-де-баск, шассе, экарте – и зрители в экстазе. Зачем же ты разбился, Симон?! Тебя ведь и Танька совсем не запомнила.

Ты не обижайся. Ты тоже вправе спросить, зачем разбилась я.

Прошло сорок лет, Симон, а я не знаю. Каждый день у меня перед глазами наш последний па-де-де. Я кручу его, кручу, я уже сыта им по горло… Хочешь еще посмотрим? Вместе, из-под прожектора, заламывая руки?..

Вот антре, блестящее, предвосхищающее, самое начало. Слушай, как свежо играет оркестр. Скрипки-нервы, духовые-пульс. И в глаза этот дикий свет от линии рампы. Вот адажио: наш дуэт представляет медленный танец. Какие у меня были певучие руки, Симон! Смотри, как я раскрываюсь – на всю сцену, на весь зал, на весь мир. Я невесомая, прыгаю по мгновениям. Раз-два-три, а ведь я умела тогда летать – смотри!

Тур – и прыжок.

Поддержка.

Я лечу.

Ты всегда меня держал, Симон. Даже сейчас – я вспоминаю, а ты меня поддерживаешь.

Вот твоя вариация, мой бес, мой кавалер. Напористый шаг, яростные взмахи, твои руки не поют – кричат. Поворот, вращение – зал забывает дышать – и игра. Руки пусты, но свистит кнут. Ветра нет, а кудри мечутся, даже когда ты стоишь, а ты стоишь, будто летишь. Взгляни на дирижера, он где-то там далеко, и фрак у него мешком, и палочка смотрит в пол. Оркестру не нужен больше дирижер – правишь ты.

Твои прыжки, бег, полет – все с апломбом. Какая божественная уверенность, и чувство равновесия – нет! инстинкт равновесия!..

А вот моя вариация.

Смотри, Симон, какая я была молодая. Задорный шаг, биение ножкой. Переступаю, теку, плыву. Я цветок, и радуга от ладони к ладони… Видишь: жду тебя. Нетерпеливое па-де-ша, настойчивое бурре.

…Когда мы с тобой разучивали этот па-де-де, мы знали, что оба танцуем со смертью. И это не дань высокопарному слогу – ведь что еще может грозить влюбленным? На репетициях мы старались перетанцевать самих себя. Ты пересиливал смерть своего героя, я – своей героини. Ты даже специально разучил танец антагониста, человека с косой, и пытался его переплюнуть, этот свой призрак.

Тебе удалось, Симон. Теперь смотри, как я пытаюсь прыгнуть выше головы.

Мое нетерпение переходит в раздражение, а потом и в отчаяние; мне кажется, что ты никогда не придешь – и я делаю фуэте. Вращаюсь во времени, погоняю его палкой – быстрее! Любовь изнемогает от ожидания!.. И вот моя тень – гляди! Это смерть моей героини, и я тщусь ее обыграть.

Щиколотка, Симон, видишь: что-то с ней не так. Разладилась шкатулка, застыла балерина – где ключ? заведите-ка меня!

Не дотянула я до коды. Разбилась.

Знаешь, когда все закончилось, я впервые увидела, как Каганова плачет…

А потом все, как по маслу, Симон: пенсия, безнадега и болячки. Только пенсию скрасило появление Таньки. Больница же распахнулась, когда ты с этой своей «Волгой» улетел от меня.

Слышишь: пожарная сигнализация завыла? Это наши соседи по коридору опять курят, у них там что-то с легкими, вот и клин клином, «Беломором» лечатся. А мне как исцеляться прикажешь?

– Милочка, давайте ходить на йогу, – скрипит моя соседка. – Чакры откроем, карму почистим…

Дура, по тебе Альцгеймер плачет.

– Подруга, – говорю, – какая карма?! Нам с тобой на кладбище уже прогулы ставят…

– Ай, тьфу ты, ну ты, что ж ты мелешь! – и бурчит чего-то там себе.

Смотри, Симон, а носок-то у меня сейчас тянется. Ибо злюсь. Сейчас еще погавкаюсь и буду горы сворачивать, то есть па вытанцовывать.

– Вот скажи, – продолжаю, – за всю свою жизнь что ты сделала? Полезного, такого, что тебя прям за это помнить будут?

– Да я пятерых детей вырастила!.. – кричит. – Да я в студенчестве первой комсомолкой была на факультете!..

– Чего-то не вижу детей, родная. Не навещают, что ли? Ай-яй…

– Змея, навещают они меня, еще как навещают. Просто заняты очень: жизнь у них настоящая, кипит – пролежни себе не належивают, как ты…

А голос у старухи едкий. Яду накопилось столько, что можно идти крыс травить.

– Комсомол, говоришь… А где он, твой комсомол? Не построилось светлое будущее?

– Все развалили потому что! – о, это старая песня. – И такие, как ты! Буржуи, певички, танцовщицы… Легкую жизнь себе хотели устроить – фиг! Лежи здесь бревном и загнивай!..

Вот это она лишку хватила, Симон. Помнишь, какие у меня пальцы были сильные. Я бы ей из горла сделала горлышко…

Ой, чего-то захрипела соседушка.

Смотри, Симон, эк ее.

Кулачонками своими забила по груди, заклекотала. Желтенький ее халат, унылый и в катышках, разметался, рукав сбил какие-то склянки с тумбочки. Телевизор стих, зато забила форточка – хлоп-хлоп! Морщинистое лицо загримасничало, и такой тоненький звук комаром из стиснутых зубов – и-и-и-и!

Когда старуха стала биться затылком об изголовье, я закричала:

– Сестра!!!

Доигралась балерина, вот и смерть.

Прибежала душенька. Недорумяненная, видать, собиралась уже с работы бегом по своим молодым делам. Рот разинула… О, Симон, еще одна дура!

– Ну, давай, чего стоишь! Комсомолка многодетная умирает!

Обратно побежала, каблуки по кафелю барабанной дробью: внимание, приготовились, сейчас будет сюрприз… Надо встать. Как легко мне это дается, значит, совсем разозлилась. Пушистые тапки, беленькая пижама, мельком гляжу в зеркало – Симон, и не говори, – распухла твоя детка. Уже не лебедь, но еще не корова. Золотая середина – балерина в отставке.

Эй, подруга, держись!

Семеню к ней и хватаю за руку. Горячая.

– Слышишь? Мы с тобой еще «шампунь» пить будем – ты только держись!..

А вот и сюрприз, едрен комсомол: дежурный врач с запыхавшейся медсестрой. Саквояж расстегивается, шприц наружу лезет.

…«Хочешь правды уколы? – Не дотянешь до коды!..»…

Заткнись, Каганова!

Глаза у соседки закатились, потекла слюна. Врач палец к запястью приложил и хмурится. Совсем все плохо. Медбратья прибежали с реанимацией, оттолкнули меня. Да что же это, Симон?!

Я так не хочу и не могу! Поддержи меня, Симон.

Дай мне поддержку.

И береза по ветру в окно заскреблась – трынь. Упало что-то, с дребезгом и бульканьем; охнула медсестра, тяжело задышала. Треснув, халат у соседушки раскрылся: первую помощь оказывают. Пикнул реаниматор, подтверждая готовность. И опять – трынь. Кровать под старушкой упруго пружинит, а сердце все слабее бьется. Врач сопит. Снова – пик! пик!.. трынь!.. Тут же форточка о себе напомнила. Оркестр в моей палате.

Симон, неужели это антре?..

Свежий ветер из угла в угол, и нервы мои – скрипки, и пульс – как духовые.

Помнишь, соседка, ты издевалась, говорила, что пижама на мне – пенсионная пачка?

Все так, именно так. И тапочки со стертой подошвой – мои пуанты. Поэтому я на цыпочки встану и пройдусь по дуге. Правую руку изогну – я кувшинчик. Вот вам деми плие, полуприседание: сосуд наклоняется, из меня льется вино. Нет, пускай это будет «шампунь»… Ты слышишь, старушка? Держись!..

Палата целых восемь шагов в ширину. Балерине в отставке скоро стукнет шестьдесят четыре – это по восемь лет на каждый шаг. Бесконечность на бесконечность. Скажете, жизнь была ужасной? Полной страданий, горя, вся из себя сплошное падение? Фигушки!

Жизнь прекрасна – я раскрываюсь на весь мир.

Душенька пялится на меня во все зенки. Смотри-любуйся – тебе так просто не дано!

А вот наш медленный танец, Симон. Адажио для двоих, мой бес, мой кавалер. Гляди, какие у меня певучие руки. Сухие старческие ладошки – и какие звонкие шлепки! Раз-два-три, раз-два-три… Огибаю койку, тяну носок, ножку в линию и вверх. Балерина уже сорок лет не в форме, пускай ножка и стоит пяткой на тумбе, но на самом деле она парит в воздухе. Соседка, я прыгала выше всех в своей труппе, веришь? Держись!..

Разряд!

Сердце не бьется…

Разряд!

…Симон, мне нужна твоя поддержка! Давай же, цыган! Я делаю тур – кажется, это труднее всего. Что-то рвется у меня под коленом. Поворот на триста шестьдесят: в конце не хватает инерции, и я хватаюсь за подоконник, закручивая себя без остатка. Теперь прыжок – не задеть медбрата! – и я лечу. Ведь ты меня держишь, Симон. Ты всегда меня поддерживал.

Посмотри, какой апломб, старушка, какое чувство равновесия! Насади на булавку бабочку – она все равно покосится, а я – нет. У меня внутри есть кое-что потверже булавки. Хочешь, покажу тебе? Я раскрываюсь – смотри! Держись!..

Сердце не бьется…

Разряд!

…Задорный шаг, биение ножкой. Что, хлопцы, вытаращились? Я опять цвету, и, когда лампа начинает трещать и моргать, на миг вы видите это – радугу от одной ладони к другой.

Шаг кошки – па-де-ша. Я жду тебя, Симон, я нетерпелива в этой вариации. Танцую со смертью, с той, что напротив лежит. Настойчивое бурре – взгляни на балерину, старуха с косой! Отвлекись от моей подруги! Нетерпение переходит в отчаяние. Симон, мне кажется, что ты никогда не придешь. Что мы навеки разлучены и разбиты…