Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

• Название: Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7
• Автор: Антон Чехов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1984

Полное собрание сочинений Антона Павловича Чехова в восемнадцати томах - первое научное издание литературного наследия великого русского писателя. Оно ставит перед собой задачу дать с исчерпывающей полнотой все, созданное Чеховым. При этом основные тексты произведений сопровождаются публикацией ранних редакций и вариантов.

---

{06223}

некогда было даже у себя на квартире побывать. Так, Надюша, я и не был дома... И Квашин, держась за бока, точно у него от работы болела поясница, искоса поглядел на жену и тещу, чтобы узнать, как подействовала его ложь, или, как он сам называл, дипломатия. Теща и жена поглядывали друг на друга с радостным изумлением, как будто нежданно-негаданно нашли драгоценность, которую потеряли... Лица у них сняли, глаза горели... - Голубчик ты мой, - заговорила теща, вскакивая, - что же это я сижу? Чаю! Скорей чаю! Может, есть хочешь? - Конечно, хочет! - сказала жена, срывая с своей головы платок, смоченный в уксусе. - Мама, подавайте скорей вино и закуску! Наталья, собирай на стол! Ах, боже мой, ничего не готово! И обе, испуганные, счастливые, засуетились, забегали по комнатам. Старуха не могла уже без смеха глядеть на дочь, которая оклеветала ни в чем не повинного человека, а дочери было совестно... Скоро стол был накрыт. Квашин, от которого пахло мадерой и ликерами и который еле дышал от сытости, жаловался на голод, насильно жевал и всё говорил про конкурс Шипунова и Иванчикова, а жена и теща не отрывали глаз от его лица и думали: "Какой он у нас умный, ласковый! Какой он красивый!" "Важно! - думал Квашин, ложась после ужина на большую пухлую перину. - Хоть и купчихи они, хоть Азия, а всё же есть своеобразная прелесть, и день-два в неделю можно провести здесь со вкусом..." Он укрылся, согрелся и проговорил, засыпая: - Важно!

{06224}

ДРАМА

- Павел Васильич, там какая-то дама пришла, вас спрашивает, - доложил Лука. - Уж целый час дожидается... Павел Васильевич только что позавтракал. Услыхав о даме, он поморщился и сказал: - Ну ее к чёрту! Скажи, что я занят. - Она, Павел Васильич, уже пять раз приходила. Говорит, что очень нужно вас видеть... Чуть не плачет. - Гм... Ну, ладно, проси ее в кабинет. Павел Васильевич не спеша надел сюртук, взял в одну руку перо, в другую - книгу и, делая вид, что он очень занят, пошел в кабинет. Там уже ждала его гостья - большая полная дама с красным, мясистым лицом и в очках, на вид весьма почтенная и одетая больше чем прилично (на ней был турнюр с четырьмя перехватами и высокая шляпка с рыжей птицей). Увидев хозяина, она закатила под лоб глаза и сложила молитвенно руки. - Вы, конечно, не помните меня, - начала она высоким мужским тенором, заметно волнуясь. - Я... я имела удовольствие познакомиться с вами у Хруцких... Я - Мурашкина... - А-а-а... мм... Садитесь! Чем могу быть полезен? - Видите ли, я... я... - продолжала дама, садясь и еще более волнуясь. - Вы меня не помните... Я - Мурашкина... Видите ли, я большая поклонница вашего таланта и всегда с наслаждением читаю ваши статьи... Не подумайте, что я льщу, - избави бог, - я воздаю только должное... Всегда, всегда вас читаю! Отчасти я сама не чужда авторства, то есть, конечно... я не смею называть себя писательницей, но... все-таки и моя капля меда есть в улье... Я напечатала разновременно три детских рассказа, - вы не читали, конечно... много переводила и... и мой покойный брат работал в "Деле".

{06226}

- Так-с... э-э-э... Чем могу быть полезен? - Видите ли... (Мурашкина потупила глаза и зарумянилась.) Я знаю ваш талант... ваши взгляды, Павел Васильевич, и мне хотелось бы узнать ваше мнение, или, вернее... попросить совета. Я, надо вам сказать, pardon pour l'expression, разрешилась от бремени драмой, и мне, прежде чем посылать ее в цензуру, хотелось бы узнать ваше мнение. Мурашкина нервно, с выражением пойманной птицы, порылась у себя в платье и вытащила большую жирную тетрадищу. Павел Васильевич любил только свои статьи, чужие же, которые ему предстояло прочесть или прослушать, производили на него всегда впечатление пушечного жерла, направленного ему прямо в физиономию. Увидев тетрадь, он испугался и поспешил сказать: - Хорошо, оставьте... я прочту. - Павел Васильевич! - сказала томно Мурашкина, поднимаясь и складывая молитвенно руки. - Я знаю, вы заняты... вам каждая минута дорога, и я знаю, вы сейчас в душе посылаете меня к чёрту, но... будьте добры, позвольте мне прочесть вам мою драму сейчас... Будьте милы! - Я очень рад... - замялся Павел Васильевич, - но, сударыня, я... я занят... Мне... мне сейчас ехать нужно. - Павел Васильевич! - простонала барыня, и глаза ее наполнились слезами. - Я жертвы прошу! Я нахальна, я назойлива, но будьте великодушны! Завтра я уезжаю в Казань, и мне сегодня хотелось бы знать ваше мнение. Подарите мне полчаса вашего внимания... только полчаса! Умоляю вас! Павел Васильевич был в душе тряпкой и не умел отказывать. Когда ему стало казаться, что барыня собирается зарыдать и стать на колени, он сконфузился и забормотал растерянно: - Хорошо-с, извольте... я послушаю... Полчаса я готов. Мурашкина радостно вскрикнула, сняла шляпку и, усевшись, начала читать. Сначала она прочла о том,

{06227}

как лакей и горничная, убирая роскошную гостиную, длинно говорили о барышне Анне Сергеевне, которая построила в селе школу и больницу. Горничная, когда лакей вышел, произнесла монолог о том, что ученье - свет, а неученье - тьма; потом Мурашкина вернула лакея в гостиную и заставила его сказать длинный монолог о барине-генерале, который не терпит убеждений дочери, собирается выдать ее за богатого камер-юнкера и находит, что спасение народа заключается в круглом невежестве. Затем, когда прислуга вышла, явилась сама барышня и заявила зрителю, что она не спала всю ночь и думала о Валентине Ивановиче, сыне бедного учителя, безвозмездно помогающем своему больному отцу. Валентин прошел все науки, но не верует ни в дружбу, ни в любовь, не знает цели в жизни и жаждет смерти, а потому ей, барышне, нужно спасти его. Павел Васильевич слушал и с тоской вспоминал о своем диване. Он злобно оглядывал Мурашкину, чувствовал, как по его барабанным перепонкам стучал ее мужской тенор, ничего не понимал и думал: "Чёрт тебя принес... Очень мне нужно слушать твою чепуху!.. Ну, чем я виноват, что ты драму написала? Господи, а какая тетрадь толстая! Вот наказание!" Павел Васильевич взглянул на простенок, где висел портрет его жены, и вспомнил, что жена приказала ему купить и привезти на дачу пять аршин тесьмы, фунт сыру и зубного порошку. "Как бы мне не потерять образчик тесьмы, - думал он. - Куда я его сунул? Кажется, в синем пиджаке... А подлые мухи успели-таки засыпать многоточиями женин портрет. Надо будет приказать Ольге помыть стекло... Читает XII явление, значит, скоро конец первого действия. Неужели в такую жару, да еще при такой корпуленции, как у этой туши, возможно вдохновение? Чем драмы писать, ела бы лучше холодную окрошку да спала бы в погребе..." - Вы не находите, что этот монолог несколько длинен? - спросила вдруг Мурашкина, поднимая глаза. Павел Васильевич не слышал монолога. Он сконфузился и сказал таким виноватым тоном, как будто не барыня, а он сам написал этот монолог:

{06228}

- Нет, нет, нисколько... Очень мило... Мурашкина просияла от счастья и продолжала читать: - " Анна . Вас заел анализ. Вы слишком рано перестали жить сердцем и доверились уму. - Валентин . Что такое сердце? Это понятие анатомическое. Как условный термин того, что называется чувствами, я не признаю его. - Анна (смутившись). А любовь? Неужели и она есть продукт ассоциации идей? Скажите откровенно: вы любили когда-нибудь? - Валентин (с горечью). Не будем трогать старых, еще не заживших ран (пауза). О чем вы задумались? - Анна . Мне кажется, что вы несчастливы". Во время XVI явления Павел Васильевич зевнул и нечаянно издал зубами звук, какой издают собаки, когда ловят мух. Он испугался этого неприличного звука и, чтобы замаскировать его, придал своему лицу выражение умилительного внимания. "XVII явление... Когда же конец? - думал он. - О, боже мой! Если эта мука продолжится еще десять минут, то я крикну караул... Невыносимо!" Но вот наконец барыня стала читать быстрее и громче, возвысила голос и прочла: "Занавес". Павел Васильевич легко вздохнул и собрался подняться, но тотчас же Мурашкина перевернула страницу и продолжала читать: - "Действие второе. Сцена представляет сельскую улицу. Направо школа, налево больница. На ступенях последней сидят поселяне и поселянки". - Виноват... - перебил Павел Васильевич. - Сколько всех действий? - Пять, - ответила Мурашкина и тотчас же, словно боясь, чтобы слушатель не ушел, быстро продолжала: "Из окна школы глядит Валентин. Видно, как в глубине сцены поселяне носят свои пожитки в кабак". Как приговоренный к казни и уверенный в невозможности помилования, Павел Васильевич уж не ждал конца, ни на что не надеялся, а только старался, чтобы его глаза не слипались и чтобы с лица не сходило выражение внимания... Будущее, когда барыня кончит драму и уйдет, казалось ему таким отдаленным, что он и не думал о нем.

{06229}

- Тру-ту-ту-ту... - звучал в его ушах голос Мурашкиной. - Тру-ту-ту... Жжжж... "Забыл я соды принять, - думал он. - О чем, бишь, я? Да, о соде... У меня, по всей вероятности, катар желудка... Удивительно: Смирновский целый день глушит водку, и у него до сих пор нет катара... На окно какая-то птичка села... Воробей..." Павел Васильевич сделал усилие, чтобы разомкнуть напряженные, слипающиеся веки, зевнул, не раскрывая рта, и поглядел на Мурашкину. Та затуманилась, закачалась в его глазах, стала трехголовой и уперлась головой в потолок... - " Валентин . Нет, позвольте мне уехать... - Анна (испуганно). Зачем? - Валентин (в сторону). Она побледнела! (Ей). Не заставляйте меня объяснять причин. Скорее я умру, но вы не узнаете этих причин. - Анна (после паузы). Вы не можете уехать..." Мурашкина стала пухнуть, распухла в громадину и слилась с серым воздухом кабинета; виден был только один ее двигающийся рот; потом она вдруг стала маленькой, как бутылка, закачалась и вместе со столом ушла в глубину комнаты... - " Валентин (держа Анну в объятиях). Ты воскресила меня, указала цель жизни! Ты обновила меня, как весенний дождь обновляет пробужденную землю! Но... поздно, поздно! Грудь мою точит неизлечимый недуг..." Павел Васильевич вздрогнул и уставился посоловелыми, мутными глазами на Мурашкину; минуту глядел он неподвижно, как будто ничего не понимая... - "Явление XI. Те же, барон и становой с понятыми... Валентин . Берите меня! - Анна . Я его! Берите и меня! Да, берите и меня! Я люблю его, люблю больше жизни! - Барон . Анна Сергеевна, вы забываете, что губите этим своего отца..." Мурашкина опять стала пухнуть... Дико осматриваясь, Павел Васильевич приподнялся, вскрикнул грудным, неестественным голосом, схватил со стола тяжелое пресс-папье и, не помня себя, со всего размаха ударил им по голове Мурашкиной... - Вяжите меня, я убил ее! - сказал он через минуту вбежавшей прислуге. Присяжные оправдали его.