Александр Трапезников - Похождения проклятых

• Название: Похождения проклятых
• Автор: Александр Трапезников
• Жанр: Современная проза

---

— Потому что Сто лет одиночества все равно лучше, чем Двести лет вместе, — добавил Попов. Маша так и не успела ничего ответить, да она и думала-то совсем о другом, судя по выражению ее отсутствующего лица.

— А с кем ты только что разговаривала по телефону? — тихо спросил я.

— Не важно, — шепнула она.

— А я знаю.

— Ну и молчи тогда. Потом все объясню. Вы же все равно не хотите слушать.

Я, может быть, и хотел, но Алексей настолько увлекся застольной беседой, что его было сейчас не оторвать.

— А что такое любовь? Кому можно доверять? — спросил Пронский, подливая всем. — Не пустые ли это слова, из тех же сновидений. Жизнь только в провинции еще малость и сохранилась. Уж никак не в Москве.

— Вот вчера я наткнулся на одну забавную мысль из Шукасаптати, — ответил ему Артемов. — Есть такой древнеиндийский трактат.

— Постой, Слава, мы же вчера в военной студии пили? — засомневался Силкин.

— Это потом, а перед пьянкой я всегда умные книжки почитываю, вместо бутерброда с маслом. Так вот, в этом трактате сообразительный попугай говорит брамину: Нельзя доверять в пяти случаях: рекам, потому что они выходят из берегов; тварям с когтями и рогами, сами знаете почему; людям с оружием в руках — это нам с Силкиным, поскольку нас уже довели до ручки всей этой скотской жизнью, и особам царского рода. И те и другие более всего склонны к предательству. Что доказывает вся история человечества. А любовь — и той же Шукасаптати — это десять последовательных стадий, вот они: созерцание вначале, затем задумчивость, бессонница и отощание, потом нечистоплотность, отупение и потеря стыда, а в заключение — сумасшествие, обмороки и смерть. Так-то вот, Пронский.

— А ну-ка, почитай нам свое последнее стихотворение, — попросил Женя Шишкин.

— Я его уже в номер поставил, — добавил Воронцов.

И Артемов не стал упрямиться, сквозь гул и чад, не повышая голоса, но так, что даже Шавкута очнулся и приподнял со стола голову, он прочел, как рассказал историю:

Это было когда-то, а как будто вчера,
Полюбила солдата
Практикантка-сестра.

Он метался и бредил, и в бреду повторял:
 Мы с тобою уедем…
А куда — не сказал.

Как-то так, между делом, объяснился он с ней —
 Ты мне нравишься в белом,
Будь невестой моей…

И без слов, с полужеста, понимала она —
Что такое невеста,
Да почти что… жена!

Мир наполнился эхом, как пустынный вокзал,
Он однажды уехал,
А куда — не сказал…

И пошла по палате, ни жива ни мертва,
В ярко-белом халате
Практикантка-сестра.

И кричала в дежурке: Он не умер, он спит…
И пила из мензурки
Неразбавленный спирт.

Невпопад и не к месту все твердила она:
 Что такое невеста?
Да почти что… жена!

Он умолк, а в наступившей вдруг тишине было слышно, как где-то у кого-то слишком громко тикают часы-будильник. Или это только казалось? Или действительно время отсчитывало последние секунды и минуты?

— Да-а… Вот это невеста… — протянул Крупин со вздохом.

А Личутин лишь кашлянул-крякнул и почесал затылок, как истинный помор. Я же совершенно неожиданно обнаружил, что Маши рядом уже нет. На ее месте сидел другой прозаик — Трапезников.

4

Алексей тоже только что заметил исчезновение своей невесты, но не был столь встревожен, как я. Меня же начали сразу грызть какие-то нехорошие предчувствия. Выждав минут десять, я отправился на ее поиски. Даже выглянул на улицу, где цепочкой бежали какие-то бойцы в камуфляже и полусферах, с короткоствольными автоматами в руках. Куда и зачем они бежали — мне было неинтересно. Так и не найдя Машу, я возвратился обратно. Трапезников держал для меня место. А стихи на сей раз читал Котюков:

Хозяин сдохнет, и собака сдохнет,
И рухнет дом, и небо упадет,
И сад, забытый за холмом, засохнет,
Но будет жить последний идиот.

Он будет жить любовью без ответа,
Смирять в крапиве бешеную плоть.
Но лучше так, чем пустота без света,
Но лучше так! Храни его Господь.

Я еще раньше слышал от него это стихотворение, и оно поражало меня своей апокалиптической глубиной. Артемов и Котиков — два лучших поэта сегодняшней России, возможно, последних. А Владимир Крупин вновь искренне выдохнул, протянул:

— Да-а… Вот это идиот… Уж лучше идиот, чем полная пустота.

— Один такой идиот водил сегодня крестный ход к Кремлю, — заметил Казначеев. — Аж из Шатуры. Некий Игорь Жмых, расстрига. С хоругвями и прочее. И знаете чем дело закончилось?

— Знаем, — отозвался Сегень. — Расстреляли из водометных пушек. Говорят, в давке многих затоптали. Изловить бы сейчас этого Жмыха да повесить на фонарном столбе.

— Теперь не найдешь, он свое дело выполнил, — сказал Кожедуб.

— Теперь уже, наверное, никого не найдешь, — добавил Трапезников. — Финиш. Все сволочи ищут, где бы зарыться поглубже. Все шоссе к аэропорту забито машинами, сам видел.

— А Рублевка горит, — подтвердил Зубавин. — И Барвиха тоже. Алексей наклонился ко мне и тихо спросил:

— Где Маша?

— Я ей не сторож, — в сердцах ответил я. — Сам проворонил, сам и ищи.

— И что делать будем?

— А не пора ли нам к Сергею Николаевичу? Маша туда дорогу знает, если что — придет.

Подождав еще некоторое время, мы, не сговариваясь, встали и незаметно покинули стол с русскими писателями. Если бы только они знали, из-за чего все это вокруг происходит!.. А так ли из-за того, о чем я в те минуты думал? Не знаю, не могу дать никакого ответа. Потому что он лежит вне сферы человеческого разума. За гранью слов и мыслей, в Области Таинственного.

…По мере того как мы приближались к дому Кожина, я все более и более ощущал какую-то неясную тревогу. Никогда еще у меня так не щемило сердце и не хватало дыхания. И дело тут, наверное, было не только в атмосферных явлениях (хотя воздуха в Москве было как в испорченной барокамере, страшный вакуум), а в чем-то ином. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, стали звонить, а потом и стучать в дверь. Никто не открывал.

— Может, уехал в свою библиотеку? — предположил Алексей.

Не ответив, я лишь пожал плечами. Лично у меня были гораздо худшие опасения. Нас могли выследить и… А куда исчезла Маша?

— Стучи и звони дальше, — сказал я. — А я попробую залезть в окно. У него пожарная лестница рядом с подоконником.

— А милиция?

— А ты ее видел где-нибудь? Сейчас никому ни до кого нет дела. Самое время для форточников.

— Сомневаюсь, чтобы ты пролез.

— В крайнем случае — выбью стекло.

Мне сейчас было уже наплевать на такие мелочи. Я обрел какую-то странную для себя, несвойственную решимость. Правда, нога все еще хромала, но это тоже не важно. Руки целы и голова на месте, остальное приложится. Оставив Алексею посох, я спустился вниз и вышел из подъезда. В окне Сергея Николаевича за плотными шторами угадывался свет лампы. Но это еще ни о чем не говорит, квартира могла быть действительно пуста. Или… с уже неживым хозяином. Гоня от себя эти мысли, я подошел к пожарной лестнице. Слишком высоко, не допрыгнуть. Да еще с такой болезной ногой. Для начала я стал бросать в окно камешки. Реакции никакой. Звать на помощь Алексея мне не хотелось. Мне почему-то казалось, что каждая минута на счету. Более того, взглянув на часы, я не поверил своим глазам: секундная стрелка скакала, как сумасшедшая, словно взбесилась! Но и на эту техническую странность я уже не стал обращать долгого внимания и доискиваться причин.

Я просто вышел на тротуар и нагло загородил дорогу двум крепко поддатым мужикам с довольно звериными рылами. Те, не ожидая подобного поведения от весьма хлипкого интеллигента, с интересом уставились на меня.

— Братаны! — сказал я. — Подкиньте меня вон на ту пожарную лестницу. Дам на водку.

— Водки у нас самих навалом, ее сейчас всюду завались, бесплатно. Нам развлечений не хватает, — ответил один из них. — А че тебе туда надо?

— В квартиру залезть.

— В свою или чужую?

Я понимал, что от моего ответа будет зависеть и их решение. Могут и оставшиеся кости переломать.

— В чужую, конечно, — правильно сказал я. — Грабануть надо.

— Это дело, — сочувственно закивали они. — Это мигом.

Они подхватили меня под руки, повели и легко подбросили до нижней металлической перекладины лестницы. Остальное было делом техники. Я подтянулся и полез дальше.

— Удачи тебе, браток! — услышал я их прощальный возглас.