Шалом Аш - Америка

• Название: Америка
• Автор: Шалом Аш
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0710-4

Обычная еврейская семья — родители и четверо детей — эмигрирует из России в Америку в поисках лучшей жизни, но им приходится оставить дома и привычный уклад, и религиозные традиции, которые невозможно поддерживать в новой среде. Вот только не все члены семьи находят в себе силы преодолеть тоску по прежней жизни… Шолом Аш (1880–1957) — классик еврейской литературы написал на идише множество романов, повестей, рассказов, пьес и новелл. Одно из лучших его произведений — повесть «Америка» была переведена с идиша на русский еще в 1964 г., но в России издается впервые.

---

Потом гости начали рассказывать о своем детстве, вспоминать людей, которых давно уже на свете не было, дома и улицы, от которых и следов не осталось. Тут поднялся с места Мойшеле-Козак, известный шутник и затейник, который на родине играл в любительских спектаклях, а здесь работал парикмахером, но по-прежнему был своим человеком в театрах. Он начал изображать Шлойму Пикника, стоящего перед аналоем, и распевать визгливым голоском молитвы; танцующую на свадьбе Хаю-Райцу; Гнендл-Брайну, маящуюся животом после субботней трапезы, и фельдшера Ичеле с нюхательным пузырьком… Все эти люди мирно покоились сейчас где-нибудь на взгорье по ту сторону океана; о них никто из ныне живущих и слыхом не слыхивал, кроме тех немногих, которые собрались в этом доме, чтобы снова вспомнить Лешно.

Пока Мойшеле-Козак развлекал собравшихся рассказами и представлениями, Меер подошел к новоприбывшему Иоэлу, чтобы расспросить о своих.

Мужчина сразу узнал его:

— А-а, это вы? Мир вам! Вашего младшего сыночка — его, кажется, Иоселе зовут — все знают! Он бежал за моей подводой и просил, чтобы я передал вам от него поклон. Учится и ждет, когда вы его проверите. Подождите, он же передал мне какое-то письмецо… — Иоэл порылся в карманах. — Да, просил сказать вам, что ребе учит его писать. Посылает вам лист, им самим исписанный. — Иоэл достал из кармана измятую бумагу. — Малыш так меня упрашивал, что я не мог ему отказать.

Меер забрался в уголок, развернул измятый разлинованный лист, на котором строка за строкой была написана по слогам детским почерком одна-единственная фраза «Я хо-чу ви-деть па-пу! Я хо-чу ви-деть па-пу!».

И так до конца страницы.

Меер долго разглядывал почерк сына и читал строчку за строчкой. С минуту он о чем-то размышлял, разглаживая бумагу, а потом в сомнении нерешительным шагом подошел к старшему сыну Ханы Мойше-Довиду, настоящему американцу, который говорил по-английски и учил новоприбывших, как им следует держаться. Меер осторожно спросил:

— Говорят, что здесь можно приобрести шифскарты… Это правда?

— А что, вы хотите своих выписать? — спросил в свою очередь Мойше-Довид.

— Не знаю… — заколебался Меер. — А вы что скажете?

3. Письмо

Хана-Лея надела новый субботний платок, взяла Иоселе за ручку и повела его в товарищество, где даен[3] с членами братства «Ревнители истины» по субботам в послеобеденные часы изучал Талмуд. Она послала Иоселе к даену и попросила, чтобы люди проверили знания ее «сироты при живом отце». Хана-Лея не хотела водить мальчика к зятю Лейбушу или к другим знакомым, поскольку считала, что тем самым порадует своих «врагов». Хотя Лейбуш с женой приходили к Мееру перед его отъездом, Хана-Лея все же полагала их недругами, а то, что Иоселе остался без отца и проверять его успехи должны посторонние, — несчастьем, которому они порадуются.

С командой, двумя ее старшими сыновьями, Хана-Лея сладить никак не могла. Они ходили в хедер, когда им вздумается, хотя все соседи считали себя обязанными следить за поведением «сирот». Когда кто-нибудь видел парня из команды днем на улице, то снимал ремень и кричал: «В хедер пошел, сорванец этакий!» Тем не менее, мальчуганы чувствовали себя свободными и целыми днями носились по окрестностям. Вся округа считала их пропащими и сочувствовала Хане-Лее:

— Вот что происходит с ребятами, когда отца нет!

Между матерью и командой шла непрестанная война. Хана-Лея запирала в сундук хлеб и сапоги, а мальчишки их все равно каким-то образом доставали. Мать тоже считала их пропащими. Однако когда команда пожаловалась на то, что в синагоге их прогнали с отцовского места, Хана-Лея явилась в субботу и учинила скандал: ее сирот изгоняют из синагоги! Господь им все припомнит!

С Иоселе все было по-другому. Наблюдать за ним Хана-Лея считала своей обязанностью перед Меером. Ребенок хотел — и его надо было научить — стать настоящим евреем. И хотя сосед, реб Мойше, каждую субботу проверял, как Иоселе выучил очередную главу Торы, Хана-Лея все же водила его после обеда в братство к даену. Она хотела показать всему переулку, что знает обязанности матери и Меер может на нее положиться.

Иоселе был совсем другим ребенком, непохожим на своих братьев. С тех пор как отец уехал, мальчик сильно повзрослел. В ту ночь, когда Меер подошел к его кровати, чтобы попрощаться, он «созрел». Иоселе начал осознавать, что в их семье произошло нечто важное. Отец долго не возвращался, но мальчик не спрашивал, когда тот приедет домой. Он понимал, что отец сейчас живет вдали от семьи, потому что так надо, а он, Иоселе, должен сам о себе заботиться. Маленький еврей уже твердо знал, чего он хочет и как этого добиться. Иоселе понимал, что отца нет рядом, а мать не в состоянии следить за его учебой, и старался быть самостоятельным. Его не надо было гнать в хедер: мальчик сам с детской торопливостью вставал по утрам и с серьезным видом отправлялся учиться. Его никогда не видели играющим, товарищей у него не было; в хедере Иоселе сидел смирно и серьезно слушал, что говорит ребе. Отправляясь домой, он не бежал по улице, играя и шаля, как другие ребята, а степенно шествовал, как взрослый. Вернувшись, Иоселе садился рядом со старшими, прислушиваясь к их разговорам; все его за это хвалили.

В пятницу вечером мальчик брал отцовский молитвенник и шел в синагогу, прихожанином которой был Меер. Иоселе усердно раскачивался, громко читая молитвы, чтобы все видели, как правильно он это делает. Послушного мальчика взрослые ласково щипали за щечку, и Иоселе улыбался, все же стараясь не показывать, как ему это приятно. Братьев своих он сторонился, а когда слышал, как мама жалуется на то, что они бегают без дела, Иоселе молча поддерживал ее, сидя в уголке и усиленно хмурясь, словно раздумывая о том, что станется с этими мальчишками дальше.

Каждую субботу после обеда мальчик напоминал матери о том, что его надо отвести к даену на проверку. Сейчас Иоселе стоит перед членами братства и громко читает очередную главу Торы с толкованиями Раши,[4] которую выучил за эту неделю; он чувствует себя взрослым и словно желает сказать своим слушателям: «Отца нет, стало быть, я сам должен о себе заботиться». Мать в это время ждет за дверью (она, конечно, не позволит себе войти в комнату, где сидят мужчины), прислушиваясь к голосу мальчика и со вздохом говоря проходящим мимо женщинам: «Ведь это же мой Иоселе… Отца нет, вот я и должна водить сыночка сюда, чтобы даен его проверил».

Когда Иоселе заканчивает, даен ласково треплет его за щечку, а мальчик спокойно берет под мышку книгу, желает на прощание «доброй субботы» и степенно, как взрослый, выходит из комнаты; на улице к нему присоединяется мать. Суббота вот-вот начнется, женщины сидят у ворот своих домов, и возле каждой группы Хана-Лея останавливается:

— Доброй субботы!

— И вам того же!

— Откуда это вы идете, Хана-Лея?

— Иду со своим сиротинушкой из братства — даен проверяет его, отца-то ведь нет, — отвечает Хана-Лея и каждый раз подробно рассказывает, как прошла проверка.

Иоселе при этом делает серьезное лицо, словно подтверждая слова матери, и они идут дальше.

Женщины смотрят им вслед и о чем-то меж собой толкуют.

У дверей своего дома мать с сыном усаживаются. Солнце садится за крылья мельницы, наступает летний субботний вечер, и все выходят на улицу. Мужчины следуют в синагогу к предвечерней молитве, мальчишки бегают наперегонки; тут же, конечно, и команда. Девушки в субботних платьях гуляют по переулку; проходя мимо окон, кивают и поздравляют с субботой.

Иоселе с матерью сидят у дверей, и Хана-Лея разговаривает с сыном, как со взрослым.

— Давненько уже не было письма от отца, — начинает она.

— Задержалось, наверное, — отвечает Иоселе, всплескивая ручонками. — Письмо из Америки долго идет! — И, глядя на заходящее солнце, размышляет: — А знаешь, мама, папа сейчас только встает…

— Почему ты так думаешь?

— Потому что в Америке сейчас всходит солнце — когда у нас наступает ночь, там начинается день, — рассказывает Иоселе, бурно жестикулируя.

Хана-Лея в ответ вздыхает.

— Ах, оставил меня здесь муж, покинул, — говорит она, покачивая головой.

— Думаешь, ему там хорошо? — спрашивает Иоселе, заступаясь за отца. — Ох, и хочется ему, наверное, увидеть нас, как и нам его.

После молитвы неожиданно появилась Шейнделе. Никто и не заметил, как она прошмыгнула, пожелав всем доброго вечера. Красные щеки выглядывали из-под платка; кхеканье вместе со смешком, как всегда, сопровождало разговор.

Каждый раз, когда ни с того ни с сего появлялась тетя Шейнделе, Хана-Лея испытывала тревожное чувство: она знала, что эта тетя без причины не приходит — видимо, что-то случилось; да и ее усмешка с кашлем всегда предвещали что-то нехорошее.

Тетя Шейнделе, по своему обыкновению, уселась в уголок и спросила: — Лейбуша еще не было?