Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель

• Название: Вильгельм Завоеватель
• Автор: Жорж Бордонов
• Издательство: Прибой
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7041-0081-3

В центре романа «Вильгельм Завоеватель» знаменитая битва при Гастингсе, происшедшая 14 октября 1066 года и оказавшая огромное влияние на судьбы Франции и Англии, хотя сражалось на поле брани с обеих сторон всего-то (по нынешним понятиям) 12–14 тысяч человек. Вскоре после этой битвы безвестными мастерами было создано единственное в своем роде произведение искусства — знаменитый ковер из Байе. Это льняное полотно длиною в 70 метров, на котором цветными шерстяными нитками, не поблекшими до сих пор, вышиты эпизоды подготовки похода и самой битвы. Писатель метр за метром как бы прокручивает перед читателем эту удивительную киноэпопею тысячелетней давности.

Книга адресована поклонникам историко-приключенческой литературы.

---

Когда я с разрешения моих родителей приехал в Сен-Ло, его отец простодушно принялся расхваливать скорняжье ремесло, гарантирующее почет, уважение и немалый доход. У него было столько компаньонов, сколько моему старику Онфруа и не снилось. В доме у него мебели было куда больше, чем у нас, да и работы она была такой, какой у нас невидали. Герар, слушая его нравоучения, зевал, а то и вообще пропускал их мимо ушей. Я же, напротив, грезил о таком, как у его отца, уделе — простом, но благородном труде, приносящем благополучие. Люди зачастую забывают, что далеко не все команды «морских колесниц»[11] состояли из воинов. Многие из мореходов занимались торговлей, предпочитая звон монет лязгу мечей, они даже одевались сообразно обычаям тех государств, кои посещали, дабы удостовериться в истинных намерениях народов, их населяющих. Предки наши стяжали себе славу двуликих, как тот Янус, о котором нам рассказывал мэтр Ансельм и которого почитали во времена Цезаря.

Когда же Герар приезжал в Реньевиль, отец мой в противоположность родителю моего друга непременно поучал его на свой лад, вспоминая о былых подвигах и битвах и сопровождая свой подробный рассказ живой мимикой и жестикуляцией. Он доставал из сундука видавший виды шишак с зазубренным наносником, кольчугу, что была на нем в битве при Валь-эс-Дюне, и по мере того, как воспоминания его становились все ярче, он входил в раж и уже не говорил, а кричал. Герар был прекрасный слушатель, он упивался этими словами. От перевозбуждения его то и дело бросало в краску; его круглые, как орехи, глазки вспыхивали, точно уголья на ветру.

И вот однажды отец мой решил обучить меня ратному делу — уверенно держаться в седле, ловко обращаться с копьем, мечом и топором, метко стрелять из лука, бегать в кольчуге, взбираться по откосу вала, прыгать через ров, отражать и наносить удары — иным словом, всему, что должен уметь рыцарь, чтобы сразить противника, а самому остаться целым и невредимым. И я, то ли повинуясь некой незримой силе, то ли из страха или из почтения к отцу, старался что было мочи, а скорее, по необходимости и потому, что всегда был прилежен. Так, всецело отдавшись рыцарскому искусству, я безрассудно сменял кукушку на ястреба. Герару же, когда он бывал у нас, такие уроки приходились по нраву, не то что мне. И на его счет отец мой в похвалах не скупился:

— Хотя ты и купеческий сын, Герар, но это только с виду! В тебе живет дух наших предков — людей с севера. Три раза поразил ты меня, шельмец эдакий, и ежели б меч у тебя был не из дерева, я, бывалый воин, уже давно лежал бы у твоих ног и грыз землю!

При этом он клал тяжелую руку мне на плечо и в зависимости от настроения либо говорил со вздохом: «Надеюсь, сынок, не пройдет и месяца, как ты его догонишь. Пойми, здесь нет ничего мудреного, надобно лишь желание, ну и сила воли, конечно», либо ворчал: «Ты будто только что проснулся, тебе самое место на мягкой перине, а не на поле брани. Горе ты мое!»

Правда, иной раз в нем начинало говорить отцовское чувство:

— С чего это ты так быстро скисаешь? Вон как взмок, хоть выжимай! Ты ж не из робкого десятка, да и бьешься вроде бы сносно. Что же тебе тогда мешает?

Но мне было бы лучше, если бы он оставался в неведении относительно моих способностей…

Так минули годы без всякой пользы и радости для меня, за исключением наших редких встреч с Гераром, когда мы бродили вдвоем по окрестным просторам или проказничали. Герару волей-неволей приходилось скорняжничать, а мне — овладевать рыцарским искусством, как мне представлялось, никчемным и ненужным.

Когда мне исполнилось семнадцать лет, старик Онфруа, решив, что сыну довольно бить баклуши, вознамерился отправить меня ко двору герцога Вильгельма, дабы тот сделал меня своим оруженосцем. Я страдал: какая безотрадная участь. А отец только ворчал да приговаривал:

— Предупреждаю тебя, уж у герцога-то скучать тебе будет несподручно! Вставать придется с первыми петухами, а ложиться — затемно, так что считать ворон не останется времени: будешь холить лошадей, подавать на стол, повсюду сопровождать своего сеньора — и в мирное время, и в военное, и на охоте, и на приемах, так что только успевай! Жизнь наших слуг — чистая малина по сравнению с тем, что ожидает тебя, но уж герцог-то сделает из тебя настоящего мужчину.

Отец мой нисколько не боялся, что герцог откажет ему и не примет меня на службу, хотя род наш был далеко не именитый. Напрасно я тешил себя надеждой, что герцог откажет отцу. Мне бы следовало помнить, что однажды в Лилльбоннском лесу отец мой одним ловким ударом меча поверг разъяренного кабана, буквально вырвав герцога из его страшной пасти. Такое настоящие охотники не забывают никогда! Больше того: когда мятежные сеньоры замыслили покушение на жизнь юного герцога, отец мой был одним из первых, кто примчался тогда в Фалез[12] и встал на его защиту. В третий раз он спас ему жизнь в жестокой битве при Валь-эс-Дюне. И благородный герцог возвысил его неслыханно. Однако Онфруа как был, так и остался деревенщиной: высочайшие почести, к коим он не привык, оказались ему не по душе, и на сердце у него часто становилось муторно. Будучи не в силах вести суетную жизнь при дворе, он отказался от всех благ, сказался недужным и отбыл в родной Реньевиль, полагая, однако, что герцог не преминет со временем призвать его к себе снова. Но герцог, казалось, забыл своего верного вассала — ни из Кана, ни из Фалеза, ни из Руана так и не пришло никаких вестей. И теперь я с ехидством надеялся, что государь наш про него не вспомнит.

Перед тем как отбыть ко двору герцога, отец назначил мне испытательный срок, хотя к тому времени я уже изрядно поднаторел в ратном деле, и он подарил мне за это коня и новенькие доспехи. Грусть моя была безмерна, ибо она усугублялась печалью расставания с другом, терзавшей и Герара. Обнявшись, мы плакали на плече друг друга. Расставание наше было горьким, потому как нам казалось, что мы больше никогда не свидимся. Но в самый день отъезда, когда я со щемящим сердцем прощался с матушкой — жалея меня, она силилась сдержать слезы, — мы вдруг услыхали неистовый топот конских копыт и пронзительные крики — то был Герар:

— Возьмите меня! Христа ради, возьмите меня с собой, сеньор Онфруа! Я покинул отчий дом, чтобы быть рядом с Гуго, вашим сыном, я тоже хочу стать воином. Неужто герцог откажет мне?

Старый Онфруа улыбался беззубым ртом. Но с ответом не спешил. Засим он потрепал слегка Герара латной рукавицей по затылку и промолвил:

— Ну что ж, скорняжье семя, раз так — в путь!

Глава III ШАЛЬНАЯ ЛОШАДЬ

Отправляясь в город Кан, где в то время пребывал герцог, старик Онфруа шел навстречу своей судьбе. Неподалеку от герцогского замка с квадратными башнями отец мой знал один постоялый двор под вывеской «Красный полумесяц». В былые времена он пировал там на славу. И вот перед тем, как препроводить нас к Вильгельму, ему захотелось снять там комнатенку, чтобы передохнуть и привести себя в порядок.

Служанка принесла нам сала, сыру и кувшин вина, как вдруг снаружи послышался дикий грохот. Все, кто был на улице, отчаянно крича и размахивая руками, бросились врассыпную. Отец кинулся к двери, мы — следом за ним. По улице мчалась запряженная в телегу шальная лошадь, угрожая смести все на своем пути. А прямо посреди дороги, сидя на корточках вокруг лужи, резвились ребятишки. Старик Онфруа осыпал бранью разбежавшихся в разные стороны взрослых. Забыв про свои годы и грузное тело, он устремился прямиком к лошади, чтобы схватить ее под уздцы. Но та взметнулась на дыбы и сшибла его с ног. Повозка, проехав одним колесом по его животу, пронеслась мимо детей. Не дожидаясь помощи, отец поднялся и с искаженным от боли лицом заковылял к нам.

— Кажись, меня здорово помяло, — проговорил он дрожащим голосом.

Мы бережно, как можно осторожнее подняли его по лестнице и довели до нашей комнатушки, уложили на убогое ложе.

— Пойду схожу за лекарем, — бросил Герар. — А ты уж побудь с ним рядом.

Отец было приподнялся, но тут же повалился навзничь и простонал:

— Нет! Священника, да поживей!

Боль его понемногу утихла. Дыхание сделалось ровным. Я воспрял духом и, отважившись, предложил:

— Позвольте, я помогу вам раздеться! Вам станет лучше.

Он отстранил меня, но потом попросил помочь снять обшитые кожей нагрудные латы. Он стиснул зубы и смертельно побледнел, однако страдания не смогли сломить его волю. Превозмогая боль, отец сказал:

— Раз уж ты захватил с собой чем писать — благо, я настоял на том, а то ведь ты из тех скромников, что предпочитают скрывать свои дарования… — значит, пиши… Да поспешай… Сие будет моим посланием герцогу Вильгельму… Готов?.. Так, я диктую: «Сир герцог, Онфруа Пэн, рыцарь, сеньор Реньевиля и Кустэнвиля, что стоят на земле Вашей, в Котантене, ссылаясь на услуги, некогда Вам оказанные, и на блага, дарованные ему от Вашего имени, принял решение направить к Вам в услужение в качестве оруженосцев сына своего Гуго и его сотоварища. Ранение, полученное им давеча, и страдания, причиняемые оным, не позволяют и вряд ли когда-нибудь позволят ему препроводить их к Вам лично. А посему; досточтимый сир герцог, старый Онфруа молит Вас о прощении и просит принять сих юношей, исполненных решимостью служить Вам верой и правдой, в память о Вашем верном и преданном вассале».