Андрей Константинов - Изменник

• Название: Изменник
• Автор: Андрей Константинов
• Жанр: Политический детектив

Югославия, 1991 год. В зоне боевых действий между сербами и хорватами пропали два российских тележурналиста — Ножкин и Курнев. Поиски официальных органов ничего не дали. Ведущий популярной телепрограммы «Взор» Владимир Мукусеев решает провести журналистское расследование этого происшествия и вместе с группой расследователей вылетает в Югославию. С трудом ему удается выяснить, что его коллеги были убиты. Но кто-то очень могущественный постоянно делает все возможное, чтобы помешать расследованию. Единственного свидетеля преступления убивают до того, как он успевает указать место захоронения журналистов. На Мукусеева и его товарищей дважды совершают покушение. Наконец, они получают приказ покинуть Югославию… Но, даже вернувшись в Москву, Мукусеев не оставляет попыток узнать истину. Последний шанс — добыть видеокассету, на которой записано убийство. Но чем ближе Мукусеев к разгадке, тем он опаснее для тех, кто не хочет, чтобы убийство Ножкина и Курнева было раскрыто…

---

— Вот здесь, — сказал Зоран. — Здесь я сбросил ее в воду.

— Здесь глубоко?

— Нет, крыша торчала над водой.

— Что вы сделали дальше?

— Я? Я — ничего. Я сидел в кабине и пил ракию.

— А кто же плющил крышу машины?

— Мне приказали. Я не хотел… я хотел уехать, но военные сказали: так не пойдет. Нужно спрятать… Я сказал: можно ковшом углубить дно. Выкопать яму. Но они сказали: долго возиться, придави ее ковшом. И я стал молотить ковшом. Я не хотел. Я, честное слово, не хотел. Эта машина была вроде как могила… Но я боялся. Застрелят — и все! Кому мои дети нужны? Кто их кормить будет? Вы меня понимаете?

— Понимаем. А что было потом?

— Потом мы уехали.

— Я не про это, Зоран. Я спрашиваю: как машина потом оказалась на берегу?

Зоран молчал, мял в руке сигарету. Потом нехотя ответил:

— Я ее вытащил.

— Почему?

— Мне приказали… Пришел тот же военный, сказал: заводи свой броневик, нужно ТУ тачку из реки вытащить.

— А зачем ему нужно было вытаскивать машину из реки?

— Я не знаю.

— После того, как ты вытащил машину — что вы с ней сделали?

— Оттащил волоком вдоль реки на полкилометра. Там бросил.

— Место показать можешь?

— Примерно.

Они пошли пешком по грунтовке вдоль реки. Постоянно встречались окопы — заросшие травой и даже мелким кустарником. Под ногами валялись ржавые осколки и, изредка, стреляные гильзы. На опушке стоял сожженный бронетранспортер.

— Здесь ты тащил машину?

— Здесь, друже… Скоро уже то место, где ее оставил.

Пришли на место. Зоран покрутил головой:

— Вот здесь я ее оставил.

— Точно?

— Точно.

— А почему она оказалась в другом месте? — подозрительно спросил команданте Живич. Зоран посмотрел с испугом:

— Я не знаю. Мне сказали: здесь. Еще сказали: вали отсюда, да языком не трепли, а то укоротят язык-то… А больше я ничего не знаю.

Трактористу задали еще полтора десятка вопросов, но ничего конкретного не добились… Мукусеев все чаще спрашивал себя: а может, прав Зимин?

Он снова сходил в церковь. Батюшку на этот раз застал в церковном облачении. Выглядел святой отец гораздо более солидно. Встретил приветливо:

— Здравствуй, сын мой.

— Здравствуйте, батюшка.

— Что привело тебя в храм нынче?

— Я пришел напомнить о нашем разговоре…

— Я помню его.

— Вы обратились к прихожанам с просьбой помочь нам?

— Нет, я не обращался к пастве с этой просьбой.

— Но почему, батюшка?

— Не дело церкви вмешиваться в дела мирские, сын мой. Любовь выше ненависти, прощение выше мести. И каждому еще воздается по делам его.

Горели несколько лампад и свечей перед алтарем, смотрели с икон большие глаза святых. Золотились оклады. На одной из икон был изображен старец в шитых золотом ризах. В руках он держал раскрытую книгу. Красными буквами там было начертано:

Претерпвый же до конца, той спасенъ будеть.

Вот так! «Претерпвый же до конца?…»

— Спасибо, батюшка, — сказал Мукусеев. — Спасибо вам огромное за помощь. Аминь!

— Ступай з Богом, сын мой. Не ожесточай сердце свое.

Владимир вышел из храма — больше здесь делать нечего… Аминь!

***

Вечером Мукусеев рассказал Джинну про беседу со священником. Джинн выругался, ответил:

— Вот святоша! Молится он за души грешные, видите ли… Терпеть попов не могу — лицемеры.

— Всех-то под одну гребенку не надо.

— Надо. Я ведь и в Афгане с муллами немало пообщался. Намаз пять раз в день совершают, а взятки берут вообще безостановочно. За хороший бакшиш четки свои сожрут… Ты вот спрашивал, что со мной случилось тогда, в Афгане. Хочешь узнать?

— Конечно, хочу, — живо отозвался Мукусеев.

— В общем, добыл я информацию, что из Пакистана идет караван со «стингерами». Через муллу, кстати, добыл. Дефицитом расплачивался — лекарством от желтухи… Ну, добыл я информацию. «Стингеры»! Они тогда в новинку были. Первый «стингер» наши ребята взяли в январе восемьдесят седьмого. В бою. Всех сначала сгоряча хотели к Героям представить, но потом, конечно, все Герои достались генералам. А тут мне мулла на ушко: «идет караван, везет сотню „стингеров“…» Что-то мне сразу не понравилось, но я Фаридову доложил: «Так, мол, и так». Он сразу: «Берем». Я говорю: «Сомнения у меня». — «Какие, Джинн?» — «А хрен его знает, какие. Но чувствую — что-то не то». «Ладно, — говорит Батя, — если у тебя сомнения — не ходи. А караван со „стингерами“ упустить никак нельзя»… Но я не пойти не могу, не имею такого права. Пошли. И напоролись на засаду. Потом уже выяснилось, что весь сыр-бор как раз из-за меня. За мою голову, оказывается, награду объявили. Вот мулла и решил «приподняться» — и с меня получить, и за меня. В общем, подловили нас хорошо. В таком месте, где мы были, как мишени в тире. Пять минут огня, и взвода нет… И ведь знали, что в ловушку лезем, но «стингеры» перевесили. Решили рискнуть… Ушел только я и старший сержант Морозов. Уйти-то мы ушли, но не к нашим. Ходу назад не было, отрезали нас, погнали к Пакистану. В общем, месяц мы по горам шлялись, потом все-таки вышли. Вот тебе и все кино. А к тому мулле я в гости наведался. Сказал «спасибо» за караван… Да что толку?

Джинн умолк. Закурил. Впалые щеки при затяжках западали еще глубже. Мукусеев понял, что Джинн сейчас там, в Афганистане…

Джинн в несколько затяжек добил сигарету, криво улыбнулся и сказал:

— Не люблю я попов, Володя. Ни хрена им не верю. И вот этого попищу взять бы да прижать как следует… Ведь наверняка что-то знает, наверняка кто-нибудь на исповеди язык распустил. В Афгане я бы его…

— Здесь не Афган, Олег.

— Точно, не Афган. В Афгане было легче.

***

— Мне, — сказал Зимин, — в Узбекистане было легче работать, чем здесь. Этот депутат народный с своим упрямством меня достал.

— Да уж, — согласился Широков. — Характер у Владимира Викторовича тот еще.

— Куда там. Я же с ним уже дважды пытался по-хорошему поговорить: Володя, говорю, это же все мудовые страдания. Не найдем ни хера.

— А он?

— А он: Илья Дмитрич, я вас здесь не держу. Вот оно как… Он меня, видите ли, не держит. Я, извините, следователь по особо важным. А с кем он работать будет?

Широков усмехнулся и сказал:

— Да он и один работать будет. Кремень!

***

Утром пошли к Здановичу — с телефона, установленного в Скупщине, можно было через Глину связаться с Белградом. С остальных — нет. Линии связи были разрушены, коммутатор в Глине взорван и только сейчас восстанавливался. Телефон был привилегией.

Зданович как будто обрадовался, сразу выставил бутылку с ракией, стал живо интересоваться делами… Постучал в стену, пригласив таким образом «Анискина». Пока ждали, когда телефонистка в Глине даст связь, прошло около часа. За это время выпили вшестером литр ракии. Гостеприимство!

Связь была плохой, из трубки доносился треск и шипение. Мукусееву приходилось напрягать слух, чтобы услышать собеседника, и напрягать голос, чтобы в посольстве услышали его. Вокруг Мукусеева сидели пятеро мужчин и жадно слушали разговор. На лице Здановича было очень значительное выражение — из ЕГО кабинета депутат «Русской Скупщины» говорит с русским посольством!

— Никаких новостей, Сергей Сергеевич, у нас нет, — докладывал Мукусеев. — Все живы, здоровы, с местной властью отлично ладим, но больше похвастаться нечем… Але, слышите меня?

— Слышу. Слышу вас, Владимир Викторович… У нас новости есть, но скверные, — пробивался сквозь треск голос Сергея Сергеевича. — Мы получили ответы на наши запросы. Взвод Бороевича действительно стоял в районе Костайницы в период с двадцать пятого августа девяносто первого вплоть до начала наступления. Конкретные позиции, которые занимал взвод, указать они не могут. Нет таких данных, не сохранилось.

— Плохо.

— Это не самое плохое, Владимир Викторович. Хуже другое. В живых из взвода почти никого не осталось. Половина погибла во время боевых действий. Еще несколько человек убиты или пропали позже. Троих, как и сообщил Бороевич, расстреляли в декабре девяносто второго в Баня Лука. Преступники не установлены. В живых из двадцати человек осталось в лучшем случае двое. Но один эмигрировал в Австралию, а местонахождение другого неизвестно.

— Худо. А тот человек, с которым Стеван встретился в тюрьме — Драган Титович? Удалось выяснить, где он и что с ним?

— Удалось. Его зарезали прямо в тюрьме. В результате разборки уголовников между собой.

— Понятно, — устало сказал Владимир, но в Белграде его не услышали.

— Не слышу вас. Не слышу, повторите.

— Понятно. Все, говорю, понятно. Зачистили все хвосты.

— Мы говорим по открытой связи, — сказал Сергей Сергеевич, — будьте осторожны в оценках, Владимир Викторович.

— Я постараюсь.

— Каковы ваши дальнейшие планы? — спросил издалека секретарь посольства.