Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского

• Название: Носорог для Папы Римского
• Автор: Лоуренс Норфолк
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45418-1

Аннотация от издательства

Впервые на русском — монументальный роман прославленного автора «Словаря Ламприера», своего рода переходное звено от этого постмодернистского шедевра к многожанровой головоломке «В обличье вепря». Норфолк снова изображает мир на грани эпохальной метаморфозы: погрязший в роскоши и развлечениях папский Рим, как магнит, притягивает искателей приключений и паломников, тайных и явных эмиссаров сопредельных и дальних держав, авантюристов всех мастей. И раздел сфер влияния в Новом Свете зависит от того, кто первым доставит Папе Льву X мифического зверя носорога — испанцы или португальцы. Ведь еще Плиний писал, что естественным антагонистом слона является именно носорог, а слон у Папы уже есть…

_______

Аннотации на суперобложке

* * *

Крупнейшее — во всех смыслах — произведение британской послевоенной литературы. Настолько блестящее, что я был буквальным образом заворожен.

Тибор Фишер

* * *

Норфолк на голову выше любого британского писателя в своем поколении.

The Observer

* * *

Каждая страница этой книги мистера Норфолка бурлит пьянящей оригинальностью, интеллектуальной энергией.

The New York Times Book Review

* * *

Норфолк — один из лучших наших сочинителей. Смело пускаясь в эксперименты с языком и формой повествования, он никогда не жертвует сюжетной занимательностью.

Аетония Байетт

* * *

Раблезианский барокко-панк, оснащенный крупнокалиберной эрудицией.

Independent on Sunday

* * *

Историческая авантюра завораживающего масштаба и невероятной изобретательности, то убийственно смешная, то леденяще жуткая, то жизнеутверждающе скабрезная, то проникновенно элегическая.

Барри Ансуорт (Daily Telegraph)

* * *

Революционная новизна ракурса, неистощимая оригинальность выражения.

The Times Literary Supplement

* * *

Один из самых новаторских и амбициозных исторических романов со времен Роберта Грейвза. Выдающееся достижение, практически шедевр.

The Independent Weekend

* * *

Мистер Норфолк знает, что делает.

Мартин Эмис

* * *

Лоуренс Норфолк (р. 1963) первым же своим романом, выпущенным в двадцать восемь лет, удостоенным премии имени Сомерсета Моэма и выдержавшим за три года десяток переизданий, застолбил место в высшей лиге современной английской литературы. За «Словарем Ламприера», этим шедевром современного постмодернизма, заслужившим сравнение с произведениями Габриэля Гарсиа Маркеса и Умберто Эко, последовали «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря». Суммарный тираж этих трех книг превысил миллион экземпляров, они были переведены на тридцать четыре языка. Все романы Норфолка содержат захватывающую детективную интригу, драматическую историю предательства, возмездия и любви, отголоски древних мифов и оригинальную интерпретацию событий мировой истории, юмористические и гротескные элементы; это романы-загадки, романы-лабиринты со своеобразными историко-философскими концепциями и увлекательными сюжетными перипетиями.

_______

Оригинальное название:

Lawrence Norfolk

THE POPE'S RHINOCEROS

_______

В оформлении суперобложки использован рисунок Сергея Шикина

---

— Ты решила сварить меня заживо!

Буль-буль-буль…

— А-а-ах!

— Так лучше?

— М-м-м-м…

Опекая покой госпожи, она разослала свое возбужденное и пропитанное горячей влагой воинство по местам — на кухню, в конюшню, в буфетную, в кабинет, — закрыла двери внизу и наверху лестницы, развернула льняную простыню, накрыла ею ванну и наблюдала, как намокает, тяжелеет ткань, как облепляет она грубые планки деревянной ванны. Перед этим она налила в горячую воду ароматические масла, добавила горсть цветочных лепестков, а госпожа тем временем поднялась с постели, протерла глаза и, сбросив ночное одеяние, с глубоким вздохом погрузилась в благоухающую воду. От раскрытой постели потянуло чем-то кисловатым, но влажный аромат горячих масел быстро заглушил этот запах. С потолочной балки срываются капли — прямо в ванну. В спальне пахнет розами.

— Потри мне пятки пемзой.

— Надо немного подождать.

— У меня пятки как копыта, как у лошади-тяжеловоза.

— Вода их размягчит.

— Значит, ты полагаешь, что у меня — копыта?

— Нет, госпожа.

— Тогда потри пемзой.

— Потерпите.

Поначалу она знала только «нет», «пожалуйста», «да», «госпожа» и «Рим». Ри-им. Потом быстро выучилась другим словам: «вода», «солома», «хорошо», «сейчас», «скоро» и «потерпите». Кричащий, визжащий город хотел утопить ее в своем шуме, и сначала она выучила названия того, чего здесь недоставало: «Груша», «Господи благослови». Этими словами она пыталась восполнить нехватку разных вещей, мучившую ее в первые месяцы. Запястье заживало плохо, медленно, зимой она с трудом двигала рукой, зато весной рука словно оттаивала. Так уже было три раза. Город вцепился в нее со всей силы, и ее варварский акцент влился в гомон его перепутанных улиц, в их грязь и поднимавшуюся к небу вонь — суматоху, мусор, шум. «Пошел прочь», «один джулио», «два», «три», «четыре»… Она поочередно берет в руки ступни госпожи, раздвигает ее пальцы и принимается обрабатывать их пемзой.

— Теперь намыль.

— Минутку…

— Ну давай же. Я встаю.

— Каким мылом? Лимонным? Розовым?

— Он терпеть не может запаха лимона. Розовым.

Из маслянистых глубин выныривают порозовевшие предплечья. Пальцы хватаются за края ванны, плечевые мышцы напрягаются, голова наклоняется вперед, локти растопыриваются — точь-в-точь как у гребцов. Госпожа выжидает пару секунд, а затем… Затем резко поднимается, вода каскадами струится с ее груди, живота, женщина крепко упирается в дно ванны широко расставленными ногами, глотает воздух, а на лице написано легкое разочарование — словно она расстроена потерей плавучести, взгляд устремлен вперед, в некую невидимую точку, подобно взгляду согнувшегося под тяжким грузом носильщика, чей мир на миг сжался под этим самым грузом. А ведь когда-то ее даже принимали за мальчика — тощая была, как грабли.

— Три посильнее.

— Поднимите руки, госпожа.

— Теперь помедленнее… Вот так.

Она трет ей плечи, продвигается ниже, намыливает, смывает, неловко наклоняется, подхватывает мыло, намыливает под грудью. Становится на колени, — рука госпожи легко покоится на ее туго заплетенных косах. Намыливает пышную задницу. Фьяметта поворачивается. Рука больше не касается ее головы, вместо этого толстые пальцы обхватывают ее подбородок. Она смотрит вверх — на склонившемся над нею лице написана тоска. В марте умер Аккольти. А через месяц от госпожи ушел и молодой Киджи, унизив ее напоследок прощальным подарком в ларце, подбитом черным шелком. Черные дни. Домочадцы забились в кухню, не осмеливаясь показываться на глаза хозяйке, переживавшей припадок самоуничижения: долгие вечера были заполнены криками и глухими ударами, стонами, воплями, рыданиями, от которых сотрясались стены, — так продолжалось целых две недели, пока подарок Киджи не возвратился в свой ларец. В сопроводительной записке значилось: «Чтобы не скучала»; на основании же каждого из сувениров было выгравировано соответствующее существо — собака, козел, человек, бык и самым последним шел — несомненно, в напоминание о процессии, которую они вместе наблюдали с балкона Агостинова особняка, именно главный участник той процессии и вдохновил Киджи на первую из его скверных шуточек, — так вот, последним шел слон. В шкатулке из кедра располагались по возрастающей — первый размером с палец, последний же, здоровенный как дубина, — пять фаллосов из слоновой кости: формальное извещение о ее отставке. Через две недели, в субботу, она отправила обратно самый большой — вонючий, весь измазанный менструальной кровью. Теперь остался только этот старый полковой конь, не такой жестокий, как Киджи, и не такой богатый, как Аккольти, и печаль приходилось прикрывать маской веселости, пока и то и другое не удавалось поглубже упрятать в полыхании собственной плоти. Промежуточные радости. Поднятое к ней лицо спокойно, бесстрастно, хозяйка ждет, что она скажет.

— Твое платье все в пятнах. Посмотри, вот тут мыло, здесь и здесь.

— Вечером постираю.

— И ты вся вспотела.

— Пар…

— Давай сними платье.

Ситцевое платье, слишком плотное для мая, шурша, спадает на пол. Туда же, на пол, опускается и промокшая от пота тонкая нижняя юбка. Стукают сброшенные на ковер сандалии. Ей это не в тягость. Такое уже бывало — крепостные стены из юбок оплывают вокруг ее щиколоток, и она, совсем обнаженная, делает шаг вперед. «Давай снимай». Приказ, всегда один и тот же, пусть и выкрикнутый на одном из полудюжины языков, или просто жест. Купцы с любопытством разглядывают шрамы на ее щеках. Поворачивают ее и так и эдак. Иногда она лежит, раздвинув согнутые в коленях ноги, а опытный палец обследует ее влагалище, пока она не начинает визжать. А потом она зевает. Вот так она обманывает тех, кто захватил ее в плен. Зевает, и покупатель отшатывается. Сделка не состоится. Эту он точно не купит. Она проделывает такую штуку восемь раз кряду, и с каждым разом захватившие ее люди злятся все больше. Она думает, что они братья. Может, двоюродные. Они лупят ее по щекам, плюют на нее, но не решаются бить сильнее, чтобы не повредить товар. Караван двигается на север, всегда на север, дни похожи один на другой — рассвет, потом полуденная жара, вади, в которых они останавливаются передохнуть, рынки, где ее никто не покупает. Сначала в караване было восемьдесят невольников, но постепенно, по двое-трое, их число уменьшалось, как и коз, которые тащились следом, и в конце концов осталось всего трое: старик, натужно, с присвистом дышавший мальчик и она. Однажды ночью они убили старика и мальчика, бросили их тела в канаву. Она слышала, как они ссорились из-за денег, и понимала, что ссорятся из-за нее. Они ее ненавидят, но не могут от нее избавиться. Она смеется — молча, про себя; руки у нее связаны полосками козьей кожи, она сидит на песке и ждет, ей хочется узнать, что из всего этого получится. Голову жжет от горьких ягод ули, восемь она уже проглотила, осталось четыре. Четырех хватит, думает она. В конце концов они доберутся до того прибрежного рынка, окруженного сверкающими на солнце белыми домиками, на блестящем море — маленькие кораблики. Братья напьются арака и сломают ей запястье. А потом снова поссорятся. Она ничего не стоит, лучше было б ее прикончить, но они забрались слишком далеко на север. Рана ее будет прикрыта. Генуэзский купец смеется, тянет ее за руку, видит, как напрягается тело девушки, как ее прошибает пот. Он схватил ее за сломанную руку, но она не издает ни звука. Братья согласны на сущие гроши. Уже на борту наложил на ее перелом шину: знал о нем с самого начала. Смотрит, как она вынимает из-под туго сплетенных кос припрятанные там горькие ягоды и выбрасывает их за борт. По воде плывут четыре иссиня-черных пятна, потом исчезают. Она жестами показывает, как запихивала их в рот — одну за другой, рынок за рынком… Генуэзец наконец-то понимает и смеется: удачную сделку он совершил, умненькая девчонка. Он указывает вперед и произносит слово. «Ри-им». Да, это просто. Она понимает сразу же. «Ри-им». Острый взгляд впивается в лицо женщины — та смеется, повиснув на руке своего щедрого любовника, меж тем как он отсчитывает монеты. Генуэзец наблюдает, берет монеты, уходит. Женщина от души целует любовника во впалые щеки, но глаза ее смотрят поверх его плеча, она раздевает девушку взглядом. Эу-се-бия. Хозяйка снова опускается в ванну.

— Эусебия…

— Да, госпожа…

Фьяметта внимательно оглядывает ее с ног до головы.

— Совсем еще девчонка… Эусебия, сколько тебе лет?

Она пожимает плечами — не знает.

— Повернись-ка…

Хозяйка произнесла это шепотом, и слова повисли во влажном, насыщенном ароматными парами воздухе спальни. Привычка не в состоянии притупить особый смысл этого приказания.