Олег Корабельников - И распахнутся двери

• Название: И распахнутся двери
• Автор: Олег Корабельников
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Я тоже вас люблю. И тоже верю. Мне неважно, почему вы живой и куда уходите. Главное, что вы не умерли... навсегда.

- Тише, говорите, пожалуйста, тише. Вы разбудите отца. Он не должен знать о нашей встрече. Обо мне знают только собака и он.

- И я. Знаю давно. Я чувствовала это. Вы должны уйти?

- Да, я должен уйти. Не говорите никому. Отец боится, что вы расскажете обо мне.

- И что же будет, если об этом узнают?

- Нельзя делать то, чего делать нельзя, - усмехнулся он. - Я ухожу, но приду к вам потом. Вы не против?

- Вы разбудите его граммофоном.

- Я научился обходиться без него... У вас аналитический ум. И вы бесстрашная девушка. Я думал, что вы упадете в обморок.

- Не обольщайтесь. Я упаду. Потом. Сейчас просто некогда.

- Желаю удачи, - сказал он, - ждите меня завтра. Привет Джеральду. Пусть он не притворяется спящим.

- Он тоже любит вас. До завтра.

- Ложитесь в постель. Она ваша.

- Хорошо. Я попробую заснуть.

Дверь бесшумно закрылась за ним. Шагов она не слышала. Задула ненужную свечу и забралась под одеяло.

- Тебе же сказали - не притворяйся спящим, - сказала она. - Все равно у тебя уши шевелятся.

- Может, по-вашему, мне их нужно отрезать? - произнес пес из-под кровати.

- Ну вот, - вздохнула Жанна. - Старики пророчествуют, мертвецы оживают, собаки разговаривают. Что еще?

- А еще Вселенная делится как инфузория, - подумав, сказал пес.

- Как туфелька? - спросила Жанна.

- В том числе.

- Все ясно. Спокойной ночи.

- Какая уж ночь, - проворчал пес. - Утро на дворе...

Стучал в дверь, обитую мягким дерматином, неустанно звонил, прислушиваясь, как гулким эхом множится стук по лестничным площадкам, как истерично звенит звонок по ту сторону двери. И терпеливо ждал, хотя ждать давно не имело смысла.

Горечь, скопившаяся в душе, начинала подступать к горлу. Некуда было выплеснуть ее, и некому облегчить непрерывное страдание. Хамзин не выдержал нарастающего одиночества в доме, населенном опостылевшими родными, ставшими чужими, и близкими, давно ушедшими на расстояние крика.

И он пришел к Полякову. Тот не дежурил сегодня, но должен выйти на работу утром, вот Хамзин и решил, что этим вечером его можно застать дома, и поэтому не хотел верить в тщету своих надежд.

Бешеное терпение его было награждено металлическим скрежетом задвижки. Дверь распахнулась, и Хамзин поспешно перешагнул порог, словно боясь, что его не впустят. Поляков не удивился позднему гостю, молча отстранился, уступая дорогу, и так же молча закрыл дверь.

Вскипающие слова теснилась в гортани, мешая друг другу. Хамзину хотелось плакать, и говорить, и кричать истошно. Он не стал раздеваться, а прямо в полушубке прошел в комнату и, не глядя, опустился с размаху в кресло. Старое дерево жалобно скрипнуло под его монументальным телом.

- Мишка, - выдохнул он, - дай выпить.

Поляков повозился у буфета и протянул стакан. Хамзин нежно погладил граненое стекло.

- Мишка, помоги. Конец мне.

- Можете пожить у меня. Это вас спасет?

- Нет, - вздохнул Хамзин. - Куда я от них денусь? В Антарктиде найдут.

- Тогда разводитесь. Еще не поздно.

- Да что ты! Живьем съедят, а не выпустят.

- Послушайте, Иван Николаевич, а может, вы сами виноваты в своих бедах?

- Конечно, - охотно согласился Хамзин. - И чего, дурень, женился? Завидую я тебе, Мишка, ни жены, ни тещи, ни детей. Сам себе царь. Налей-ка еще.

Он выпил второй стакан и по обыкновению своему стал рассказывать то, что уже давно было известно. Слова легко и плавно перетекали одно в другое. Хамзин выпускал их на волю, и от этого становилось прозрачнее и светлее на душе. Он говорил о своей неудавшейся судьбе, о непоправимости ошибок, совершенных в юности, о горечи и обреченности надвигающейся старости. Поляков слушал его, не перебивая, и постепенно в Хамзине крепла надежда, что он нужен кому-то, что его горечи и печали близки и понятны другому человеку, а значит, жизнь еще не проиграна и стоит того, чтобы за нее держаться. Желательно - покрепче.

Оживая, он поднялся и походил по комнате, разглядывая мебель.

- И не скучно одному? Небось привечаешь кого-нибудь? Знаю я тебя, хитрый ты, Мишка, себе на уме. Девчонку прячешь, ага?

Он решительно распахнул дверь в другую комнату.

- Куда ты ее дел? А здесь-то рухляди! И охота тебе барахло беречь?

- Вам стало легче? - спросил Поляков вместо ответа. - Вот и хорошо.

- Винцо у тебя, Мишка, классное. Сразу полегчало. Сыпани-ка еще стакашку. Да ладно, не суетись, я сам.

Хамзин прошел к буфету и взял в руки бутылку. Повертел, удивительно вскинул брови.

- Откуда такое? Сколько лет пью портвейн, а ни разу не видел, чтобы он через "а" писался. Почему "партвейн"?

- Не знаю. Опечатка, наверное.

- Ничего себе опечаточка, хоть в музей ставь... И вкус странный... На кого работаешь, Мишка? - спросил он заговорщическим шепотом. - Возьми в долю, - и довольно расхохотался.

- На науку работаю, - улыбнулся Поляков. - Научных работников обогреваю.

- Ох и врешь ты. Мишка, ох и заливаешь! И где это ты целыми днями пропадаешь? Как ни придешь, а тебя дома нет.

- Следите за мной?

- А что! И слежу. Я тебя люблю, вот и хочу знать, кто ты такой.

Поляков начал нервничать, хмурясь и топорща светлые усы, но вслух раздражения не выказывал, терпеливо ожидая, когда инженер оставит его в покое.

А Хамзин почувствовал себя уверенным и непогрешимым. Ни дома, ни на работе он не мог позволить себе такой свободы. Дома была жена, пресекающая любые попытки самоутверждения, и теща, разящая наповал презрительной репликой. А Поляков, как всегда, не отвечал на грубость грубостью, не вступал в словесные перепалки и неизменно называл его на "вы", что очень льстило Хамзину, привыкшему слышать панибратское "Ванька" даже от подчиненных. Вино ударило в голову, было легко и свободно. Хотелось петь или хотя бы смеяться. Он удобно развалился в кресле-качалке, покачивался, болтал ногами, и та самая радость, что сродни детскому крику "ага, вот ты где!", не покидала его.

- Вертишь хвостом! - грозил он пальцем. - Хитрущий же ты! Раз в неделю уголек покидаешь и свободен. И живешь как король, и никому не подчиняешься. Сам себе хозяин.

- Я вам подчиняюсь, - сказал Поляков.

- Не юли! - захохотал Хамзин. - Ты мне на работе подчиняешься. А здесь кому? А ну-ка, давай отвечай!

- Никому... Хотите еще вина?

- Па-а-ртвейна? - спросил Хамзин. - А воточка у тебя есть?

- Есть. Только немного.

- А ну-ка покажи, - потребовал Хамзин.

Поляков раскрыл дверцу буфета и вынул початую бутылку. Хамзин взял ее в руки, повертел так и этак, похмыкал, понюхал и недоверчиво сделал маленький глоток.

- Ну, даешь! - сказал он, вытирая рот рукавом. - Ну, Мишка, ну, фокусник! И где ты такие диковины берешь? Ведь черным по белому написано вотка. Это на каком языке?

- На русском, - сказал Поляков. - Только принцип орфографии другой. Называется фонетический. Произношение не меняется, а для обучения удобно. Это экспериментальная орфография.

- Опять ты выкручиваешься! - закричал Хамзин. - Эксперименты в умных журналах печатают, а не на водочных этикетках! Дуришь меня как мальчика! Не позволю!

- П-а-а-зволите, - жестко сказал Поляков. - Куда вы денетесь? И не пора ли домой?

- Ты как со мной разговариваешь? - возмутился Хамзин. - Щенок.

- Не кричите на меня. Надоело. Завтра на работе будете кричать. Там вы начальник, а здесь - гость. Не забывайтесь.

- Это уж мне решать, - гневно возразил инженер и допил бутылку. - Домой не поеду. Буду ночевать у тебя. Стели-ка постель.

- Хорошо, - сказал Поляков и ушел в другую комнату.

Настроение у Хамзина опять испортилось. Детская радость, наполнявшая его только что, быстро выветрилась, и осталось пьяное раздражение и сонливость.

- Я постелил вам, - сказал Поляков. - Ложитесь и спите. Утром разбужу.

Хамзину стало тоскливо и душно. С ним не считались, его не жалели, он всех раздражал, и даже кочегар Поляков повысил голос и распоряжался им, как хотел.

- Не пойду, - упрямо произнес он. - Буду спать здесь. Сидя. Мне так нравится. Ты меня не уважаешь.

- Не уважаю, - подтвердил Поляков.

- А почему? - вскинулся Хамзин.

- А не за что. Вы не умеете уважать других, почему же я должен уважать вас? Хочется спать - спите здесь. Я пошел. Спокойной ночи.

- Куда?! - закричал Хамзин. Он испугался, что сейчас останется один, и горечь, с новой силой разливаясь в теле, подступит к горлу. Чужая квартира была слишком чужой без хозяина.

- В другую комнату, - усмехнулся Поляков. - Спать.

- Ты меня покидаешь, - обреченно сказал Хамзин. - И ты меня покидаешь. Бросаешь на произвол. Как и все.

Ему хотелось плакать, и он заплакал, по своему обыкновению уронив тяжелую голову в крупные ладони.

Поляков постоял молча и закрыл за собой дверь.

- Не смей закрывать двери, - сказал Хамзин сквозь слезы. - Мне страшно.

Дверь открылась, но никто не вышел. Было слышно, как Поляков ходит там в темноте, потом заскрипели пружины, и пришла тишина. Если бы в этой квартире была топка, то Хамзин непременно бы пошел к ней и попытался кинуться в ее огнедышащее жерло, чтобы испепелить опостылевшее тело и превратить в невесомый дым боль одиночества. Но топки не было, а втискиваться в духовку газовой плиты казалось глупым, поэтому Хамзин встал и, покачиваясь, пошел к окну. Надо было сделать хоть что-то, разрядиться, выплеснуться. Окно выходило в черный двор, только узкий квадрат неба высвечивался редкими звездами, и Хамзин легко представил себе, как он падает с высоты, медленно переворачиваясь в холодном воздухе, пока последняя секунда полета не соединит его с землей. Стало противно и жутко. Тогда он с размаху ударил кулаком о стену, чтобы ощутить физическую боль и вытравить душевную. Фотография, висевшая рядом, соскочила с гвоздика и упала на пол. Боль была тупая и слабая. Он снова занес кулак и снова ударил о дубовый угол буфета. Появилась кровь, немного отрезвившая его.