Олег Корабельников - Маленький трактат о лягушке и лягушатнике

• Название: Маленький трактат о лягушке и лягушатнике
• Автор: Олег Корабельников
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Мы так одиноки с тобой, милая.

- Неправда, - сказала она тихо, - это ты одинок, а я нет. У меня есть ты, а у тебя только ты сам. И больше никого.

Он слегка удивился тому, что она впервые не согласилась с ним, но удивление его притупилось вином, он лег рядом с ней, не раздеваясь, и осторожно обнял ее за плечи. Она не повернулась к нему, а так и осталась лежать на спине, глядя в потолок.

- У меня тоже есть ты, но от этого мое одиночество почему-то не слабеет.

- Очень просто. Ты видишь во мне только себя, а меня самой для тебя не существует. Ты одинок потому, что не умеешь любить. Даже я более счастлива, хотя ты и не любишь меня.

Ему стало не по себе оттого, что она сказала ему вслух то, о чем он думал только что.

- Неправда, - сказал он, зная, что лжет, - неправда, я люблю тебя. У меня больше никого нет, кроме тебя, но мое одиночество не уменьшается от любви. Это ложь, что любовь спасает человека от разобщения. С самого рождения любой человек одинок. Любовь, дружба, общие цели - это лишь иллюзии, придуманные самим человеком, чтобы не так страшно было жить. Мы беззащитны перед судьбой, болезнями, смертью...

Он говорил еще долго, уже по привычке втянувшись в долгую и, как ему казалось, умную беседу, если бы Зоя не рассмеялась. Такого не случалось никогда. Он хотел рассердиться, но вспомнил о ее болезни, к тому же кружилась голова, было страшно и сладко от вина, странного разговора, поэтому он только сел на кровати, внимательно посмотрел на Зою и пожал плечами.

- Ты говоришь глупости, - сказала она. - Пойми меня правильно, Вадим, я очень уважаю твой ум, но сейчас ты страшно глуп. Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Я ведь для тебя просто деревенская дурочка, с которой и спроса мало. Ты - ученый, я - простая девушка без образования и воспитания. Но разве ум - это диплом или степень, или эрудиция и умение говорить о философских проблемах? Я дурочка только для тех, кто хочет видеть меня такой. Ты хотел видеть во мне отражение самого себя - и я стала такой. Ты хотел, чтобы я стала помощницей в твоей жизни, чтобы дома было чисто, было кому стирать и готовить, - я к твоим услугам. Ведь я пришла к тебе лаборанткой, ею я и осталась даже в этом доме. Я просто стала такой, какую ты ждал.

Вадима замутило, должно быть, от вина. Он раскрыл окно и вдохнул поглубже.

- Но почему ты сделала так? - тихо спросил он. - Ты обманула меня. Это подло. Это мимикрия. Ты, как камбала, меняющая свой цвет. Подло же это, ты понимаешь?

- А вот ты не понимаешь, что это и есть любовь. Я люблю тебя, а когда по-настоящему любишь, то растворяешься без остатка.

Вадим включил верхний свет, ему казалось, что в комнате слишком темно, и, может быть, вместо Зои лежит чужая женщина, а он просто не видит и обманывается знакомым голосом. Но ничего нового он не увидел. Круглое некрасивое лицо Зои было обычным, разве что щеки более румяные от жара, да лоб бледный и потный.

И он растерялся именно оттого, что внешне в ней ничего не изменилось, и тогда померещилось ему, что кто-то другой забрался в ее тело и говорит оттуда, смеется над ним, издевается.

"Что же будет с нами? - подумал он. - Что же теперь будет с нами?"

А ей сказал:

- Ты больна, Зоя. У тебя высокая температура, тебе надо спать. Успокойся, это пройдет.

- Конечно, пройдет. Ты прав, это, наверное, болезнь сняла с меня тормоз. Вот я и говорю тебе все это. А зачем? Разве что-нибудь изменится? Да нет, ничего. Ты не способен к мимикрии, ты никогда не сможешь понять другого человека, потому что не сможешь отречься от себя. Вот ты и одинок. Ты всегда считал себя выше меня, а вот видишь, как выходит: ты и не знал меня вовсе. А я знаю тебя лучше, чем ты сам.

Она снова рассмеялась знакомым смехом, в общем-то необидным, но все равно Вадим слушал его и чувствовал себя униженным. Ему было неприятно, словно бы он уличил ее в обмане, в подделке, в измене.

- Что же теперь будет? - спросил он.

- Да ничего не будет. Наутро я снова стану прежней, такой, какую ты привык видеть. Тебе нужна такая жена, ну и ладно, я не против... Поговорили и хватит, пожалуй. В следующий раз, как заболею, выскажу остальное. Я хочу спать. Ты ложись, уже поздно.

- Да, - сказал он, - уже поздно. Я потом. Ты извини, я потом. У меня статья недописанная. Я приду. Потом приду. Спи.

Он погасил свет и, забыв пожелать спокойной ночи, прикрыл за собой дверь, ушел в маленькую комнатку, сел там прямо на пол и долго сидел в темноте, стараясь ни о чем не думать, тем более о статье.

5

Два дня он не ходил на работу, а сидел дома, следил, как постепенно выздоравливает Зоя, как снова она становится молчаливой и покорной, снова превращается в привычную, знакомую женщину, которую можно звать не только по имени, но и просто - жена. Тот разговор, казалось, забылся между ними, да, пожалуй, и разговора-то особенного не было. Она была больной, он пьяный и усталый, и мало ли чего могло показаться в обычных словах в ту ночь.

Он ухаживал за ней, получая странное удовольствие от того, что нужен другому человеку, живому, единственному, а не просто абстрактному человечеству, для которого, как он думал, он и живет, и работает, и мучает невинных лягушек.

Они разговаривали и в эти дни, но разговоры их были просты: о погоде, о болезнях, о близком отпуске, словом, разговоры, придуманные людьми для того, чтобы скрывать свои мысли.

Когда он пришел в лабораторию, то увидел, что в тот раз он оставил окно открытым и ветром опрокинуло один террариум. Он лежал на полу, вода уже высохла, а лягушки разбежались по комнате и было слышно, как они шлепают мягкими лапами то под столом, то под умывальником. Он посидел в кресле, лягушек ловить не хотелось и совсем не удивился, когда пришла Алла, села позади него и так сидела, щелкала пальцами, посвистывала, мурлыкала себе под нос.

- Ну, как американцы? - спросил он. - Еще не утерла им нос?

- Чистого носового платка не нашлось. А я вижу, ты стал гуманным лягушек на волю выпустил.

- Да, теперь очередь за тобой. Отпусти своих псов на свободу. Лето ведь, им гулять хочется.

- Хорошо. Непременно. Сейчас же.

Она встала, и он услышал, как она уходит, как идет по коридору, гремит дверьми, а потом заскулили собаки, застучали когтями по бетону, и вскоре их лай послышался за окном.

А потом он услышал голос Аллы. Она кричала что-то веселое, совсем несолидное, смеялась там, во дворе, и, наверное, бегала наперегонки со своими собаками.

Он тоже вышел во двор и увидел, что так оно и есть. Зачуханные псы со свалявшейся и грязной шерстью, с глазами, слезящимися, мутными, но все равно счастливыми носились по двору, лаяли, валялись в пыли, теребили пушистые желтки одуванчиков, а сама Алла догоняла их, валила на землю, падала, трепала их и смеялась, как маленькая девочка, одуревшая от солнца, травы и пахучей собачьей шерсти.

Из окон высовывались люди, они показывали на нее пальцами, кое-кто хмурился, а сам Лягушатник сел на корточки у нагретой солнцем стены, курил и, не жмурясь, смотрел на все это, и было ему хорошо и даже весело.

Алла подбежала к нему, бухнулась с размаху на колени, рассмеялась громко, и он увидел, что по щекам у нее протянулись струйки размазанной туши и глаза красные.

- Не плачь, - сказал он. - Все прекрасно.

Он протянул руку, чтобы погладить по волосам, но она резко увернулась, засмеялась еще громче и сказала:

- Лето пришло.

- Да, - согласился он.

Подбежала дворняга, самая лохматая, со стеклянной фистулой, свисающей, как сосулька, с ее живота, и завиляла хвостом, словно приглашая еще подурачиться, побегать, порадоваться свободе и чистому воздуху.

- Давай побегаем, - сказала Анкилостома неизвестно кому. - Ну, давай!

И так как дворняга ничего не ответила, то Лягушатник сказал за двоих:

- Давай.