Людмила Никольская - Должна остаться живой

• Название: Должна остаться живой
• Автор: Людмила Никольская
• Издательство: ГРИФ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-85388-037-5

Действие повести происходит на протяжении одного, самого страшного, месяца блокады Ленинграда - декабря 1941 года. Обыкновенная ленинградская девочка проявляет подлинное мужество, переживает трагические моменты, проходит настоящие приключения, помогая добру в его борьбе со злом. Несмотря на трагизм ситуации, повесть наполнена светлым оптимизмом.

Книга рассчитана на детей и взрослых.

---

Верке доставляет удовольствие изводить Маню, она передразнивает её, обзывает пробкой, пугалом и пьянчужкиной дочкой. Если озвереет, то — безмозглой уродиной. Верка им не подруга, они её не зовут играть, даже если им в игре недостает одного человека. Верка сама нахально подлизывается. Они не выдерживают: не хотят, а играют с ней. Про таких людей, как Верка с матерью, во дворе говорили: их гони в дверь — они влезут в окно.

В начале войны они эвакуировались. Веркина мать в своей квартире поселила родственницу из пригорода, чтобы в её отсутствие не разворовали дорогие заграничные вещи. Веркин отец со своим пароходом пропал без вести.

Эти мысли проносились в голове Майи, когда они с Маней молча глядели друг на друга. В Маниной голове назойливо стучала мысль: почему у Майи всё как у людей? Майин папа с братом бьются на фронте с фашистами. И мама не драчливая. И Толя в школе за Майю заступается. Недаром мальчишки никогда не лезут к ней драться.

Манина старшая сестра Тоня заходила к ним, если отца не было дома. Она приносила к чаю сушки и сливочные ириски. Маленькая Зоя счастливо сосёт ириску, поминутно вытаскивает её изо рта, чтобы поглядеть, много ли ещё осталось радости. Маня не выдерживает и отдаёт ей свои ириски.

— Что молчишь. За что она побила тебя?

Манины глаза-щёлки налились слезами.

— А ни за что. Ихний кот, — она подбородком указала на соседнюю дверь, — залез… сожрал, ну, наш студень… Целую последнюю тарелку сожрал, паразит. Он между дверей на полке стоял. А она…

— Кто стоял на полке? Кот?

— Какой кот? Студень! Он стоял на полке, она сказала, что это мы с бабушкой и Зоей его съели. А на чужого кота сваливаем.

— А ты откуда знаешь, что кот съел? Может сам Будкин?

— В тарелке клок шерсти остался. Студень был из столярного клея, вкуснющий! Кот голодный, шерсть у него клочьями лезет. И приклеивается… А как он воет с голода! Ему же не объяснишь, что блокада. Карточки же на котов не дают. А он тоже хочет есть… Вот.

— Ты бы показала маме этот клок.

— Будкин сказал, что я под дверью шерсть кошачью подобрала. Сунула… сама в тарелку, чтобы выкрутиться. Ты-то мне веришь, что я не ела?

— Верю.

— А они… они — нет. Студень вкусный, живот поболел и…

— Студень вкусный. Почему его раньше не варили? Боялись, кишки склеятся?

— Живот поболел и перестал. Осталась последняя тарелка. А она поверила Будкину и побила… Будкин топором стучал в ихнюю дверь…

— Топором? Разве это можно? — шепотом спросила Майя.

— Видишь, у Касаткиной дверь раскурочена? Она не открывала. А Будкин через дверь орал, что поймает ейного кота, когда он совсем облезет, чтобы даром шкуру не сдирать…

— Не сдирать… — эхом отозвалась поражённая Майя.

Маня умолкла, прислушалась.

За дверью заругались, что-то грохнуло.

— Дальше!

Маня торопливо закончила:

— …и сварят суп или студень из ейного кота. Он, Будкин, орал: «Будет намного вкусней столярного».

Майя сморщилась и тоже начала прислушиваться к тому, что происходило за дверью.

Маня торопилась:

— Через дверь Касаткина закричала тонко-тонко, от такого, мол, пьяницы всего можно ждать. Родную мать обжирает, детей обворовывает, и ничто ему не указ. Что, мол, ему ни в чём не повинный кот?! И на фронт его не берут — он весь фронт обожрёт!

— Пусть бы обжирал фашистов, правда? Их не жалко, — сказала Майя, сочувствуя Мане.

— Мы с Зоей попросили есть, а тарелки, ну, со студнем, и нет… И клея у нас больше нет. И варить нечего.

— Хлеб выкупите. Сегодня много привезли, очередь совсем маленькая, — подсказала Майя.

— Сказала тоже! Хлеб Будкин сам выкупает. У него все карточки, кроме маминой. Она на заводе питается. А сегодня Будкин не ночевал дома. Пришёл и сказал, что мы съели хлеб уже на послезавтра. А сам нам два дня хлеба не давал.

Внутренняя дверь распахнулась, и Манина мать подозрительно уставилась на девочек. Те испуганно присмирели, глядя на неё. Переводя недовольные глаза с одной на другую, она сказала:

— Долго будете студить квартиру? Ровно сто годов не видались, не наговорятся никак!

Недобро ощупала глазами Майю с головы до ног:

— А ты не худая. Запасы, небось, поедаете. Или тряпки помогают?

Майя поёжилась, кивнула, не вникнув в суть вопроса.

— Умные головы. Небось, лишку имеется. А я! Что я могу с этим иродом, разве что сдохнуть. Куча иждивенцев и пьяница. Господи! Расходитесь, вам говорят!

Она ушла, хлопнув дверью. Девочки вздрогнули.

— Какая она у тебя… — зашептала Майя. Она хотела добавить, что мать у Мани злая, некрасивая, но не решилась. — Приходи ко мне, станем чай с тобой пить. У нас всегда горячий чай под подушкой. И хлеба немножко дам. Как пахнет противно у вас — у меня нос онемел! Новость у меня — не поверишь, честное пионерское! Такое даже во сне не приснится. Ахнешь, когда узнаешь мою новость. Придёшь?

Маня покачала головой, грустно и тихо прошептала:

— Она не пускает. Она в бомбоубежище только нас с Зоей отпускает. Говорит, тратить силы нечего.

— Наоборот. Мама моя говорит, что по воздуху ходить полезно. А у вас воздух как на помойке. Ты не обижайся. Это я так просто ляпнула. Ну, не совсем как на помойке…

— Я не обижаюсь. Мы уже привыкши, — безразлично сказала Маня, поёживаясь от холода. — Я пойду. Можно, я завтра приду с Зоей? Она уйдёт сегодня на целую неделю…

— Приходи. Чай будем пить. Настоящий, с хлебом и повидлом.

— Настоящий и с повидлом? — не поверила Маня. — Ты такая, Майка, счастливая!

— Повидло земляное, но вкуснотища. Не поверишь!

Дверь за Маней захлопнулась. Зазвенела цепь, заскрежетал железный засов.

Они так закрываются, а у них чужой кот сожрал студень из столярного клея. Вот удивительно: коты же не люди, чтобы есть студень из столярного клея. Они же коты!…

Майя удивлялась этому всю дорогу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дворник Софроныч. — Мрачный подвал. — Патроны

Под аркой Майя ждёт Фридьку.

Дом фасадом выходит на проспект. Проспект ровной ниткой тянется в далёкий таинственный порт, где стоят прекрасные белые пароходы. До войны стояли…

Майин дом из тёмного гранита, с вкраплённой там и сям разноцветной плиткой. До революции дом принадлежал буржую, члену царской Государственной Думы. Вход на просторную парадную лестницу с неработающим лифтом украшают две очень мощные мужские фигуры. В очень скромных одеждах — с тряпкой на бедрах. Фигуры держат на плечах всю центральную линию балконов.

Однажды Майя стояла перед фигурами и, задрав голову, глядела на них. Они на неё не глядели. Согнувшись под тяжестью балконов, они глядели куда-то вниз и, казалось, важничали: мы, мол, заняты ответственным делом, а ты тут прохлаждаешься…

Когда наступила зима, Майя видела, как им холодно в этой их глупой тряпке. Да и летом им тоже несладко. И у них такой вид, будто надо куда-то бежать, но без брюк бежать неудобно, а тут ещё балконы на плечах…

И ещё им надоедали голуби и всякие воробьи. Фигуры, конечно, могли их схватить своими руками, они у них такие длиннющие. Но руки заняты!

Ей было жаль несчастных, до слёз жаль.

— Эй, летите отсюда, что вы тут уселись! — бегала Майя, отгоняя птиц. — Что расселись? Деревьев вам не хватает на заднем дворе? Там три дерева и ещё одно сломанное. А этим и так тяжело, хулиганы вы этакие!

Она бежала во двор, набирала из песочницы мелких камешков в фартук и бросала в упрямых птиц.

— Ты что безобразничаешь? Ты что хулиганишь? А ещё девочка! — укоряли её прохожие. И спешили по своим делам.

— Это я хулиганю? Это птицы хулиганят, — объясняла Майя в спину прохожим.

И удивлялась непонятливости взрослых. Делают вид, что всё на свете знают и понимают. А сами ну ничегошеньки не видят под своим носом. Будто глаза завешены шторами. Нет, шорами, как у коней.

Уже давно она стоит под аркой возле чугунных ворот с узкой калиткой сбоку. Калитка массивная, и раньше на ней ловко катались все мальчишки с их двора. По очереди. Когда не видел всевидящий дворник.

Завыл ветер. С тусклого неба посыпалась снежная крупа. Вокруг сделалось светло и чисто.

А Фридька не идёт.

Она чувствовала, что коченеет. Скоро не сможет двинуть ни рукой, ни ногой. Чтобы немного согреться, она начинает старательно топать ногами и хлопать в ладоши.

Эхо, с незапамятных времён живущее под аркой, начинает вслед за ней повторять каждый звук глухим простуженным басом. Это ей нравится. Она топает, хлопает и слушает. Ноги отошли, в кончиках пальцев покалывают иголки.

Арка в последний раз отозвалась и вдруг засвистела, завыла, задребезжала калиткой. Майя удивилась. Переменился ветер, арочное эхо послушно ему подчинилось.

Снег уже повалил хлопьями. Она отодвинулась в самый уголок, прижалась к холодной облезлой стене продрогшей спиной.