Всеволод Каринберг - Чёрные паруса Анархии

• Название: Чёрные паруса Анархии
• Автор: Всеволод Каринберг
• Жанр: Историческая проза

О побеге 1861 года М. Бакунина из Сибирской ссылки в Японию и Америку.

---

Свободны, но не хотят быть ими, придумывают для этого правду и ложь, которые невозможно отличить друг от друга, придумывают необходимость и мораль, как вечные, неписаные законы.

Смотреть в глаза жизни — порой это невыносимо, хочется уйти в мир собственного воображения, не понимать, не переживать, стать другим, раствориться в другом, кто за тебя все решит. Но ради себя надо одержать победу над собой, остаться преданным реальности жизни, обдуваемой ее терпким ветром, — только в этом спасение и победа над внешними обстоятельствами. Я выдержу, я не отступлю, я останусь самим собой — так отвоевывается у мира право на жизнь.

Утрачивая свою самость, слабый человек "бежит от свободы" в деструкцию сознания, и возникает стремление разрушить мир, чтоб он не разрушил его самого, нигилизм. Становление личности человека происходит в столкновении стремления к свободе и стремления к отчуждению от мира. На кон игры рока со свободным сознанием всегда поставлена твоя жизнь. Другого не дано. Нигилизм и жестокость присущи слабым натурам.

Единственное, что они могут родить — "новый" тип революционера, со своим "катехизисом" и иерархией — "Все дозволено! Я не тварь дрожащая!".

Когда возникает страх за потерю "Я", возникает зависимость и предвзятость от вещей, как потеря индивидуальной воли.

Совесть моя обвиняет в имморализме, в том, что подставил благородных "узников", прощеных декабристов и петрашевцев, а также борцов за национальную независимость, ссыльных поляков, нашедших себе занятия в условиях несвободы. Надавав обещаний и честного слова, что не совершу побега — и друзьям и власти, заняв под коммерческие цели денег, сбежал из Сибири. Вот и проверим ваши "идеалы" господа, слишком многих я оповестил о своем побеге. А моя совесть чиста перед неизбежным злом предательства.

Совесть не всегда добро, это скорее напоминание. Яд совести помогает обновиться, почувствовать ответственность за свою душу, за свои поступки. Вечность не зря изображают в виде змеи, кусающей себя за хвост. Это символ вечного возвращения. И добро и зло возвращаются. Чтобы укусить самое себя. Яд помогает сбросить старую шкуру, и наша жизнь уже не превратится в ад.

Зло есть темная сторона совести. Оно не воплощенное зло личности, оно — внешнее, — с ним личность не чувствует родство, оно не довлеет над ним, оно только — совесть, точнее "хруст" ее.

Глава №5 Амгу

Южный вход Татарского пролива, отделяющий его от Японского моря, к Амгу выделяется мысом Белкина. Мыс высокий и обрывистый. Охотоморское течение наталкивается на отроги горного хребта Сихотэ-Алинь, образующего возвышенное плато, постепенно понижающееся от пирамидальных вершин и обрывающееся у подножья мыса скалами, оконечностью прозванной Арка, имеющей сквозное отверстие, хорошо заметное при подходе с северо-востока. От устья реки Амгу, прижатой к скалам, долина расширяется просторно вглубь и образует низкий берег, окаймленный приглубым галечным пляжем, удобным для временной стоянки судов, трап можно бросать чуть ли не на высокий бар.

За деревьями видна крыша пакгауза, на берег высыпали крестьяне, а не служивые. Это старообрядцы-семейские, поселившиеся здесь еще до официального вхождения Приморского округа в состав Приамурского края. Корабли союзной англо-французской эскадры, заполонившие в 1855-56 году Татарский пролив и Охотское море, разорявшие и сжигавшие прибрежные русские поселения, — не тронули Амгу, столь незаметно здесь жили. Члены сельской общины стремились селиться отдельно и от приверженцев официальной православной церкви и от старообрядцев иного толка и согласия. Отказывались они и от несения воинской повинности — рекрутчины. Не найдя в низовьях Амура хороших условий для хлебопашества и не захотев расстаться с ним, сто семей отправились в Уссурийский край.

Мужики помогли завести канаты и якоря, "Викерс" стал как влитой в берег. Старообрядцы показались на одно лицо, явный северорусский тип, строгий, все с бородами, напоминающими лопаты — это потом, когда сгрудились в толпу, удалось подробнее рассмотреть каждого. Одежды — рубаха-косоворотка, подпоясанная тканым поясом, штаны с узким шагом, на ногах — самодельные ичиги или сапоги, пацаны босоноги.

Приметив, что среди прибывших — нет российского начальства, помогли матросам перевезти заказные товары в пакгауз. Крестьяне доброжелательны.

Бакунин спустился в лодку, и голубоглазый гребец, сильными гребками повел ее к урезу прибоя и воткнул в гальку. Покачиваясь неустойчиво, Мишель поднялся наверх сквозь кусты и траву, густо пахнувшую полынью, на оглубый берег, и не увидел ожидаемой деревни. Она стояла на версту от бухты, пришлось идти неспеша, разминая отвыкшие от твердой земли ноги.

Старообрядцы принесли с собой северорусские традиции с "сибирской окраской", малодворная деревня была свободной планировки; срубные избы сложены в охряпку и не успели почернеть от времени. Обойдя ближайшую, с двускатной крышей, Бакунин вышел на просторный, поросший травой-муравой выгон. По его краям разбегались тропки к гумну, крепким амбарам на сваях, ведущими к дверям-воротам крутыми настилами, высились во дворах копны наколотых дров, а высокие поленицы тянулись вдоль жердей заплота. Цветники под окнами и огороды, засаженные картофелем и подсолнечником. Долина Амгу и ее притоков благодатное место: луга обильны, крестьяне сеют овес, ячмень, рожь, пшеницу, гречиху, также — коноплю.

К любознательному Бакунину приставили толкового парня, он словоохотливо и с какой-то завидной гордостью рассказывал о своей старообрядческой общине, образованной дюжиной многодетных семей из числа "беспоповцев". Крестьяне были выходцы в основном из Тарбагатайской волости Верхнеудинского округа Забайкальской области, переселились на Аянский тракт, куда были вызваны для обслуживания почтового сообщения между портом Аян, построенном в 1851-1852 гг. на побережье Охотского моря, и Якутском, бывшим в то время основной перевалочной базой между Сибирью и Камчаткой. С открытием Амура, основной путь снабжения Камчатки и Аляски переместился на него, и им разрешено было оставить службу на Аяне и поселиться вольно на вновь открытом побережье Сихотэ-Алиня. Вначале привезли с собой одомашненных оленей, но вскоре заменили их лошадьми и коровами. В способах охоты, рыбалки, изготовления промысловой одежды и обуви многое переняли от местных орочон, старообрядцы быстро приспособились к местным природным условиям. Единственно, что они не приняли от туземцев, это выращивание и курение табака, занесенное в эти дальние края еще иезуитами сто лет назад.

Основной народ находился на еланях, ближе к сопкам долины. Среди обкашиваемых полян в мелком дубняке, мужики выделялись белыми длинными рубахами и шляпами, а женскую одежду составляли сарафаны, "лямошные", головы покрыты белыми платками.

Было жарко, наезженная телегами дорога среди высокой траве и непроходимой таволожке по обочине. Матвей говорит, что в двух часах хода, у водопада есть теплые источники вельма сильной воды, излечивающей многие хвори. Каменья, устилающие дно ключа, — разноцветная яшма, столь ценимая китайцами!

К вершине долины — пахота, и подступает великолепный лес, дохнувший на путников хвойным запахом, — чистый, с могучими кедрами, елями и аянскими пихтами. У Мишеля защемило сердце, вспомнил весеннее токование глухарей в гулком бескрайнем бору под Томском на заимке Асташева, и свою милую Антошу.

В вечерних сумерках, принарядившись, молодая деревня в картузах и цветных шалях подтянулась к галечной полосе морского берега, где американцы на шкуне играли на банджо и гитаре. Шум прибоя обрамлял мелодии чужой страны. Матвей пришел с девицей, выписанной из Великой Кемы, — поселения, что в сорока морских милях по побережью к югу. Он пригласил Бакунина ночевать в дом к родителям. На следующий день намечалась загрузка шкуны строевым лесом, и Мишель согласился.

Матвей по деревни шел позади Бакунина со своей невестой.

- Откеле же вас бог нанес, с Рассеи ли? — спросил рослый Матвей.

- Я из Сибири, в России не был давно. Жил в Томске, Иркутске. А вы, давно из России?

- Ишшо с Алтая-то. Два сты годы.

- И не хочется?

- Оне нужжа нам-та Рассея? — сказал усмешливо Матвей.

- Не оглядывасся-та, — грубо, низким грудным голосом сказала девица, когда Мишель приостановил шаг, краем глаза заметил, как Матвей засунул руку в расстегнутый вырез сарафана подруги, откинувшейся телом на поддерживающую ее другую руку ухажера, и нежно тискал молодую ее грудь.

Изба была небольшая, хотя и пятистенка, с "русской" печью посередине и подпольем. Матвей ушел на вечёрку. Мати его, ладная женщина, одетая в чистый сарафан, подпоясанный передником, в шашмуре, шапочке, покрывающей волосы, хлопотала с ухватами у печи, собрала на стол ужин и ушла на другую половину. Горела лампа на нерпичьем жире, подвешенная на крюке к низкому потолку. В красном углу на полочке стояли развернутые медные складни, изображающие сцены из "Ветхого Завета", светилась лампадка.