Роман Абинякин - Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

• Название: Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг
• Автор: Роман Абинякин
• Издательство: А. Воробьев
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-900901-57-2

В работе проанализирована ситуация, в которой оказалась русская армия в феврале-октябре 1917 г., зарождение офицерской активности в Белом движении; формы и методы первичного объединения офицерства; выявлены пути и способы вступления офицеров в Добровольческую армию и ее последующих пополнений; исследован социальный состав офицеров-добровольцев и его изменения в ходе Гражданской войны; изучена специфика мировоззрения и взаимосвязь с социальной средой; оценена степень сплоченности офицерского корпуса Добровольческой армии и уровень его социокультурного единства. Впервые предпринято единое изучение формирования и эволюции добровольческого офицерства Юга России в социально-мировоззренческом и социально-психологическом аспекте. Характеристика офицеров Добровольческой армии произведена в самом широком смысле, включая принадлежность к староармейской структуре и положение в ней, чины и особенности чинопроизводства, служебно-должностные продвижения и преимущества, уровень потерь, степень добровольности, сословное происхождение и национально-конфессиональный состав. Собраны и систематизированы обширные персонально-биографические данные 7209 офицеров. Монография адресована как исследователям, преподавателям, студентам, так и массовому читателю. Материалы монографии включены в рамки авторских спецкурсов «Белое движение в России», «Россия в XX в.», что позволяет использовать ее в качестве учебного пособия.

---

Важно проследить механизм записи, без которого любые цифры будут малосостоятельны. Решение о переходе в разряд добровольческих принималось общим полковым (или иным соответствующим) собранием. Нарушений принципа добровольности не зафиксировано. Резолюция в агитационном порядке рассылалась в другие части дивизии, а то и в газеты.[152] Надо учитывать и не записавшихся, выразивших, тем не менее, «твердое желание идти в наступление». Отказ от официальной регистрации они объясняли отсутствием ее необходимости, так как «и без этого готовы умереть за Родину»; более вероятно, что причиной была тайная агитация пораженцев против «частей смерти» и запугивание желающих вступить в них.[153] Впрочем, и среди устремившихся в добровольческие части попадались откровенно пораженческие контингенты, подобные 8-му маршевому эскадрону 17-го драгунского Нижегородского полка, совершенно не понимавшие их назначения и увлеченные чем-то незначительным, вроде желания носить «красивый» черно-красный шеврон.[154] Как правило, они столь же легко и покидали ряды добровольцев.

Однако для массовых воодушевлений характерно как быстрое воспламенение, так и стремительное сгорание. Всего на фронты было отправлено 16 специально сформированных ударных батальонов, две роты и одна команда (помимо Корниловского и 1-го Революционного полков).[155] Приводившиеся Н. Л. Ивановым данные о 34 батальонах численностью около 80 тыс. человек расширяют картину, хотя и фиксируют их без дифференциации запасных и резервных от получивших подготовку и попавших на позиции. «Список революционных ударных батальонов» номинально содержит 40 наименований, но реально — 39, из коих три — типичные, чисто фронтовые «части смерти», а два включены в 1-й Революционный полк; согласно этому документу, 16 из них было отправлено на позиции и лишь 13 приняли участие в боях.[156] И если никто из военных не сомневался в пользе «частей смерти» из фронтовиков, то отношение к волонтерам тыла было прохладнее. В частности, Главный комитет Союза офицеров (о котором речь впереди) высказывал опасения, что они внесут в армию новый виток разложения из-за невозможности отфильтровать пораженческий элемент, каковой мог проникать в них намеренно, для дезорганизации добровольчества.[157] Однако дальнейшие события в целом опасения не подтвердили.

Нередко начатое формирование прекращалось в силу преимущественно хозяйственных затруднений и нестыковок. Неоднократные упоминания в отечественной литературе лучшего снабжения и обмундирования добровольцев опровергаются многочисленными архивными материалами, где отражена постоянная нехватка материального оснащения. Предлагалось даже снабжать их за счет разложившихся и небоеспособных подразделений, а то и за счет пожертвований.[158] Следует отметить единственное существенное отличие между «переименовавшимися» и вновь созданными частями. Если в первых могло присутствовать несогласное меньшинство, то сплоченность вторых, вобравших исключительно добровольцев, обеспечивалась почти идеально. «Новые» подразделения, нередко укомплектованные офицерами сверх штата,[159] все более и более походили на будущие офицерские части Добровольческой армии.

Многие командиры ударных батальонов оказались вскоре видными участниками Белого движения, прежде всего на Юге России. Назовем лишь некоторых из них. Упоминавшиеся Манакин (ряд командных и административных должностей) и Скоблин (бессменный предводитель корниловцев), с которым еще с лета 1917 г. был знаком командир батальона смерти 19-й пехотной дивизии штабс-капитан A. B. Туркул[160] (последовательно возглавлявший роту, батальон, полк и дивизию дроздовцев). Командир 2-го Оренбургского ударного батальона подполковник А. Н. Блейш,[161] в 1919 г. — командир 1-го Марковского полка и начдив Марковской. Из менее известных — командир 3-го женского батальона войсковой старшина A. T. Синчило, который в 1918 г. в чине полковника был комендантом Алексеевского полка.[162] Многие офицеры-ударники состояли в политических партиях, причем большая их часть приходилась на правых эсеров;[163] попадались также беспартийные монархисты (Манакин, Туркул) и даже сторонники анархизма (полковник А. И. Эрдман). Анализ персоналий выявленных командиров добровольческих частей показывает, что 50,0 % приходилось на кадровых офицеров, занявших активную позицию по «спасению» и реорганизации армии; в общей же массе офицеров-ударников кадровые составили 33,7 %. На фронтах Первой Мировой и Гражданской войн погибло 20,9 % офицеров добровольцев. (См. приложение 2, таблица 4).

Высокую активность при образовании ударных частей проявили юнкера. Возникало много самочинных юнкерских батальонов, но командование вначале ограничило их контингенты в 15 % от каждого училища, а затем запретило полностью. Дважды, 26 июля и 6 августа, издавались приказы о расформировании,[164] так как гибель юнкеров в перспективе угрожала сокращением офицерского корпуса Несмотря на приказы, на позициях оказались 2 батальона[165], 4 роты и 1 команда из юнкеров.

Примером может служить 1-й Юнкерский ударный батальон, составленный из юнкеров Алексеевского, Казанского, Тифлисского военных училищ, 2-й Казанской, Владикавказской, Душетской и Тифлисской школ прапорщиков, — более тысячи штыков при 10 пулеметах. Во время смотра его командир капитан К. С. Попов не отдал честь Савинкову, а когда тот вспылил, дерзко сослался на отмену этого Приказом № 1. Комиссарверх сгоряча приказал арестовать офицера, но едва не был поднят юнкерами на штыки. Батальон отправили в резерв 23-го армейского корпуса, а через неделю расформировали «за контрреволюционность»,[166] почему он и не вошел в состав 1-го Революционного полка, как планировалось. Показательна защита командира от представителя власти, говорящая о несомненной приоритетности для ударников идеи военной диктатуры, а не демократического правительства.

На Северном фронте группа офицеров (полковники Ф. А. Бредис (Бреде), К. И. Гоппер, Эрдман) пыталась организовать ударные части в латышских стрелковых полках. Несмотря на малорезультативность (возникла всего одна рота), именно там 7 июля и 12–13 августа произошли самые ожесточенные и кровопролитные столкновения с батальоном смерти 38-й пехотной дивизии, на который нападало до шести полков.[167]

Нельзя не упомянуть и женское добровольческое движение, инициатором которого в мае стала унтер-офицер М. Л. Бочкарева, быстро произведенная в прапорщики. Верховный Главнокомандующий — тогда еще Брусилов — поддержал данное начинание, причем его, скорее всего, привлекла не столько сомнительная возможность женщин-идеалисток своим примером «пристыдить» пораженцев, сколько соблазн получить воинскую часть без комитета (на чем как на главном условии настаивала Бочкарева и что было разрешено).[168] Тем самым создавался прецедент, но правительство, не восприняв женский порыв всерьез, вначале не обратило внимание на сей факт. Но уже вскоре понимание пришло, и Бочкаревой приходилось выдерживать сильнейшее давление по поводу отсутствия комитета и «революционных» солдат соседних частей, и некоторых подчиненных, и даже Керенского — ранее разрешившего бескомитетское устройство.

Вначале хлынул поток прошений женщин, особенно солдаток и казачек Кавказа и Кубани, «о формировании из них отдельных пехотных батальонов для немедленной отправки на фронт».[169] Началось комплектование 1-й женской команды смерти, 1-го Петроградского, 2-го Московского и 3-го Кубанского (или Екатеринодарского) батальонов и 11 караульных команд (в Петрограде, Москве и Саратове по две и в Киеве — пять). Назначением последних было предполагавшееся «освобождение части здоровых солдат для выполнения боевых задач».[170] Бочкарева позже утверждала, будто имелось 15 женских батальонов. Но многие формирования, начатые явочным путем в Баку, Вятке, Мариуполе, Полтаве, Симбирске и Харькове, завершены не были и вливались в вышеперечисленные, весьма медленно и неохотно.[171] Единственным исключением стала, похоже, Минская отдельная караульная дружина; упоминаются и некие «женские команды связи», планировавшиеся для небоевого применения на позициях.[172]

Корнилов, став Верховным Главнокомандующим, 14 августа выразил свое отношение к женскому движению так «ПЕРВОЕ. Дальнейшие формирования из женщин-доброволиц частей чисто боевого назначения прекратить. ВТОРОЕ. Части уже существующие оставить пока на фронте, а затем воспользоваться ими для охраны дорог. ТРЕТЬЕ. В будущее время из женщин-доброволиц формировать команды вспомогательного назначения, например, службы связи, части для охраны железных дорог. ЧЕТВЕРТОЕ. Женщин-доброволиц, насколько возможно, привлечь для укомплектования санитарных организаций».[173]

«Охрана» коммуникаций, ввиду все учащавшихся случаев самовольного ухода частей с передовой, приобретала стратегическое значение и могла быть поручена верным и не рассуждающим доброволицам. Однако небоевое применение их не удовлетворяло, и уже к 15 сентября начали поступать заявления «о нежелании продолжать службу» и просьбы «об увольнении на родину»,[174] подхлестнутые, несомненно, и антикорниловской травлей.