Олег Афанасьев - Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь

• Название: Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь
• Автор: Олег Афанасьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-235-01227-5

Герои повестей Олега Афанасьева — ребята городской окраины, жертвы войны и времени пьянства, воровства и лжи, лжи, лжи… Их судьбы трагичны, и мало кто из сверстников автора сегодня жив. О. Афанасьев рос с ними и участвовал во многих совсем не безобидных «акциях». Но он сумел вырваться и в своих произведениях старается предостеречь сегодняшних юных искателей «легкой жизни».

---

Мы еще встретимся. Мне осталось уже не пять лет, а два года и семь месяцев — это если пойду по календарю. А если повезет и выйду «по двум третям», то и совсем уже скоро. Но даже не хочу об этом думать. Это такая мечта, за которой ничего нет — одно блаженство.

Еще раз до свидания! Твой друг Володя Волчков».

* * *

«Да, Вова, судьба — злодейка!»

Ты хочешь длинное-предлинное письмо. Спасибо тебе за твое. Очень оно правдивое, я его сохраню.

А вам я года полтора назад уже написал длинное-предлинное письмо. Я писал его долго, некоторые места переписывал раз по десять. Я тогда горел желанием помочь вам, раскрыть ваше легкомыслие. Но когда я решил, что письмо готово, надо лишь размножить и послать каждому отдельно, то вдруг понял: толку не будет, письмо может подействовать на вас лишь в том случае, если его напечатают в газете.

Стал я посылать письмо в разные газеты. Из первой ответ пришел ласковый, редактор хвалил меня за искренность, доброту, преданность друзьям. Но даже в этом первом хорошем ответе под конец все стало как бы переворачиваться с ног на голову, меня обвинили в непонимании многих моментов, о которых я взялся судить, в мягкосердии, которое ни к чему хорошему не приводит. Получалось, что я мало отличаюсь от своих товарищей — такой же эгоист, и грамоту плохо знаю — и советовали, так как товарищи в надежных руках и их, несомненно, перевоспитаются, заняться самим собой, поступить учиться. А что было из второй газеты, даже не хочу вспоминать. Так осадили, что после этого отослать письмо вам и еще от вас получить отповедь у меня сил не хватило.

Очнулся я весной. Слышу, молодежь на целину зовут, хорошую жизнь обещают.

Едем мы, друзья, в дальние края,
Станем новоселами и ты и я…

Встрепенулся, засобирался. Хоть посмотрю. И здесь мать в меня намертво вцепилась. Уже ты покатался! Иди-ка учись на инженера. Жалко мне се стало, смирился, подал документы в машиностроительный, на технологическое. Немного готовился, первый экзамен, письменную математику, сдал на тройку. А когда поехал сдавать второй экзамен, вхожу в институт, и вдруг обнаруживаю, что забыл дома экзаменационный лист. А ведь из дома ехать в институт через весь город. Обрадовался. Судьба, думаю. Не захотел Боженька делать из меня технолога.

Ну а потом осень, зима, новая весна. Опять молодежь, кроме целины, призывалась еще и на стройки Севера и Дальнего Востока. И опять я загорелся, пошел в райком комсомола просить путевку. И там узнал, что уже не вольный казак, а призывник, и если меня с учета в военкомате снимут, только тогда райком даст путевку. Побежал в военкомат. В военкомате смеются: отслужишь — и хоть на край света. Ну, думаю, раз так, возьмете вы меня поздней осенью. Мой, тридцать седьмой год, кажется, из всех предвоенных годов самый урожайный на детей. С мая месяца начались в Красном городе проводы. Почти каждую неделю проводы, гулянка. А я на свои повестки не отвечаю. В июне пришла одна, в августе другая. В сентябре случилась со мной любовь. Помнишь, я был влюблен в Машу. Все об этом знали. Так вот Маша мне нравилась и не нравилась. Здесь же я решил, что нашел во всех отношениях замечательную.

В горсаду кончались танцы. Девицу пригласил не глядя. И вдруг она как-то замечательно ко мне прилепилась. Всю я ее ощутил. Гибкая, послушная. Ого, думаю. С этими гулянками я здорово танцевать насобачился. Настолько здорово, что постоянно разочарован: какую ни приглашу, все не то и не так. А здесь вдруг будто нехотя, но совершенно точно делает все, чего я от нее хочу. Кончился танец, глянул я на нее. Пышные черные волосы, большие блестящие черные глаза, и рот, и нос, и овал лица — удивительная! Еще два танца мы с ней станцевали, и пошел ее провожать. Она живет почти рядом с парком. И вот стали мы неподалеку от ее дома под тополь. Над тополем горел фонарь, а мы в густой тени — и простояли до двух ночи. Говорила она. О себе. Работает на швейной фабрике мотористкой. Летом поступила на вечернее в университет. С детства любит зверей, в зоопарке свой человек, до недавнего времени ухаживала за львятами. Когда в город приезжала выступать Ирина Бугримова, ходила к ней проситься в помощницы, но та отказала. Дома дрессирует кошку, которая умеет делать многое, например, когда надо на улицу, дергает лапой за веревку с колокольчиком.

На прощанье она подала мне руку и сказала:

— Мы еще встретимся.

— Завтра, — сказал я.

— Хорошо. В семь вечера на этом же месте.

Здесь вышла маленькая заминка.

— На этом же месте? — удивился я.

— Да.

— А может быть, чуть ниже, у перекрестка?

— Хорошо, — сказала она, — пусть будет ниже.

Я шел домой пешком. Вова, каким я вдруг сделался. Вот до встречи с Лорой — так ее зовут — я умирал, не зная, буду ли когда-нибудь жить. А теперь знал, что жить буду!

…На следующий день она не пришла. И здесь-то сказалось мое воспитание, вернее, невоспитание. Я обиделся, рассердился. Как так?.. Обиженный, часа два крутился вокруг ее дома, потом, обиженный и убитый, потащился в горсад на танцы и на том же самом месте, где встретил в первый раз, увидел ее. Лора была неузнаваема, мрачная. Под руку ее держала какая-то дурнушка.

— Как не стыдно? Я ждал два часа…

— Я не смогла.

— Сюда смогла, а туда нет?

Она промолчала. И она и ее подружка-дурнушка смотрели куда-то вдаль, во мне явно никто не нуждался. Я растерялся. Уйти? Но как уйти от своей жизни? Потянул ее танцевать в надежде, что сейчас обнимемся и поплывем, и она сделается прежней. Ничего подобного не случилось. Когда я ее обнял, в руках у меня было бревно.

Здесь еще подошел какой-то хитрый тип, отозвал ее, долго что-то говорил. И от типа, как видно, ей хотелось избавиться.

— Давай помиримся, — вновь потянув ее танцевать, хихикая, предложил я. — Ничего ведь не случилось. Ну не смогла и не смогла.

Молчание.

— Ты вчера была совсем другая…

Прежнее молчание.

Наконец танцы кончились. Какой-то собачьей свадьбой — Лора, подружка, тип, я — двинулись к выходу. За воротами горсада, когда народу вокруг поубавилось, я крепко взял Лору за руку, остановил и сказал типу и подружке:

— Отстаньте по-хорошему.

Они отстали. Мы с Лорой пришли в тень тополя.

— Сегодня моя очередь говорить.

Я обрушился на нее со всей своей жизнью. В городе перестали ходить трамваи и троллейбусы, все замолкло и спало. Я говорил и говорил. Сначала она смотрела в землю. Потом очень серьезно мне в глаза. Наконец мягко улыбнулась. Я победил.

— Ты меня можешь очень поддержать. Я тебя тоже, — сказал я.

— Но я совсем обыкновенная.

— Нет!

Опять было договорено о встрече. И опять она не появилась. Еще несколько раз видел Лору. Ничего не добился. Насильно мил не будешь. И пусть. Скоро совсем выброшу из головы.

…А служить я попал в Мурманскую область, где побывал два года тому назад.

Ты пишешь, вы в поле камни собирали, в лесопосадках гусениц. Вот и мы попали в неразбериху. Армия сокращается, в армии идет реформа. Нас долго в теплушках везли по железной дороге. Потом в Североморске повели в баню и переодели в серые бесформенные хлопчатобумажные костюмчики, в серые же бушлаты и сказали, что будем мы не солдатами, а военными рабочими, и служить в ВСО — военно-строительном отряде. Военно-строительные отряды вместо стройбатов — результат реформы. Переодев в арестантскую, в общем-то, без всяких знаков различия форму, нас посадили на пароход и часов через пятнадцать высадили в полной тьме на заваленный снегом остров. Над черной незамерзшей бухтой нависают черно-белые сопки, сильный мороз, укатанная узкая дорога, далеко впереди светятся какие-то огни…

Ночевали в голой казарме на полу. Через несколько дней все прояснилось. До нас здесь уже были строители — солдаты, последние стройбатовцы. За прошедшее лето они построили на этом острове причал, четыре казармы, столовую, несколько складов для продуктов и стройматериалов. Они очень спешили — им пообещали, как закончат, так и демобилизация. Поэтому в казармы сквозь щели задувает снег, печи поддымливают, картошка, капуста, мясные туши в быстропостроенных складах пропали. В столовой висит описание нашей нормы питания. Очень даже щедрая норма. Но мы ее не видим. Все довольно быстро оголодали, ночью слышал бред: «Каши! Дай каши…» И работы пока нет. Снег где надо и не надо расчищаем, постоянно сползающие с дорог грузовики вытаскиваем.

Ну и еще маршировать нас учат, волю смиряют, внушая, что мы все-таки военные, а потому обязаны беспрекословно подчиняться начальству. Начальство же у нас двойное. С одной стороны, начальники строительные, инженеры и техники: с другой стороны, как бы воспитатели — командир отряда, командиры рот, командиры взводов. От этой двойственности получается то самое, что ты называешь беспределом. Реформу придумали с благой целью, иначе ведь реформы не делаются. А благо пока не получается. Недовольны и наши командиры, кадровые строевые офицеры, которым приходится командовать людьми без погон. Недовольны и мы. Особенно деревенские. Об армии, о солдатской форме они мечтали. И вдруг серое хэбэ. Для них это драма. Добыли солдатские галифе и гимнастерку и передают друг другу, чтоб сфотографироваться и послать фотографию домой. Городские (кстати, мы в нашей роте все или из Ростова или Ростовской области) гибче: ушивают костюмчики, бушлаты, даже шапки, уже есть образчики казарменной красоты, так что сразу видно — вот бравый вэсэошник, а вот сундук, рохля…