Александра Лосева - Берегите бороду

• Название: Берегите бороду
• Автор: Александра Лосева
• Жанр: Фэнтези

Введите сюда краткую аннотацию

---

— Но прошло больше двух лет! А ей от силы семь месяцев!

— Ты просто невежественный болван, сын мой! Если бы ты обрюхатил простую фермершу, тебе бы стоило сомневаться, но эльфийки носят ребенка двадцать два месяца! А теперь посчитай, сын мой, и попробуй еще раз убедить меня, что это не твоя дочь!

— Но я не могу оставить ее у себя! — Малком почти кричал. — Мне нечем ее кормить! Я еле свожу концы с концами! Я должен половине города! Я не хочу, чтобы у меня в доме жила эта остроухая! Ко мне перестанут ходить клиенты! Я стану нищим! Господи, ну неужели вы не понимаете, что она мне не нужна?!

— Похоже, что острые уши не смущали тебя, когда ты резвился в лесу с ее матерью. Скажи мне, сын мой, почему храм божий должен быть вместилищем нечистот, которые ты оставляешь после себя? Хоть раз в жизни тебе придется ответить за то, что ты однажды сделал. А если ты испытываешь к девочке такое уж отвращение, отнеси ее в лес и оставь там, пусть Единый решает ее судьбу. Но только потом не приходи ко мне за отпущением грехов и утешением, если тебя вдруг замучает совесть. Впрочем, я не уверен, что она у тебя есть.

— Святой отец, умоляю вас…

— Нет, Малком. Ступай. Может, забота о ней избавит тебя от пьянства. Как зовут девочку?

Малком опустил голову и с ненавистью посмотрел на ребенка.

— Иефа.

Полукровки не ходят в школу. Полукровки не играют в куклы и не строят замки из грязи. Полукровкам не место в обществе порядочных человеческих детей — эту простую истину Иефа уяснила рано, раз и навсегда. Полукровкам также не полагается иметь любящих родителей и верных друзей. Полукровкам не следует ожидать, что окружающие будут относиться к ним с пониманием и почтением, и следует испытывать к людям безмерную благодарность уже за то, что их терпят. Словом, полукровкам не должно забывать, кто они такие.

Иефа никогда не спрашивала отца, за что он ее ненавидит — это было очевидно. С появлением в доме ребенка Малкому все реже и реже удавалось посидеть в трактире, и это не делало его добрее. Колотушки и ругань сыпались на Иефу с небывалой щедростью, не зависимо от того, провинилась она или нет, и в этом плане дом мало чем отличался от улицы. Иефа запомнила, что окрик «Эй, остроухая!» и комок грязи в лицо — неразделимы, как неразделимы трезвый отец и побои. В те благословенные дни, когда Малком накачивался вином, девочке разрешалось бренчать на лютне, придумывать нехитрые песенки или читать книги в келье у святого отца Арга. Иефа предпочитала последнее — пьяный Малком неизменно начинал рыдать у нее на плече, рассказывая, как прекрасна и добра была ее мать. Это несколько противоречило тому, что он говорил в трезвом виде. Иефа не знала, чему верить, и поэтому не верила ничему.

Старый жрец сам не понимал, почему возится с дочерью Малкома. Он не испытывал к девочке ни жалости, ни любви, но вглядываясь в ее серьезные серые глаза, отец Арг видел там что-то, чего не мог объяснить, и это притягивало его к ребенку. Часто бывало так, что на лице Иефы красовались синяки и ссадины, разбитый нос был почти нормой, но она никогда не жаловалась. В ответ на расспросы отец Арг слышал, что все хорошо, просто папа сегодня немного не в духе или что мальчишки с кем-то ее перепутали. Свои первые песни Иефа, краснея и спотыкаясь, спела именно ему, человеку, который когда-то предложил отнести ее в лес. Отец Арг никогда не забывал об этом и ждал вопросов, но Иефа молчала. К пятнадцати годам она знала четыре языка, прочла половину книг из церковной библиотеки и написала около пятидесяти баллад, которые жрец находил вполне достойными. В шестнадцать лет Иефа дала отцу сдачи, после чего неделю пролежала пластом. В семнадцать Иефа решила, что ей нечего делать среди людей, и, прихватив из мастерской лучшую лютню, отправилась на поиски матери.

Скрываясь от всех, никому не доверяя, ожидая только насмешек (- Иефа, ты что, хочешь, чтобы тебя избили сразу за порогом?! Надень платок, спрячь свои ублюдочные уши, не позорь меня! — Да, папа.). Конечно, эльфы другие. Странно, что мать так долго не появлялась в ее жизни, не вспоминала о ней, но отец Арг говорил, что эльфы ощущают время не так, как люди. Эльфы живут так долго, что годы кажутся им днями: мимо проходят столетия, сменяются целые людские поколения. Как хорошо, что она не человек. Как жаль, что она не эльф. Но мать чудесная, мудрая, нежная. Матери будет все равно, что ее дочь — полукровка. Иефа споет ей свои песни. Все будет хорошо. Она больше никогда не вернется к людям. (- Господи, откуда только ты взялась на мою голову! Уйди с глаз моих, мне на тебя смотреть тошно! — Но почему, папа, что я такого сделала?! — Родилась!) Разве что отомстить, если мать позволит. Кое-кто остался перед ней в долгу. Этому кое-кому надо бы заткнуть глотку. Сыну булочника, например. Тупому прыщавому верзиле, озабоченному исключительно тем, что находится у женщин под юбкой. (Эй, остроухая! Иефа! Поваляешься со мной в сене? Говорят, твоя мать хорошо это делала!) Или кривому кузнецу, сестра которого держит бордель. (- Детка, я могу предложить тебе неплохой заработок, слышишь? — Я не шлюха, советую тебе хорошенько это усвоить, недоумок. — Ну-ну, ишь ты… Да что тебе еще остается, эльфячий ублюдок!) Нет, начать нужно будет с бакалейщика, жирного сорокалетнего борова с толстыми наглыми пальцами и розовой лысиной. Именно с него, чтобы раз и навсегда запомнил, где следует держать свои поганые потные лапы…

— Стоять! — резкий окрик на общем. — Поворачивай назад. Людям здесь не место.

— Я не человек, — Иефа перешла на эльфийский и сдернула с головы платок. — Я ищу Низаниель.

— Бастард, — высокий темноглазый эльф презрительно скривился. — Есть, чем гордиться. Иди своей дорогой.

— Nizaniel nia Biahoin. — Иефа мужественно сдержала подступающую злость. — Она моя мать.

Лицо эльфа потемнело.

— Тебе стоило бы быть умнее, полукровка, и не врать с таким наглым видом. За это наказывают. Убирайся, пока цела.

Эльфы… Но ведь это же эльфы!

— Я никуда не уйду. — Голос звенит. Нехорошо. — Никто не посмеет меня прогнать. Мне нужна Низаниель. Иефа. Меня зовут Иефа. Я хочу ее видеть.

— Я терпелив, но мое терпение скоро лопнет. Вот тебе добрый совет: чем быстрее ты уйдешь, тем целее будет твоя человеческая шкура. А теперь вон отсюда.

Руки сами собой сжимаются в кулаки. Что же делать с ними, с этими непослушными руками, с этой привычной яростью… Закусить губу. Сдержаться, иначе все зря. Терпеть, еще немножко, ведь это же эльфы.

— Пожалуйста… Скажите ей, пусть она хотя бы посмотрит на меня… Это правда, клянусь. Ради задушенной лютни! Передайте ей, она поймет! Она не могла забыть!

— Что здесь происходит, Тэан?

— Девчонка-полукровка просит позвать Низаниель ради задушенной лютни. Я бы дал ей пинка, но, похоже, человеческий бог и так уже посмеялся над ней, лишив разума.

— Любопытное безумие. Но какое нам до нее дело?

Так себя чувствует кувшин в лавке горшечника. В него могут поставить цветы, или насыпать зерна, или налить помоев. В любом случае, кувшин не спрашивают.

— Послушайте, я не камень и не дерево. Вас это не смущает? Я хочу видеть Низаниель.

— Ты не камень и не дерево, ты хуже. Потому что дуб — всегда только дуб, а не ясень и не осина. Ты не можешь похвастаться даже тем, что ты просто дуб. Ты дуб, на котором растут волчьи ягоды, а это отвратительно, потому что противоестественно. — Рыжие лисьи глаза. Никогда не любила рыжих. Сердце у него тоже с медным оттенком. — Иди к людям, полукровка, нам не нужны человеческие отбросы.

Оглохнуть. Ослепнуть. Каменная стена.

— Позовите Низаниель. Тогда я уйду. Конечно, если она меня отпустит.

— В конце концов, это просто скучно. Тэан, позови Низаниель, пусть она сама выпроводит эту дуру.

Она была такой, как рассказывал отец. Прекрасной. Мудрой. Чужой.

— Мама?

Потом была большая дорога, ведущая в Бристоль. Полукровки не нужны никому, даже самим себе. Эльфы такие же, как люди, только красивей. Ненавидеть и тех, и других одинаково легко. Можно петь и зарабатывать этим на кусок хлеба. Мужчины — скоты, все без исключения. Быть похожей на мать — не достоинство, а несчастье. Мужские руки становятся менее настойчивыми, если по ним как следует ударить. Чем быстрее бегаешь и чем тише ходишь, тем безопасней жить. В мире нет никого, кто придет тебе на помощь просто так, потому что ты — это ты. Глупо делать что-то задаром. Когда ломается нож, пускай в ход руки, ноги и зубы. Когда бьют, молчи и жди возможности ударить в ответ. Когда ноги стерты в кровь, а спина исполосована плетью, нужно дать словам сложиться в рифмованные строчки, и тогда раны затягиваются. Кажется, это магия. О ней лучше ни с кем не говорить. Со словами следует быть осторожной, очень осторожной — если ты просто поешь о блуждающих огнях, это не значит, что они не появятся. Если с мужчинами разговаривать, как с душевнобольными, постоянно улыбаться и хлопать глазами, они тают и теряют последние мозги. Очень важно не переборщить. Если мужчина говорит, что ты прекрасна, это еще не значит, что он тебя уважает. Не стыдно использовать окружающих. Но смотри, как бы окружающие не использовали тебя. Хорошая память дана не только для того, чтобы помнить тексты. Не прощать никому и ничего. Не играть по чужим правилам. Не врать себе. Кроме себя самой, у тебя больше никого нет. И никогда не будет.