Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

• Название: Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет
• Автор: Елена Лаврентьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-235-03032-9

Книга знакомит читателей с правилами дворянского этикета пушкинского времени и культурой застолья первой трети XIX века. Повествует о гастрономических пристрастиях русской аристократии. В книгу включены документальные источники и материалы из периодических изданий и руководств по этикету прошлого века.

Изд. второе

---

Не случайно И. А. Бунин упрекал А П. Чехова в незнании светских нравов, приводя в доказательство «истерику» Раневской в «Вишневом саде»: «…Раневская, будто бы помещица и будто бы парижанка, то и дело истерически плачет и смеется…»{15}.

«Жизнь редко дает нам то, что обещает в юности, и не нужно строить различных иллюзий, которые могут развеяться очень скоро, но нужно особенно тщательно готовить почву для "внутреннего" счастья, которое зависит только от нас самих, — пишет дочери из Сибири ссыльный А. Ф. Бриген в 1836 году. — Чтобы достичь этого, я вам посоветую, милая Мария, самой научиться следить не только за своими словами и поступками, но также постараться понять то, чего вам не хватает, тренируйте свою волю, чтобы она всегда была направлена на добрые дела, а также на то, чтобы научиться владеть собой»{16}.

Женщина хорошего тона, «чтобы с честью поддерживать свою репутацию, должна была казаться спокойной, ровной, бесстрастной, не выказывать ни особого внимания, ни повышенного любопытства, должна была владеть собой в совершенстве»{17}.

И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон, — 

(8, XVIII)

так А С. Пушкин описывает Татьяну Ларину в момент ее встречи с Онегиным.

Светская женщина даже в самой неожиданной, «щекотливой» ситуации должна сохранять присутствие духа и внешнее спокойствие.

«Они вышли в переднюю, сошли по лестнице; лакей проснулся, велел подать карету, откинул подножки; она прыгнула в карету; и он прыгнул в карету — и очутился подле нее.

Дверцы захлопнулись.

— Что это значит? — спросила изумленная Зенеида.

— Это значит, — отвечал Дмитрий, — что я хочу объясниться с вами. Вы должны меня выслушать…

Он сжал ее так сильно, что если бы графиня не была графиня, она б верно закричала.

— Да! — прибавил он. — Вы должны меня выслушать.

Графиня поняла свое положение.

Женщина, менее привыкшая к обществу, упала бы в обморок.

Провинциалка кликнула бы на помощь гг. Никольса и Плинке.

Светская женщина не переменилась в лице»{18}.

«Заметна была в ней с детства большая выдержанность: это был тип настоящей аристократки», — говорил о своей матери А. В. Мещерский.

Было не принято посвящать других в подробности своей личной жизни, вверять посторонним «тайны домашнего своего несчастья». «Первая обязанность, возложенная на женщин — стараться возвышать мужа в общем мнении и притворяться счастливою, сколько достанет сил и терпения»{19}.

«В наше время никакая порядочная женщина не дозволяла себе рассказывать про неприятности с мужем посторонним лицам: скрепи сердце да и молчи», — свидетельствует Е. П. Янькова{20}.

Ревность к мужу, выставленная напоказ, — признак дурного тона. Императрица Мария Александровна с улыбкой называла «многочисленные сердечные увлечения» Александра II «умилениями моего мужа», однако, по словам ее фрейлины, «она очень страдала». Страдала и Софья Андреевна Толстая, когда 22 июля 1866 года писала в своем дневнике: «Нынче Лева ходил в тот дом под каким-то предлогом… Она ему нравится, это очевидно, и это сводит меня с ума. Я желаю ей всевозможного зла, а с ней почему-то особенно ласкова»{21}.

«Без ссор и неудовольствий, без жалоб и огласки, не допускаемых между людьми известного света и воспитания, прилично и с достоинством, сохраняя все формы взаимного уважения, Марина Ненская и муж ее разъехались, чтоб жить каждый по-своему, напрасно попытавшись связать свои разно направленные жизни», — читаем в романе Е. П. Ростопчиной «Счастливая женщина»{22}.

Как «настоящая светская дама» ведет себя и героиня романа Н. Жандра «Свет»:

Но при холодной светской встрече
Никто б не понял грусти той,
Так безмятежны были речи
И взор графини молодой.
В душе и гордой, и глубокой
Она печаль свою далёко
От светских спрятала очей;
Никто бы не сказал о ней,
Что эта женщина несчастна;
Нет, — добродушна и мила
Равно ко всем она была, — 
И мог поэт бы только страстный
Найти печали этой след…{23}

11 марта 1825 года Н. М. Языков пишет брату из Дерпта: «На сих днях сюда приехала Воейкова (Александра Андреевна, урожд. Протасова. — Е.Л.). Помнишь? Прекрасная женщина: как образованна, как умна и как чисто очаровательна — даже для самого разборчивого вкуса! Ты, верно, знаешь, каков ее муж: подлец, сквернавец и гадкий; несмотря на это, никто от нее не слыхал ни слова о том, что она его не любит, что вышла за него поневоле; между тем это всем известно: не правда ли — прекрасная, божественная женщина!»{24}.

«Хорошие книги и еще лучшие примеры и советы женщин, умевших сочетать светские качества с высокими правилами, убедили меня, — говорит героиня повести А. А. Бестужева-Марлинского «Испытание», — что, и не любя мужа, должно любить долг супружества и что величайшее из несчастий есть потеря собственного уважения»{25}.

Не только дамы, но и мужчины не должны были рассказывать другим о своих семейных неурядицах. Князь И. И. Барятинский в наставлениях к сыну, будущему фельдмаршалу, писал: «Если ты будешь иметь желание жениться молодым и уверенность сделать твою жену счастливой, женись: но женись хорошо!.. Старайся никогда не ссориться с нею на глазах света. Это так же смешно, как и мало деликатно в отношении к ней и к другим. Ты будешь служить предметом насмешек, и люди будут иметь на это полное право. Публичные сцены делаются басней, посмеянием злых языков, а их очень много»{26}.

«Притчей во языцах» становился тот, кто показывал себя «несносным ревнивцем», как, например, А. И. Чернышев, о котором П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Вчера простились мы… с последнею невскою зыбью, блестящим Чернышевым, который оказывал редкую деятельность и живость вдохновений в предводительстве котильоном. У него на сердце было последнее его пребывание в Варшаве с женою, в которое он ознаменовал себя смешною ревностью, и для того в нынешнее употребил он все средства свои пленять и искупить прошедшее. Le ridicule est chez nous le dot, qui donne la faveur de la cour[48]»{21}.

«Ревность! За кого вы меня принимаете, княгиня?.. Нет, я буду уметь почитать вас и себя и не дать себе ридикюль[49] — быть несносным ревнивцем», — заявляет граф Фольгин в комедии М. Н. Загоскина «…Урок волокитам»{28}.

«Самый просвещенный и благородный муж иногда может подвергаться слабостям, кои свойственны человеку и от которых он никогда совершенно не может освободиться… И так многие супруги в самых наилучших мужах могут иногда замечать подобные слабости. В таком случае не должны они вдруг сетовать, жаловаться, унывать и отчаиваться»{29}.

Примечательную характеристику А. Г. Муравьевой, оставившей детей на попечение родных и последовавшей за мужем-декабристом в Сибирь, дает ссыльный А. Е. Розен: «Мужу своему показывала себя спокойною, даже радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предавалась чувствам матери самой нежной»{30}.

Родители не позволяли себе бурно выражать негодование по отношению к детям: «…и хотя знатная особа не менее своих детей должна любить, как и женщина низкого состояния любит своих; однако первая должна отличать себя в поступках и избегать грубостей, в чем женщины низкого состояния могут быть извинительнее»{31}.

«Аристократическая дрессировка женщин тем и хороша, что если они и сердятся, то и тогда сохраняют изящество и никогда не возмутят тебя резкими выходками, к которым я питаю непреодолимое отвращение, и жить вместе с такой женщиной для меня немыслимо», — признавался И. С. Тургенев{32}.

Светский человек не снизойдет до проявления раздражительности и нетерпения. Когда умер князь В. Ф. Одоевский, С. А. Соболевский сказал: «Сорок лет сряду я старался вывести этого человека из терпения, и ни разу мне не удалось…» По словам В. А. Соллогуба, «таков был глава русского родового аристократизма».

Чувство юмора не покидало представителей «родового аристократизма» даже в самые трудные минуты. Когда декабристу М. Лунину «прочитали приговор о ссылке "на вечность", он фыркнул: "Хороша вечность — мне уже за пятьдесят лет". Когда генерал-губернатор в Финляндии, осматривая крепость, в которой он сидел под сырыми, потными сводами, спросил, не нуждается ли он в чем-нибудь, он ответил, что ни в чем не нуждается, кроме зонтика»{33}.