Ролло Мэй - Сила и невинность: в поисках истоков насилия

• Название: Сила и невинность: в поисках истоков насилия
• Автор: Ролло Мэй
• Издательство: Издательство «Смысл»
• Жанр: Психология
• Год: 2001
• ISBN: 5-89357-117-7

Написанная блестящим литературным языком и адресованная широкой читательской аудитории книга одного из ведущих представителей экзистенциальной психологии посвящена поиску психологических корней агрессии и насилия, проблемам добра и зла, силы и бессилия, вины и ответственности.

В оформлении обложки использована картина Рене Магритта «Титанические дни»

---

Роль силы закона и порядка в этот период являет собой печальную картину, равно как и в наше время. Она обнаруживает правду, которую мы знаем, но ради нашего душевного спокойствия стараемся забыть. Не только члены правительства скрыто провоцировали насилие своим сочувствием ему, как мы видели выше, но имел место также инцидент, образ которого может быть умножен тысячекратно: хорошие люди Бостона смотрели, в стыде и беспомощности, как бывший раб был взят силой, чтобы вновь быть уведенным в рабство, в то время, как их собственная милиция стояла на страже. В самом деле, многие из тех, кто считал аболиционистов сорвиголовами и пустословами, переменили это мнение, наблюдая инциденты, подобные этому.

Агрессия аболиционистов с успехом служила своей главной цели — бороться с апатией, которая всегда возникает во времена тревоги и вины. Тревога была вызвана смещением в этот исторический период пластов общества: вина за рабовладение ощущалась даже среди самих южан. Но аболиционисты не позволяли людям впасть в апатию. Они продолжали возбуждать население, не позволяли совести людей уснуть.

Эти четыре человека имели могущественный повод для недовольства — бесчеловечный характер рабства. Они также имели мощную цель, поставленную на карту — возможность исправить несправедливость. В то время как деструктивная агрессия иногда содержит только первое, в конструктивной агрессии должны присутствовать оба этих момента. В отличие от самоутверждения и отстаивания своих прав, агрессия возникает из-за того, что оппозиция была так упорна, а апатия и инерция столь сильны, что требовалась большая сила, чтобы начать эффективное действие. В природе любого общества заложена цель защищать status quo, и агрессия время от времени выливается в насилие не только из-за слепой ярости толп, но и из-за действий полиции и милиции на стороне "закона и порядка".

Воодушевляет наблюдение того, как каждый из этих четырех людей обрел свою индивидуальную силу, не присутствовавшую изначально, и превзошел себя своим собственным усилием, привнося силу своего красноречия и своего примера, чтобы выстоять в противостоянии. В такой самотрансценденции часто встречается переживание экстаза, которое мы опишем в следующей главе.

Глава 8. ЭКСТАЗ И НАСИЛИЕ

В сердце насилия, в действии или чувстве, лежит нагие желание показать себя людьми с волей. [Но] сложность общества заставляет человека потерять сердце. Ничто из того, что он делает, не кажется больше мастерством, которым можно гордиться в мире, где в заголовки газет всегда попадает нечто иное. Это достоверная картина, отчаявшись в которой люди с радостью вступают во всякую частную армию, которая даст им амбивалентную идентичность униформы: право отдавать честь и принимать ее.

Джекоб Броновски "Лицо насилия"

Одна из причин того, что наши успехи в уменьшении насилия столь скромны, состоит в том, что мы решительно не замечаем в нем элементов привлекательных, соблазнительных и пленительных. Наше сознание склонно кастрировать эту тему в самом процессе ее понимания. Когда конгрессмен разражается тирадой против насилия, он, видимо, совершенно забывает, что будучи ребенком, он бежал за пожарными машинами, он восторгался картинами боя быков, и он также испытывал странное сочетание соблазна и ужаса, которое заставляет людей толпиться на месте несчастного случая.

Мы отрицаем умом "тайную любовь к насилию", которая присутствует во всех нас в некоторой форме, и в то же время нашими телами мы совершаем акты насилия. Подавляя сознание факта насилия, мы тем самым получаем возможность тайком предаваться наслаждению им. Это кажется необходимой защитой человека против более глубокого эмоционального вовлечения, с которым мы бы столкнулись, если были бы расположены принять эту "тайную любовь". В начале любой войны, например, мы поспешно демонизируем образ нашего врага, а затем, поскольку предстоит борьба с дьяволом, мы можем погрузиться в войну, не задавая себе всех трудных психологических и духовных вопросов, которые война ставит. Мы больше не сталкиваемся с осознанием того, что гибнут такие же люди, как и мы.

Я соберу всю массу этих соблазнительных и завораживающих элементов в термине "экстаз". Слово может показаться странным, в частности из-за манеры ограничивать его значение только высоким уровнем интенсивности: мы приходим в экстаз от великой картины, или становимся экстатичны, выиграв миллион долларов в лотерее. Но историческое значение этого слова оставляет вопрос интенсивности эмоций совершенно открытым. Происходя от греческого ekstasiz, экстаз означает этимологически "стоять вне себя", быть "по ту сторону себя" или быть "вне себя". Опыт, который выводит человека "за пределы себя", за пределы принятых границ эго, и дает ему новое и большее сознание себя (такое как индуистская или буддистская медитация) законно зовется экстатическим, хотя его интенсивность может быть количественно невелика. Об эстетических переживаниях или моментах в любви обычно говорят как об экстатических. Переживание собственной значимости, знание, что другие люди изменяются от вашего влияния, также дает чувство присутствия "за пределами себя" — другими словами, некий род экстаза низкой интенсивности. Я использую, соответственно, для этих переживаний низкой интенсивности выражение "чувство значимости".

То, что насилие часто ассоциируется с опытом экстаза, можно видеть из употребления одних и тех же выражений для них обоих. Мы говорим, что человек "вне себя" от ярости, он "одержим" властью. Часто имеет место самотрансценденция в насилии, которая подобна самотрансценденции в экстатических опытах. Более того, тотальное поглощение, которое присутствует в насилии, также присутствует и в экстазе. В наше время антиинтеллектуализма, когда тошноту у многих вызывает все несущее хоть бледный оттенок мысли, растворение личности в насилии особенно притягательно.

Каким образом насилие приносит нам этот опыт экстаза, это чувство значимости? Джерри Рубин дает нам первый пример. В своем типичном пламенном стиле он рассказывает об остановке военного поезда в Окленде:

Копы пытались арестовать тех, кто запрыгнул [на поезд]. Когда они собрались схватить людей, мы бросились, в разные стороны — только трое или четверо были пойманы.

Мы бежали, свистя и крича, от путей и по улицам, как куча безумных ублюдков.

Мы были воины-победители.

Мы были в экстазе.

Мы остановили военный поезд.

МЫ НАМЕРТВО ОСТАНОВИЛИ МАШИНУ ВОЙНЫ НА ЕЕ ПУТЯХ[76].

Каким бы ни было чье-то впечатление от Джерри Рубина, это несомненно опыт экстаза насилия.

Менее драматичный пример, но содержащий некоторые составляющие экстаза в зачаточной форме, взят из моего собственного опыта в аспирантуре. Несколько молодых негров в Калифорнии были обвинены в изнасиловании и подвергнуты толпой линчеванию безо всякого подобия суда. Священник в Нью-Йорке, в проповеди, похвалил линчевание. В результате часть из нас решила пикетировать церковь утром следующего воскресенья. Инцидент не был бы значим для нашей темы, если бы не факт восторга, и даже радости, от того, что мы шли плечом к плечу с нашим беспокойством по поводу случившегося. Рисование плакатов предыдущей ночью, организация марша, чувство солидарности с другими — товарищами, которые пойдут рядом со мной в этом шествии, в правоте которого мы не сомневались, — все действия несли элемент экстаза. Я вспоминаю, как шел домой поздно ночью после всех приготовлений, и наблюдал, как вопросы и сомнения по поводу эффективности намеченного пути возникали в моем сознании, когда я остался один. Но нет! Мои товарищи и я решили, и я не должен оставлять их. Мы ожидали некоторое противодействие в виде конной полиции (которая действительно была); мы надеялись, что это будет насилием не большим, но вполне достаточным для того, чтобы произвести впечатление на корреспондентов новостей. Мы также втайне надеялись на оппозицию, потому что это дало бы большую сплоченность нашей группе и даже добавило бы нам экстаза.

Крайнее подчеркивание индивидуальной ответственности может стать эгоцентрической манипуляцией другими, насилием, которое отвергает подлинную мораль и признает только фальшивое чувство значимости. Большинство американцев подавлены чувством индивидуальной ответственности, не только по общим человеческим причинам (как это описано Достоевским), но и по причинам, специфическим для нашей нации. У американцев нет таинства покаяния, нет исповеди (разве что немного в психоанализе), способных помочь им освободиться от груза прошлого. Вся тяжесть остается на плечах индивида, и как мы уже видели, он чувствует бессилие. Возможно, в этом причина того, что ответственность склонна принимать формы пустого морализаторства — в прошлом она центрировалась на том, чтобы не курить и не пить, а теперь она фокусируется на том, чтобы не наступать на насекомых и не выбрасывать ничего, сделанного из пластика. Лишенная структуры, которую придает ей культура, отличающаяся достаточной глубиной, личность не может вынести груз ответственности за свое собственное нравственное спасение и погрузится в чувство изолированности, одиночества и отделейности от других.