Максим Горький - Том 9. Жизнь Матвея Кожемякина

• Название: Том 9. Жизнь Матвея Кожемякина
• Автор: Максим Горький
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В девятый том вошли произведения, написанные М. Горьким в 1909–1912 годах. Из них повести «Городок Окуров» и «Жизнь Матвея Кожемякина» входили в предыдущие собрания сочинений писателя. Эти произведения неоднократно редактировались М. Горьким, в последний раз — при подготовке собрания сочинений в издании «Книга», 1923–1927 годов. Включённое в том произведение «Большая любовь» не было закончено автором и было известно читателям лишь по небольшому отрывку, появившемуся в печати до Октябрьской революции. В настоящем издании это произведение, примыкающее по своему содержанию непосредственно к «окуровскому циклу», впервые печатается так полно, как это позволяют сделать сохранившиеся рукописи М. Горького.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Подробно рассказав о лошади, подобной тигру, или ещё о каком-нибудь чуде, он стряхивал с колен облупки картофеля, оглядывался и говорил:

— Шакир, давайте чего-нибудь делать!

— Айда, завод глядим!

На пустыре Борю встречали широкими улыбками, любопытными взглядами.

— С добреньким утречком!

Взмахивая шапкой, Борис Акимович солидно отвечал:

— Здравствуйте, господа! Бог на помощь!

— Благодарим! — отвечали господа, шлёпая лаптями по натоптанной земле.

— Маркуша! Давайте мне работу!

— На-ко, миляга, на! — сиповато говорил Маркуша, скуластый, обросший рыжей шерстью, с узенькими невидными глазками. Его большой рот раздвигался до мохнатых, острых, как у зверя, ушей, сторожко прижавшихся к черепу, и обнажались широкие жёлтые зубы.

— Ты, Боря, остерегайся его! — предупредили однажды Борю мужики. — Он колдун, околдует тебя!

Человек семи лет от роду пренебрежительно ответил:

— Колдуны — это только в сказках, а на земле нет их!

В сыром воздухе, полном сладковатого запаха увядших трав, рассыпался хохот:

— Ах, мать честная, а?

— Маркух — слыхал?

— Нету, брат, тебя…

Полуслепой Иван гладил мальчика по спине, причитая:

— Ой ты, забава, — ой ты, малая божья косточка!

Маркуша тряс животом, а Шакир смотрел на всех тревожно, прищурив глаза.

Кожемякин, с удивлением следя за мальчиком, избегал бесед с ним: несколько попыток разговориться с Борей кончились неудачно, ответы и вопросы маленького постояльца были невразумительны и часто казались дерзкими.

— Нравится тебе у меня? — спросил он однажды. Мальчик взмахнул ресницами, сдвинул шапку на затылок.

— Разве я у вас?

— А как? Дом-от чей? Мой! И двор и завод…

— А город?

— Город — царёв.

Боря подумал.

— Вы что делаете?

— Я? Верёвку, канат…

— Нет, — топнув ногой, повторил Боря, — что делаете вы?

— Я? Я — хозяин, слежу за всеми…

— Вас вовсе и не видно!

— А твой тятя что делал?

— Тятя — это кто?

— Отец, — али не знаешь?

— Отец называется — папа.

— Ну, папа! У нас папой ребятёнки белый хлеб зовут. Так он чем занимался, папа-то?

— Он?

Боря нахмурился, подумал.

— Книги читал. Потом — писал письма. Потом карты рисовал. Он сильно хворал, кашлял всё, даже и ночью. Потом — умер.

И, оглянув двор, накрытый серым небом, мальчик ушёл, а тридцатилетний человек, глядя вслед ему, думал: «Врёт чего-то!»

В другой раз он осведомился:

— Как мамаша — здорова?

Боря, поклонясь, ответил:

— Благодарю вас, да, здорова.

«Ишь ты!» — приятно удивлённый вежливостью, воскликнул Матвей про себя.

— Не скучает она?

— Она — большая! — вразумительно ответил мальчик. — Это только маленьким бывает скучно.

— Ну, — я вот тоже большой, а скучаю!

Тогда Борис посоветовал ему:

— А вы возьмите книжку и почитайте. Робинзона или «Родное слово», — лучше Робинзона!

«Какое родное слово? О чём?» — соображал Матвей.

И каждый раз Боря оставлял в голове взрослого человека какие-то досадные занозы. Вызывая удивление бойкостью своих речей, мальчик будил почти неприязненное чувство отсутствием почтения к старшим, а дружба его с Шакиром задевала самолюбие Кожемякина. Иногда он озадачивал нелепыми вопросами, на которые ничего нельзя было ответить, — сдвинет брови, точно мать, и настойчиво допытывается:

— Почему здесь много ворон?

— Ну, разве это можно знать?

— А почему нельзя? Запрещается?

— Н-нет, — а просто — зачем?

— Вы их любите?

— Ворон-то? Чай, их не едят, чудак ты!

— Чижей тоже не едят, а вы их любите!

— Так они поют!

Казалось, что это удовлетворило Борю, но, подумав, он спросил:

— Разве любят за то, что — можно есть или — что поют?

Кожемякина обижали подобные вопросы, ему казалось, что эта маленькая шельма нарочно говорит чепуху, чтобы показать себя не глупее взрослого.

Однажды Маркуша, сидя в кухне, внушал Борису:

— Кот — это, миляга, зверь умнеющий, он на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает — дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний зверь: бог сделал человека, а дьявол — кота и говорит ему: гляди за всем, что человек делает, глаз не спускай!

— Вы видали дьяволов? — спросил Боря звонко и строго.

— Храни бог! На что они мне надобны?

— А вы, дядя Матвей, видали?

— Ну вот, — где их увидишь?

Мальчик, нахмурясь, солидно сказал:

— Это вы всё смеётесь надо мной, потому что я — ещё маленький! А дьяволов — никто не видел, и вовсе их нет, мама говорит — это просто глупости — дьяволы…

Он прищурил глаза, оглядывая тёмные углы кухни.

— Если бы они были, и домовые тоже, я уж нашёл бы! Я везде лазию, а ничего нет нигде — только пыль, делаешься грязный и чихаешь потом…

Маркуша, удивлённо открыв рот, затрясся в припадке судорожного смеха, и волосатое лицо его облилось слезами, точно вспотело, а Матвей слушал сиплый, рыдающий смех и поглядывал искоса на Борю, думая:

«Хитрюга мальчонок этот! Осторожно надо с ним, а то и высмеет, — никакого страха не носит он в себе, суётся везде, словно кутёнок…»

Было боязно видеть, как цепкий человечек зачем-то путешествует по крутой и скользкой крыше амбара, висит между голых сучьев деревьев, болтая ногами, лезет на забор, утыканный

острыми гвоздями, падает и — ругается:

— Ах, язва, чёрт!

«Без отца, — без начала», — думал Кожемякин, и внимание его к мальчику всё росло.

Задевала песня, которую Боря неугомонно распевал — на земле, на крыше, вися в воздухе.

Не с росой ли ты спустилась,
Не во сне ли ви-жу я,
Аль горя-чая моли-итва
Доле-тела до царя?

— Это про какого царя сложено?

— Который освободил крестьян…

Пристально глядя в лицо ребёнка, Кожемякин тихо сказал:

— Да, вот он освободил людей, а его убили…

Боря с горячим интересом воскликнул:

— На войне?

— Нет, просто так, на улице, бомбой…

— Этого не бывает! — сказал мальчик неодобрительно и недоверчиво. — Царя можно убить только на войне. Уж если бомба, то, значит, была война! На улицах не бывает бомбов.

Кожемякин смущённо замолчал, и острое чувство жалости к сироте укололо полуживое сердце окуровского жителя.

«А вдруг окажется, что и родители твои к войне этой причастны?» — подумалось ему.

Отношение матери к сыну казалось странным, — не любит, что ли, она его?

Однажды Боря вдруг исчез со двора. Шакир и Наталья забили тревогу, а постоялка сошла в кухню и стала спокойно уговаривать их:

— Ничего страшного нет, — придёт! Он привык бегать один.

— Ай, матушка! — суетясь, точно испуганная курица, кудахтала Наталья. — Куда ему бегать? Как это можно! Город-от велик, и собаки в нём, и люди пьяные, а и трезвый злой человек — диво ли?

— Ну, вот, и пусть он увидит всё это! — сказала постоялка, усмехаясь.

«Неужто не боится?» — соображал Матвей, неприметно разглядывая её уверенное лицо, и — напомнил ей:

— Семь лет ему.

— В январе — восемь уж будет.

«В апреле зачат!» — быстро сосчитал Матвей.

Шакир, нахлобучив шапку, убежал на улицу и скоро привёл Бориса, синего от холода, с полузамёрзшими лапами, но очень довольного прогулкой. Наталья растирала ему руки водкой, а он рассказывал:

— Хотели на меня напасть два больших мальчика, а я им как погрозил кулаком…

— Не хвастай, Борька! — сказала мать.

— Почём ты знаешь, что этого не было? — задумчиво спросил он.

— Потому, что тебя знаю.

— Правда, не было! Ничего интересного не было. Просто шли люди вперёд и назад, немного людей, — потом один человек кидал в собаку лёдом, а будочник смеялся. Около церкви лежит мёртвая галка без головы…

Приглаживая его вихры, мать ласково молвила:

— Ну вот это правда!

— Да, — сказал мальчик, вздохнув.

Кожемякин тихонько засмеялся.

— Хотел придумать поинтересней что, а мамаша-то и не позволила!

— Он у меня мечтатель, а это — вредно! Надо знать жизнь, а не выдумывать.

Она точно на стене написала эти слова крупными буквами, и Матвею легко было запомнить их, но смысл этих слов был неясен для него.

«Разве можно выдумать жизнь?»

Он заметил, что постоялка всегда говорит на два лада: или неуважительно — насмешливо и дерзко, или строго — точно приказывая верить ей. Часто её тёмные глаза враждебно и брезгливо суживались под тяжестью опущенных бровей и ресниц, губы вздрагивали, а рот становился похож на злой красный цветок, и она бросала сквозь зубы: