Теодор Вульфович - Там, на войне

• Название: Там, на войне
• Автор: Теодор Вульфович
• Издательство: «Издательство «АГУМАА»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-901746-02-3

Фронтовой разведчик, известный кинорежиссер (фильмы: «Последний дюйм», «Улица Ньютона», «Крепкий орешек» и др.), самобытный, тонкий писатель и замечательный человек Теодор Юрьевич Вульфович предлагает друзьям и читателям свою сокровенную, главную книгу о войне. Эта книга — и свидетельство непосредственного участника, и произведение искусного Мастера.

---

— Нет!.. Он догадался. Он ждет нас там!

Второй нахохлился и затравленно, с оттенком гордости произнес:

— Они все… все его боятся! Никто не спит. Я сказал ему, — он кивнул на своего товарища и зажал руками мотню просторных штанов: — «Пойдем пи-пи»… Они все на нас смотрели. И фельдфебель. Он эсэс. ЭСЭС!

Безудержный храп доносился из соседних комнат и из коридора, где спали наши ребята. Озноб прошел у меня по спине, тревожное ощущение того, что сейчас снова придется действовать, что-то предпринимать, не радовало. Пришлось разбудить ординарца и помощника командира взвода Володю Иванова. Они шли за мной не просыпаясь. Через часового вызвал к себе фельдфебеля, а мальчишек отправил в их комнату. Когда они встретились в коридоре с эсэсовцем, вежливый панически влип в стенку и, озираясь на меня, заскользил к двери, а второй умудрился подавить страх и, громко топая, с вызовом прошел мимо него.

Я не дал эсэсовцу вымолвить ни слова и скомандовал:

— Раздевайся!

Через проем в дверях все немцы до одного напряженно следили за каждым движением в коридоре.

Фельдфебель понял меня не сразу. Зато старший сержант Иванов и одессит-ординарец проснулись мгновенно и взвели затворы автоматов. Фельдфебель перестал корчить рожи. Френч, пуловер и нательная рубаха словно слетели с него сами. Обнаженный до пояса боров стоял навытяжку и не моргал.

— Руки вверх! — скомандовал я.

Фельдфебель побелел и стал неуверенно поднимать руки, но поднимал правую выше, чем левую.

— Левую! — сказал я.

Он стал задирать и левую. Мышцы дрожали, кожа стала гусиная. Слева под мышкой, даже сквозь волосатость, виднелась маленькая наколка — татуировка: две крохотные буквы-змейки, латинские «СС». Так они до конца сорок третьего года отмечали свою верность фашистской штурмштаффель, этому хорошо организованному подразделению закоренелых негодяев. Губы фельдфебеля шевелились, но звуков он не издавал.

— Отведите его подальше за дом, а то ребят разбудите, — сказал я.

— Их сейчас ничем не разбудишь, — заметил ординарец.

В ярко освещенной комнате находилось сорок восемь пленных мужчин, две женщины и два мальчишки. Я заглянул и увидел, что там нет ни малейшего смятения, тревоги, даже недоумения. Все, как на биваке, укладывались поудобнее, кое-кто уже закрывал глаза… Только медицинские сестры все еще испуганно таращили глаза. Мальчик, что был посмелее, помахал мне рукой, как старому знакомому, шмыгнул носом, прилег и стал прикрываться френчем. Я поймал себя на мысли, что эти двое пацанов мне уже не безразличны.

За окном на небе еле-еле забрезжил рассвет.

Во дворе раздались приглушенная короткая автоматная очередь и одиночный выстрел…

На сон оставалось не более сорока пяти минут. Но тоже не мало. Нужно было еще написать охранную записку пленным, указать точный маршрут их движения (сопровождающих я дать им не мог) и вместо печати приложить такое слово, чтобы ему поверили. Нужно было хоть сколько-нибудь поспать, хоть сколько-нибудь. Потом объявить подъем, привести колонну в боевую готовность, две минуты на напутствие пленным немецким капитанам, две минуты на приказ командирам машин, три минуты на вытягивание колонны вдоль шоссе, и дальше: «В походную колонну!.. Дистанция!.. Скорость — кто сколько выжмет!.. За рулем и рычагами чур не засыпать — командирам машин сидеть рядом с водителями, самим не смыкать глаз и водителям не давать. И… вперед до самой ПРАГИ!» Только бы солярки хватило, бензина и сил.

РЕКВИЕМ

Где-то в самом конце 1964 года был я дома один. С самого утра, как только проснулся, в голове вертелся определённый стихотворный ритм — некое построение, сквозь которые проглядывали слова:

«…Ребята, мальчики, мальчишки, парни…»

Постепенно это ритмическое гудение стало обрастать новыми словами и целыми фразами. Причем всё происходило само собой, без малейших усилий с моей стороны.

Решил переключиться и позавтракать… А ритмическая раскрутка всё продолжалась, несколько раздражая и удивляя. После завтрака, уже в двенадцатом часу, я сел за свое старое рабочее бюро… Начал не столько писать, сколько записывать, скорее, словно под диктовку, чем заниматься сочинительством… Около часа дня, когда уже исписал около четырех страниц, я стал понимать: это не стихи, и не проза, (а стихов я в жизни почти не писал, если не считать двух-трех раз на фронте и столько же за все послевоенные годы)… Позднее исправил несколько строк, которые показались уж вовсе нелепыми… А потом понял: это РЕКВИЕМ.

Одним он вовсе не нравится, другие считают, что без него обойтись нельзя… Замечательный писатель, очень близкий мне человек, Юрий Домбровский, выслушал (я читал ему вслух), насупился, опустил голову… Я сказал: «Вот только не знаю, что с этим опусом делать?» — Он встрепенулся и решительно произнес: «Как это не знаете? Вот будете издавать свою главную книгу и поместите этот текст в самом начале или в самом конце… В самый конец — лучше, как завершение».

Сегодня я поступаю так, как он мне посоветовал. И в память о нём самом —

Юрии Иосифовиче Домбровском.

Т.В.

Один за всех

Через 20, 30, 40, 50… и более лет.

Ребята, мальчики, мальчишки, парни…

очкарики, верзилы, шпингалеты, блондины, рыжие, шатены и брюнеты, тихони, буйные, пай-мальчики и сорванцы; вы — холостёж, самцы-затейники, женатики, гулёны и жертвы воздержанья — мудрецы; друзья до гроба, язвы, болтуны, весельчаки, грубьяны, скромники, штафирки, солдафоны… Вы все лежите там, с тех самых пор, и там, где уложили вас враги, случайности, обвалы, взрывы, мины, ошибки и «закономерности войны».

А я остался жить… (Хоть это и не справедливо — жить ЗА кого-нибудь)… Пускай «За вас!»… В награду, в суеверье, в покаянье, в надежду, в радость, в горе, в наказанье, — во всё, чего вовек не перечесть. Я должен… я стараюсь… я обязан… за всех за вас,

Ребята, мальчики, мальчишки, парни…

Довеселиться до…
(ну, сами знаете);
допеть,
чтоб небу стало звонко и свободно;
дохохотать,
чтоб разлетелись стекла;
договорить,
чтобы устал и онемел язык;
дотанцевать,
чтоб вся земля сама плясала;
за всех за вас я должен долюбить,
чтоб их сердца заныли страшной болью,
и чтобы все они внезапно ощутили
еще раз,
ещё десять,
ещё десять тысяч раз,
все то, что потеряли все они —
в тот миг, когда не стало вас,

Ребята, мальчики, мальчишки, парни…

Допроводить их всех, уже не молодых… Наверно, это сто миллионов километров, и все равно, что проводить одну до Марса; дообниматъ их всех, дослушать миллионы — Крепче!.. Крепче!.. Еще сильней!.. Не бойся, мне не будет больно… — Доприласкатъ их всех, чтоб стало им хотя б на миг спокойно… Доцеловать их всех, чтоб вспухли губы, и рот, раскрытый рот, все звал и звал… И чтоб устало опустились руки, вдоль тела опустились бы, как плети; и долюбить их всех!.. Так, чтоб родились дети… Побольше мальчиков… и всем им ваши имена!..

— На кой черт нам… «Чтоб наши имена?!» — спросили так, что по спине мурашки побежали. — Ты что, забыл всех нас? Ты что, забыл цвет наших глаз? И всё, что вперившись — глаза в глаза! — мы душным полушепотом друг другу говорили!.. А то и вслух…

— Тогда, — сказал я им, — сойдитесь все у моего стола, в землянке под Москвой, где докрасна натопленная печь, в лесу под Брянском иль на Вислянском плацдарме— мне все равно. Назначьте место сами. Потребуйте, как прежде, много-много водки, рукой махните, что с закуской туго, и заведите прежний разговор, о том, о сем… «О подвиге — о славе», о девках, самогоне в разных областях, о наградных, о полевых… И ненароком опять вернитесь к разговору, о том, какою будет жизнь, когда ОКОНЧИТСЯ ВОЙНА.

И если б кто-нибудь тогда на наш вопрос ответил достоверно, мы б все свои награды поснимали и отдали б ему. А в них — в наградах — все богатство наше, достоянье и достоинство, уваженье боевых друзей, копилка чести для отчета перед РОДНЫМИ и любимыми, блуждающими далеко в тылу…

Один из них сказал (пожалуй, это был Андрюша Родионов, тогда и там он сгинул в диверсионной группе — как говорилось: «без вести пропавший»):

— Товарищи! И офицеры-господа!
Вот так! Плечом к плечу — все вместе,
Еще в одну атаку. Ту, что всех атак страшней.
И в тяжкий, долгий бой,
и не стоять на месте.
И все за одного —
один за всех!..

Ребята, мальчики, мальчишки, парни…
— Ну, что ж, вы сделали свое.
Вы все за одного меня
отдали все, что было.
Вы все за одного меня
лежите по своим могилам
и хором требуете: — А теперь — валяй — один за всех!..
— Да-да! Вот точно так!
Ты хочешь веселиться? —
Веселись.
Дохохотать? —
Посмейся.
Договорить? —
Ну, что же, поболтай.
Дотанцевать? —
Танцуй, хоть до упаду.
Допеть? —
Пой, не осипни.
Всех долюбить? —
Пустое, ты долюби хотя бы за себя,
и то не хватит жизни.
Допроводить?.. —
Пускай, как эти там теперь у вас — «Ракеты!»
Нет, брат, так не пойдет. Пустое это.
А ты за нас, за всех, за всех без исключенья —
попробуй…
Договорить — лишь правду без остатка;
сражаться — каждый миг и каждый час;
пробиться — хоть в гранитную скалу —
и в каждой складке:
за нас за всех,
вот тут, пожалуйста, «ЗА НАШИ ИМЕНА!»…
Тебе МЫ дали жизнь…
Уставились!.. Молчат… И ждут…

Ребята, мальчики, мальчишки, парни…