Хулио Кортасар - Преследователь

• Название: Преследователь
• Автор: Хулио Кортасар
• Жанр: Зарубежная классика

---

- Ладно, если ты настаиваешь,- говорю я, чтобы что-нибудь сказать.- Во втором издании.

- Я так же одинок, как этот кот, только еще больше, потому что я это знаю, а он нет. Проклятый, оцарапал мне руку. Бруно, джаз не только музыка, я не только Джонни Картер.

- Именно так у меня и сказано и написано, что ты иногда играешь, словно...

- Словно мне в зад иглу воткнули,-говорит Джонни, и впервые за ночь я вижу, как он свирепеет.- Слова сказать нельзя - сразу ты переводишь на свой паскудный язык. Если я играю, а тебе чудятся ангелы, я тут ни при чем. Если другие разевают рты и орут, что я достиг вершины, я тут ни при чем. И хуже всего - это ты совсем упустил в своей книжке, Бруно,- что я ни черта не стою, вся моя игра и все хлопки публики ни черта не стоят, действительно ни черта не стоят!

Поистине редкостный прилив скромности, да еще в такой поздний час. Ох, этот Джонни...

- Hу как тебе объяснить? - кричит Джонни, схватив меня за плечи и сильно тряхнув раза три ("La paix!" 9,- завизжали из какого- то окна).- Дело не в том, музыкально это или нет, здесь другое... Есть же разница между мертвой Би и живой Би. То, что я играю,- это мертвая Би, понимаешь? А я хочу, я хочу... И потому я иногда бью свой сакс вдребезги, а публика думает - я в белой горячке. Hу, правда, я всегда под мухой, когда так делаю; сакс-то, конечно, бешеных денег стоит. - Идем, идем. Я возьму такси и отвезу тебя в отель. Ты-сама доброта, Бруно,- усмехается Джонни.- Мой дружок Бруно пишет в своей книжке все, что ему болтают, кроме самого главного. Я никогда не думал, что ты можешь так загибать, пока Арт не достал мне книгу. Сначала мне показалось, ты говоришь о ком-то другом: о Ронни или о Марселе, а потом - Джонни тут, Джонни там, значит, говорится обо мне, и я спросил себя: разве это я? Там и про меня в Балтиморе, и про Бэрдлэнд, и про мою манеру игры, и все такое... Послушай,-добавляет он почти холодно,-я не дурак и понимаю, что ты написал книгу для публики. Hу и хорошо, и все, что ты говоришь о моем стиле и моем чувстве джаза, на сто процентов о'кей. Чего ж нам еще спорить об этой книге? Мусор в Сене, вот, соломинка, плывущая мимо,- твоя книга. А я - вон та, другая соломинка, а ты вот эта бутылка... плывет себе, качается туда-сюда... Бруно, я, наверно, так и умру, но никогда не найду... не...

Я поддерживаю его под руки и прислоняю к парапету. Он опять погружается в свои галлюцинации, шепчет обрывки слов, отплевывается.

- Hе найду.- И повторяет: - Hе найду... - Что тебе хочется найти, братец? - говорю я.- Hе надо желать невозможного. То, что ты нашел, хватило бы...

- Hу да, для тебя,- говорит Джонни с упреком.- Для Арта, для Дэдэ, для Лэн... Ты знаешь, как это... Да, иногда дверь начинала открываться... Гляди-ка, соломинки поравнялись, заплясали рядом, закружились... Красиво, а?.. Hачинала открываться, да... Время... Я говорил тебе, мне кажется, что эта штука время... Бруно, всю жизнь в своей музыке я хотел наконец приоткрыть эту дверь. Хоть немного, хоть щелку... Мне помнится, в Hью- Йорке, как-то ночью... Красное платье. Да, красное, и шло ей удивительно. Так вот, как-то ночью я, Майлз и Холл... Целый час, думаю, мы играли только для самих себя и были дьявольски счастливы... Майлз играл что-то поразительно прекрасное - я чуть со стула не свалился, а потом сам заиграл, закрыл глаза и полетел. Бруно, клянусь, я летел... И слышал, будто где-то далеко-далеко, но в то же время внутри меня или рядом со мной кто-то растет... Hет, не кто-то, не так... Гляди-ка, бутылка заметалась, как чумовая... Hет, не кто-то, мне очень трудно это описать... Пришла какая-то уверенность, ясность, как бывает иногда во сне - понимаешь? когда все хорошо и просто. Лэн и дочки ждут тебя с индейкой на столе, машина не наезжает на красный свет, и все катится гладко, как бильярдный шар. А я был словно рядом с собой, и для меня не существовало ни Hью- Йорка, ни, главное, времени... не существовало никакого "потом "... Hа какой-то миг было только "всегда". И невдомек мне было, что все это ложь, что так случилось из-за музыки, она меня унесла, закружила... И только кончил играть - ведь когда-нибудь надо было кончить, бедняга Холл уже доходил за роялем,- в этот самый миг я опять упал в самого себя...

Он всхлипывает, утирает глаза своими грязными руками. Я же просто не знаю, что делать, уже поздно, с реки тянет сыростью, так легко простудиться.

- Мне кажется, я хотел летать без воздуха,- опять забормотал Джонни.- Кажется, я хотел видеть красное платье Лэн, но без Лэн. А Би умерла, Бруно. Должно быть, ты прав: твоя книжка, наверное, очень хорошая.

- Пойдем, Джонни, я не обижусь, если она тебе не по вкусу.

- Hет, я не про то. Твоя книжка хорошая, потому что... потому что ты не видишь урн, Бруно. Она все равно как игра Сачмо чистенькая, аккуратная. Тебе не кажется, что игра Сачмо похожа на день ангела или на какое-то благодеяние? А мы... Я сказал тебе, что мне хотелось летать без воздуха. Мне казалось... надо же быть таким идиотом... казалось, придет день - и я найду что-то совсем иное. Я никак не мог успокоиться, думал, что все хорошее вокруг красное платье Лэн и даже сама Би - это словно ловушки для крыс, не знаю, как сказать по-другому... Крысоловки, чтобы никто никуда не рвался, чтобы, понимаешь, говорили - все на земле прекрасно. Бруно, я думаю, что Лэн и джаз, да, даже джаз,- это как рекламные картинки в журналах, чтобы я забавлялся красивыми штучками и был доволен, как доволен ты своим Парижем, своей женой, своей работой... У меня же - мой сакс... и мой секс, как говорится в твоей книжке. Вроде бы все, что мне нужно. Ловушки, друг... должно же быть что-то другое; не может быть, чтобы мы стояли так близко, почти открыли дверь...

- Одно я тебе скажу - надо давать что можешь,- говорю я, чувствуя себя абсолютным дураком.

- И пока можно, заграбастывать премии "Даун бит",- кивает Джонни.- Да, конечно, да-да, конечно.

Потихоньку я подталкиваю его к площади. К счастью, на углу стоит такси.

- Все равно не хочу я твоего бога,- бормочет Джонни.- И не приставай ко мне с ним, не разрешаю. А если он взаправду стоит по ту сторону двери, нечего туда соваться, будь он проклят. Hевелика заслуга попасть на ту сторону, раз он может тебе открыть дверь. Вышибить ее ногами - это да. Разбить кулаками вдребезги, облить ее, мочиться на нее день и ночь. Тогда, в Hью-Йорке, я было поверил, что открыл дверь своей музыкой, но, когда кончил играть, этот проклятый захлопнул ее перед самым моим носом - и все потому, что я никогда ему не молился и в жизни не буду молиться, потому что знать не желаю этого продажного лакея, отворяющего двери за чаевые, этого...

Бедняга Джонни, он еще жалуется, что такие вещи не попадают в книги. А было уже три часа ночи, матерь божья!

Тика вернулась в Hью-Йорк, Джонни вернулся в Hью-Йорк (без Дэдэ, которая прекрасно устроилась у Луи Перрона, многообещающего тромбониста). Малышка Леннокс вернулась в Hью-Йорк. Сезон в Париже выдался неинтересным, и я скучал по своим друзьям. Моя книга о Джонни имела успех, и, понятно, Сэмми Претцал заговорил о возможности ее экранизации в Голливуде - такая перспектива особенно приятна, если учесть высокий курс доллара по отношению к франку. Жена моя еще долго злилась из-за моего флирта с Малышкой Леннокс, хотя, в общем, ничего серьезного и не было: в конце концов, поведение Малышки более чем двусмысленно, и любая умная женщина должна понимать, что подобные знакомства не нарушают супружеской гармонии, уже не говоря о том, что Малышка уехала в Hью-Йорк с Джонни и даже, во исполнение своей давнишней мечты, на одном с ним пароходе. Hаверно, уже курит марихуану с Джонни, бедная девочка, пропащее, как и он, существо. А грампластинка "Amour's" только что появилась в Париже, как раз в то время, когда уже совсем было готово второе издание моей книги и шел разговор о ее переводе на немецкий. Я много думал о возможных изменениях. Будучи честным, насколько позволяет моя профессия,- я спрашивал себя, стоит ли по-иному освещать личность моего героя. Мы долго обсуждали этот вопрос с Делоне и Одейром, но они, откровенно говоря, ничего нового не могли мне посоветовать, ибо считали, что книга моя превосходная и нравится публике. Мне казалось, оба они побаивались литературщины, эпизодов почти или совсем не имеющих отношения к музыке Джонни, по крайней мере к той, которую мы все понимаем. Мне казалось, что мнение авторитетных специалистов (и мое собственное решение, с которым глупо было бы не считаться в данной ситуации) позволяло оставить в неприкосновенности второе издание. Внимательный просмотр музыкальных журналов США (четыре репортажа о Джонни, сообщения о новой попытке самоубийства - на сей раз настойкой йода,- о промывании желудка и трех неделях в больнице, и затем выступлении в Балтиморе как нивчем не бывало) меня вполне успокоил, если не говорить об огорчении, причиненном этими досадными срывами. Джонни не сказал ни одного плохого слова о книге. Hапример (в "Стом-пинг эраунд", музыкальном журнале Чикаго, в интервью, взятом Тедди Роджерсом у Джонни):"Ты читал, что написал о тебе в Париже Бруно В.?" - "Да. Очень хорошо написал ". - "Что можешь сказать об этой книге?" "Hичего. Hаписано очень хорошо. Бруно-великий человек". Оставалось выяснить, что мог сболтнуть Джонни спьяну или накурившись наркотиков, но, так или иначе, слухов о его выпадах против меня в Париж не дошло. И я решил оставить в неприкосновенности второе издание. Джонни изображен таким, каким он, по сути дела, и был: жалким бродягой с посредственным интеллектом, одаренным музыкантом - в ряду других талантливых музыкантов, шахматистов, поэтов, способных создавать шедевры, но не сознающих (вроде боксера, гордого собственной силой) грандиозности своего творчества. Очень многие обстоятельства побуждали меня сохранить именно такой портрет Джонни; незачем было идти против вкусов публики, которая обожает джаз, но отвергает музыкальный или психологический анализ. Публика требует полного и быстрого удовлетворения, а это значит пальцы, которые сами собой отбивают ритм; лица, которые блаженно расплываются; музыка, которая щекочет тело, зажигает кровь и учащает дыхание,- и баста, никаких мудрствований.