Мария Семенова - Уйти вместе с ветром

• Название: Уйти вместе с ветром
• Автор: Мария Семенова
• Издательство: Издательство: Азбука
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01775-7

Новый роман от автора бестселлеров «Волкодав», «Валькирия», «Кудеяр», «Те же и Скунс» Марии Семёновой и обладателя премии «Заветная мечта» Екатерины Мурашовой!

Под воздействием могущественной, непреодолимой силы Кольский полуостров неожиданно становится точкой притяжения для совершенно различных людей. Повинуясь внезапному импульсу, сюда устремляется группа физиков из Питера, европейцы-уфологи, прослышавшие о загадочных явлениях в северных широтах, гринписовцы, обеспокоенные экологической ситуацией в этом районе, и другие, зачастую довольно странные личности. Однако Кольский таит в себе гораздо больше опасностей, чем кто-либо из них мог ожидать. В этой местности, известной своими природными и техногенными аномалиями, появились подростки, обладающие весьма необычными свойствами. С этими ребятами шутки плохи: один неверный шаг со стороны агрессивных взрослых, и они уже готовы запустить смертоносный механизм, способный уничтожить всё живое в округе. Удастся ли вовремя остановить этих таинственных мутантов, или Кольскому полуострову суждено безвозвратно исчезнуть?

---

Дом был старый, из толстых просолённых брёвен, чудом уцелевший ещё со времён финского дачного посёлка. Перед войной финны любили сюда приезжать — то рыбачить, то любоваться северным сиянием, в зависимости от времён года.

После Зимней войны тридцать девятого года дачные выезды финнов закономерно прекратились. А с сорок первого и по сорок четвёртый…

Чья же здесь земля? Великого Новгорода, распространившего сюда свою власть в летописные времена? Финнов, построивших дом, в котором он живёт уже больше десяти лет? Или опять наша — ведь мы отстояли её тогда в бешеной схватке и за три года обильно полили прибрежные скалы собственной кровью…

А может, саамов, которые задолго до финнов и новгородцев пасли и посейчас пасут тут своих оленей?

Эти вопросы стали приходить к нему совсем недавно. И тревожили едва ли не больше, чем утренняя ломота и скованность в суставах. Даже больше, чем пронзительная боль за грудиной, которая к старости выдвинулась вперёд и стала похожа на косточку-киль у морской птицы. Одинокая жизнь у моря на скалах ни дать ни взять превращала его в чайку или баклана. Что ж, участь не хуже прочих, и нетрудно поверить в неё. Скоро из лопаток вырастут крылья, и он будет свободно парить над тёмными волнами…

От боли в груди помогали капсулы, выписанные военфельдшером, от ломоты в суставах — разработанные им самим медлительные упражнения. Они были очень похожи на комплекс китайской гимнастики ушу, хотя он об этом даже не подозревал.

Отделаться от мыслей было гораздо труднее…

Он сам выбрал из своей длинной жизни этот кусок и назначил его главным. Что, если он ошибался?

Недалеко от выкрашенного белой краской обелиска с красной звездой возвышался большой деревянный крест, уже потемневший от дождей и ветров. Его поставили года три назад деловитые гражданские люди в разноцветных куртках. Среди них было много молодёжи, даже подростков. Они приходили к нему и расспрашивали о прошлом. Он не смог удовлетворить их любопытство. Не потому, что подвела память. Нет, память сохранила всё, просто он успел позабыть, как складываются слова в рассказ. Все огорчились: он — тяжело и влажно, ребята в разноцветных куртках — сухо и мимолётно. Их дело было не в том, чтобы знать. Эти шустрые рабочие муравьи просто ездили по российскому Северо-Западу и ставили такие кресты в местах, где шли бои. Здешний берег не был для них единственным и самым главным. Всего лишь ещё одна точка на карте. Можно переходить к следующей.

Сначала крест мешал ему, потому что ничем не отзывался в памяти или душе, но потом он к нему привык и стал здороваться с темноликим святым, изображённым на прибитой к кресту иконке, — так же, как здоровался с друзьями, лежавшими под обелиском. Имени святого он не запомнил, прочесть потемневшую вязь не мог даже в очках, поэтому окликал просто: «Привет, святой! Погодка сегодня не балует. Ветер норд-норд-ост, и никак не меньше трёх узлов, согласен?»

Потом присаживался на саморучно сколоченную когда-то лавочку и неспешно беседовал с теми, чьи останки покоились под обелиском. Старшина Криворучко, как всегда, брюзжал насчёт ветра, надолго ли, мол, зарядил и скоро ли наконец весна, хотя вроде бы: что ветер упокойнику — кости, что ли, продувает? Рядовой Мухаметзянов, как и раньше водилось, отмалчивался, а Григоришвили что-то мелодично напевал в такт ветру…

«С ума схожу, — равнодушно констатировал он и, поразмыслив, уточнял: — Давно уже сошёл. И чего?»

Он никогда не умел петь, но любил слушать, как пели другие. Особенно на непонятном языке, как Григоришвили. Стихов не понимал и не любил, хотя когда-то вслед за всеми знал наизусть и повторял «Жди меня…». Он был слишком молод тогда, дома его ждала только мать, у него и женщины-то до войны не случилось, но нравилось растравлять себя, думать про детскую кроватку, которая почему-то представлялась корзиной, подвешенной к потолку. Григоришвили рассказывал про наследную люльку, в которой в далёком горном селе последовательно качались три его дочери. Странно, но он хорошо помнил автора стихов — невысокого военного корреспондента с живыми глазами и резкими движениями, он приезжал на Рыбачий, а потом написал серию репортажей. Газеты с ними передавали из рук в руки. Криворучко тогда расстроился, что про него не написали ни слова. Он-то надеялся, что весть некоторым чудом дойдёт до родной хаты, которая к тому времени давно была под немцем. Уцелели ли в войну его красавица-жена и сын-подросток? Сам-то Криворучко уже шестьдесят лет лежит вот здесь, под обелиском…

Женщина из стихов, добрая и верная, старше его годами, появилась у него уже после войны. И детская кроватка…

Когда он овдовел и окончательно решил покинуть Москву, дочь плакала и уговаривала его показаться врачам, сын хмурился и красноречиво стучал себя пальцем по лбу, но не отговаривал. Сыну и его семье оставалась огромная генеральская квартира на Таганке. Теперь давно выросшие внуки вроде бы даже гордились чудаком-дедом. В прошлом году один из них (он с трудом вспомнил имя — Вениамин) привозил правнуков. Мальчик с девочкой жались к растерянному от увиденного отцу, слушали неумолчную песнь океанского ветра и явно желали побыстрее убраться из негостеприимного места. Туда, где остались кино, мороженое, компьютер. Он хотел бы говорить с ними, что-то расспросить про сына и дочь, но, как и с устроителями крестов, так и не сумел подобрать слов.

После распада великой страны про эту землю на много лет как будто бы позабыли вообще. И это ему почему-то нравилось, казалось правильным. Нравились даже заброшенные гарнизонные посёлки и ржавеющая в тундре техника. Смягчались и зарастали мхом сколы бытия. Утишались души погибших. Водил по беломошникам стадо саамский священный белый олень с раскидистыми рогами.

Ему оставалась память — разве этого мало?

Но людям мало всегда и всего. Последние годы покой снова был нарушен. Север опять кому-то понадобился. Что-то готовилось. Полковник из расположенной неподалёку военной части приободрился и даже ездил в Мурманск лечиться от хронического пьянства. Потом степенно рассказывал о перспективах старшему по званию — старик слушал его, не слыша.

Что-то иное прорастало неподалёку. Он чувствовал и это, но не придавал значения — знал, что его века на постижение нового уже не хватит.

Глава 3 ЧЕТВЕРО В ЛОДКЕ

— Тина, ты вообще собираешься помогать мне укладывать вещи?!

— Вообще-то нет…

— Не хами матери! Соболь, скажи ей!

— А что папа скажет? Ты что думаешь, он там байдарку перебирает, как ты ему велела? Чёрта с два! Он там по маленькому телику футбол смотрит…

— Не отговаривайся от меня и не переваливай на других. Что за дурацкая привычка! Почему Алик всегда делает то, что надо, и ему не приходится повторять! Что за идиотский, поперечный характер! Сергей! А что ты, собственно, делаешь?!

— Конечно, любуюсь тобой, дорогая… Ещё Джером Джером писал, что можно до бесконечности смотреть на воду, на огонь и как другие работают…

— Я сейчас этот чёртов телевизор в форточку выкину! И после этого ты ещё удивляешься, что Тина к своим пятнадцати — оторви да брось…

— Я не удивляюсь, дорогая, я скорблю…

— Мама, я вычистил котелок и сложил его вот в этот пакетик. Теперь можно туда же убрать миски… Если Тина уже зашила палатку, я мог бы…

— Заткнись, Подлиза, а не то сейчас так у меня получишь!..

— Тина, прекрати! Виталик, спасибо, давай сюда котелок. Соболь, да вмешайся уже наконец! Перестань делать вид, что ничего не видишь, не слышишь!

— Тина, слушайся мать.

— Конечно, папочка.

— Не обижай брата.

— Разумеется, папочка.

— Папочки с завязочками! А я тебе — отец Сергий!

— Слушаюсь, отец Сергий.

Кристина, не торопясь, сползает с дивана и, защепив двумя пальцами узкие джинсы с разрезами на коленях, делает неуклюжий книксен. Виталий исподтишка показывает ей язык, она молча грозит ему кулаком. Из ушей у неё торчат проводочки наушников. Оказавшись на полу, Тина изгибается и подрагивает поджарым задом в такт слышимой только ей мелодии. Глаза её полузакрыты и закачены наверх, так, что видны белки.

— Получается, всё это только одной мне и надо! — с отвращением глядя на извивающуюся дочь, произносит Марина. — Как будто я всё это придумала! И поход, и всё остальное!.. — И окончательно переходит на крик: — Тина, да прекрати ты выёживаться, смотреть противно!

— А некоторые говорят, что я клёво танцую, — независимо сообщает Тина, вернув на место глаза. Большие, зелёные, с коричневыми крапинками и золотистым ободком. Вполне себе красивые, только немного подпорченные траурной каймой из туши «Макс Фактор» и лягушачьего оттенка тенями на веках.

— «Некоторые» ничем не заслужили, чтобы я прислушивалась к их мнению, — решительно возражает Марина. — Эти твои бездельники с ещё не угасшим сосательным рефлексом, которые проводят всё своё время на тусовках с банкой пива и сигаретой…