Джером Джером - Наброски для повести

• Название: Наброски для повести
• Автор: Джером Джером
• Издательство: Престиж Бук
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-371-00258-7

«Наброски для повести» (Novel Notes, 1893) — роман Джерома К. Джерома в переводе Л. А. Мурахиной-Аксеновой 1912 года, в современной орфографии.

«Однажды, роясь в давно не открывавшемся ящике старого письменного стола, я наткнулся на толстую, насквозь пропитанную пылью тетрадь, с крупной надписью на изорванной коричневой обложке: «НАБРОСКИ ДЛЯ ПОВЕСТИ». С сильно помятых листов этой тетради на меня повеяло ароматом давно минувших дней. А когда я раскрыл исписанные страницы, то невольно перенесся в те летние дни, которые были удалены от меня не столько временем, сколько всем тем, что было мною пережито с тех пор; в те незабвенные летние вечера, когда мы, четверо друзей (которым — увы! — теперь уж никогда не придется так тесно сойтись), сидели вместе и совокупными силами составляли эти «наброски». Почерк был мой, но слова мне казались совсем чужими, так что, перечитывая их, я с недоумением спрашивал себя: неужели я мог тогда так думать? Неужели у меня могли быть такие надежды и такие замыслы? Неужели я хотел быть таким? Неужели жизнь в глазах молодых людей выглядит именно такою? Неужели все это могло интересовать нас? И я не знал, смеяться мне над этой тетрадью или плакать.»

---

Для меня всегда оставалось тайной, где находился Браун в последние столетия. При встрече с вами на улице он всегда останавливает вас и восклицает: «Стойте! стойте! я имею рассказать вам нечто совсем новенькое… Ха-ха-ха! Умрете от смеха». И начнет очень многословно, хотя и не без юмора, описывать одну из самых распространенных шуток насчет нашего праотца Ноя, или что сказал Ромул своему брату Рому перед тем, как они задумали основать Рим.

Обыкновенно он передает эти заплесневевшие редкости за собственные приключения или же за эпизод из жизни одного из своих многочисленных кузенов. Каждому из нас приходилось видеть какой-нибудь комический или трагический случай. Мне, например, на своем веку очень редко попадался человек, который не был бы очевидцем того, как один пассажир свалился с верха омнибуса прямо в телегу с навозом и с трудом был извлечен оттуда.

Находится в обращении рассказ и о том, как одна дама, муж которой внезапно заболел ночью в гостинице, сама бросилась в аптеку (было уже поздно, и она не решилась беспокоить прислугу) за горчичником. Прибежав обратно в гостиницу с листиком, намазанным этим чудодейственным снадобьем, дама впопыхах ошиблась номером и ворвалась в другой, соседний. Там крепко спал чужой мужчина. Дама стащила с него одеяло, обнажила его грудь и стала прилаживать на нее горчичник, не обращая внимания на протесты проснувшегося в испуге, совершенно здорового незнакомого ей человека.

Я так часто слышал эту историю, что каждый раз прихожу в нервное возбуждение, когда мне приходится ночевать в гостиницах. Всякий, рассказывавший эту историю, оказывается, всегда помещался в соседнем номере с несчастным постояльцем, явившимся жертвой дамской ошибки, и просыпался от крика своего соседа, которому неожиданно поставили горчичник.

Так и Браун. Он хотел уверить нас, что то допотопное животное, которое было героем его самой «свежей» новости, принадлежало его шурину, и очень обиделся, когда услышал, как Джефсон пробормотал себе под нос, что он — двадцать восьмой человек, шурин которого имел ту собаку, не говоря уж о тех ста семнадцати, которые сами обладали ею.

Мы надеялись сразу приступить к делу, но Браун совсем выбил нас из колеи. Опасная вещь рассказывать истории о собаках в обществе людей, задумавших серьезное дело! Стоит им только услышать от кого-нибудь такую историю, как каждый из них сейчас же припомнит подобную, но по его мнению еще более интересную.

Есть еще одна история (за достоверность которой не ручаюсь, потому что слышал ее от человека, обладающего некоторой долей фантазии) об умиравшем человеке. Приходский пастор, человек очень набожный и добрый, пришел посидеть к нему и, чтобы немного развлечь его, рассказал довольно трогательную историю об одной умной собаке.

Когда он окончил, умирающий приподнялся на своей постели и с оживлением проговорил:

— Я знаю еще более интересную историю о собаке. Эта собака была коричневого цвета, поджарая, с висячими ушами и…

Это усилие оказалось последней вспышкой его жизни. Он вдруг замолк и тяжело опустил голову на подушки. Присутствовавший при этом врач наклонился над ним и объявил, что умирающий отходит.

Добрый пастор взял за руку умирающего, любовно пожал ее и ласково произнес:

— Господь да благословит вас. Не горюйте, мы еще встретимся там.

Умирающий с усилием повернул к нему голову и еле слышно прошептал:

— Напомните… мне… тогда… пожалуйста… о… соба…

И, не докончив этой фразы, он с тихой улыбкой отошел в лучший мир.

Браун, уже успевший угостить нас своей собачьей историей, был удовлетворен и стал приставать, чтобы мы принялись, наконец, за дело. Но мы не были в состоянии исполнить его желание. Вместо дела мы принялись припоминать все истории о собаках, слышанные нами за последнее время, выбирая в уме ту, которая, по мнению каждого из нас, была более интересна и менее известна.

Мак-Шонесси особенно сильно волновался и положительно не находил себе места. Очевидно, его подмывало о чем-то рассказать. Но Браун предупредил его и произнес какую-то длинную речь, которую никто не слушал, закончив ее словами:

— Ну, скажите на милость, какой еще лучшей темы нужно вам? Этот сюжет до сих пор никем не использован, характеры всех героев вполне оригинальны и…

Но тут Мак-Шонесси больше уж не мог утерпеть.

— Кстати о сюжетах, — вдруг прервал он. — Не рассказывал я вам о собаке, которая была у нас, когда мы жили в Норвуде?

— Это ты опять о своем бульдоге? — с видимым нетерпением спросил Джефсон.

— Да, о бульдоге, но нечто совсем новое, чего вы никогда еще не слыхали, — ответил Мак-Шонесси.

Мы по опыту знали, что все наши возражения ни к чему не поведут, поэтому покорились и приготовились слушать.

— Дело в том, — приступил Мак-Шонесси к повествованию, раз двадцать уже слышанному нами, — что у нас в одно время в окрестностях появилось много мелких воришек, и отец решил завести хорошую собаку. Зная, что самыми лучшими сторожами бывают бульдоги, он приобрел собаку этой породы, отличавшуюся особенно свирепым видом.

Увидев этого бульдога, мать страшно испугалась и крикнула отцу:

— Господи! Неужели ты думаешь держать в доме такого ужасного зверя? Да ведь он нас всех перегрызет. Это так и написано на его отвратительной морде.

— Ну, нас-то он не тронет, а вот непрошеных ночных гостей едва ли пощадит. Для этого я и добыл его, — спокойно ответил отец.

— Ах, Томас, как тебе не стыдно так говорить! — возразила мать. — Это совсем не похоже на тебя. Конечно, мы вправе защищать свое имущество, но посягать на жизнь наших ближних…

— Наши ближние будут в полной безопасности до тех пор, пока не вздумают непрошеными пожаловать ночью к нам на кухню, — перебил отец. — Я помещу бульдога в чулан при кухне, а дверь туда оставлю незапертой. Если какой-нибудь ночной гость заберется в кухню, то пусть как хочет бережет свою шкуру, — решительным тоном добавил он.

Мои старички, всю жизнь прожившие очень дружно, теперь ежедневно стали ссориться из-за бульдога. Мать говорила, что отец сделался чересчур жесток, а отец находил, что мать стала слишком чувствительна. А что касается собаки, то она с каждым днем становилась все свирепее и свирепее на вид.

Однажды ночью мать разбудила отца испуганным шепотом:

— Томас, кажется, в кухню забрались воры… Я слышала, как скрипнула кухонная дверь.

— Ну, и пускай их, — пробормотал сквозь сон отец. — Они будут иметь дело с собакой.

— Томас, — умоляющим голосом продолжала мать, — я не могу спокойно спать, пока знаю, что в нашем доме один из наших ближних будет растерзан. Если ты не желаешь идти спасать человека, то я пойду сама…

Продолжая ворчать, отец вооружился револьвером и отправился в кухню. Мать оказалась права: в кухне действительно находился вор. Окно кладовой, выходившее на улицу, было открыто, а в кухне через неплотно притворенную дверь виднелся свет. Отец осторожно подкрался к этой двери и заглянул в нее. Представившаяся его глазам картина поразила его. В кухне, за столом, преспокойно сидел какой-то субъект в сильно потрепанной одежде и рваных сапогах и за обе щеки уплетал холодный бифштекс с пикулями. Рядом с этим субъектом на полу мирно сидел бульдог и, пристально глядя в лицо евшему, вилял хвостом, строя при этом самое умильное выражение морды, насколько позволял ее свирепый вид. Бродяга по временам бросал своему четвероногому компаньону подачки, которые тот подхватывал на лету и с жадностью проглатывал.

— Ах, черт возьми! Вот так штука! — невольно вырвалось у оторопевшего отца.

Услыхав это восклицание, воришка поспешил выскочить из кухни в чулан, из чулана в кладовую, а из кладовой, через окно, прямо на улицу, где и скрылся. Собака же, снова водворенная в чулан, видимо, была очень недовольна вмешательством хозяина в ее приятную компанию с вором.

На следующее утро мы с отцом повели бульдога назад к тому дрессировщику, у кого приобрели его.

— Вы помните, для чего я приобрел у вас эту собаку? — спросил у дрессировщика отец.

— Вы просили хорошего домашнего сторожа, — ответил тот.

— Именно сторожа, а не компаньона ворам! — подхватил отец. И отец передал то, чему был очевидцем прошлой ночью. Дрессировщик согласился с тем, что отец имел полное право быть недовольным.

— Я скажу вам, сэр, в чем дело, — добавил он виноватым тоном. — Этого бульдога дрессировал мой молодой помощник и, как я потом узнал, научил его воевать не с ворами, а с крысами. Оставьте мне собаку. Я сам займусь ею. И поверьте, через неделю она никому чужому не даст спуску в вашем доме.

Мы оставили бульдога, и через восемь дней дрессировщик сам привел его назад к нам.

— Теперь останетесь довольны, сэр, — объявил он отцу. — Эта собака не из особенно понятливых, но все-таки мне думается, я вдолбил в нее то, что от нее требуется.