Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн

• Название: Блокадный ноктюрн
• Автор: Алексей Ивакин
• Жанр: О войне

Война как она есть. Сквозь годы и километры

---

За спиной журчало выливаемое кишачье из ведра, когда вдруг Курт увидел как из серой тьмы, словно порождения тьмы, освещаемые внезапно выглянувшим закатным, цвета багровой крови, солнцем, вырисовались жидкой цепью силуэты в ненавистных длинных шинелях с трехлинейками наперевес.

— Алярм! Алярм, ферфлюхте швайнехунд!

Загрохотали пулеметы боевого охранения с флангов, защелкали редкие – пока редкие! — карабины, но вот уже разворачивают ротные и батальонные минометчики свои машинки, вот уже из блиндажей и землянок начинают выскакивать камрады, срывая длинноручные гранаты…

Вот уже и сам Курт мчится к брустверу, шлепая по мокрым бедрам мужским дос…

Да не было у Курта Женщины. Ну не считать же за Женщину ту польскую проститутку из Позена? Он даже не успел толком испугаться тогда, когда все закончилось. Она даже не вспотела. И он навсегда запомнил ее презрительный взгляд.

Как же ее звали? Барбара? Магда?

Нет… Магдой звали ту девочку на Рейне. Ту девочку. На том Рейне. В тот день.

Прости меня, Магда… Жаль, что так и не смог стащить с тебя трусики. Жаль, что ты так и не стала Первой Женщиной. Жаль, что я испугался быть твоим Первым Мужчиной. Жаль… Жаль…

Как жаль… Жаль, что все так случилось. Магда, Магда, как ты, Магда? Какая же у тебя была фамилия? Какая же была у меня фамилия?

Этого всего Курт никак не мог вспомнить. Ему некогда было вспоминать, потому как он вдруг голым выскочил на бруствер траншеи с "Маузером" наперевес и побежал навстречу большевикам. Каска больно била по вискам и затылку, но он бежал.

Где-то там, далеко в тылу, обескровленные взводы первой линии поднялись за голым своим собратом в контратаку, такую же бессмысленную и беспощадную, как вся эта война. А еще дальше кто-то в витых погонах начал перебрасывать дополнительные резервы на участок прорыва. А еще дальше – совсем-совсем далеко – кто-то бесноватый орал на своих генералов.

Штык, русский штык, вошел Курту прямо в солнечное сплетение. Последнее, что он услышал в своей короткой жизни, было:

— Совсем фрицы охренели, голыми в атаку бегают.

Он не увидел, как русские взяли первую линию траншей, как вели Шейдингера, поднявшего руки и молившегося про себя – "Аве, тебе Мария, кончилось все!", как дострелили тяжелораненного Хойфера, как врубили саперной лопаткой лейтенанту Беккеру поперек лица, как добили прикладом Фрица…

Бог мой, как фамилия у тебя, Фриц?

Фамилии, фамилии… Семьи, в переводе с немецкого.

Фамилии…

А фамилии в эти минуты собирали посылки. "Вот тебе вязаные носки, Фриц, шерсть мы получили по разнарядке от партайкомитета, как семья фронтовика. Я связала их сама из украинской шерсти…", "Курт, мы тебе посылаем французские оливки, до войны мы не могли тебе позволить, но сейчас…", "Дорогой отец! У нас все хорошо, мы ходим в школу и уже получили свои первые отметки, а сосед наш, Хайнц, попал в госпиталь, потому что…"

А потом были черные строки, вымаранные военной цензурой. И строки эти постепенно пухли, пухли, расширяясь, растекаясь чернильным пятном зрачков по белкам глаз.

Фриц, Курт, Франц, Ханс…

Курт же смотрел неживыми глазами в низкое русское небо, серой шинелью раскинувшее свои полы над мертвыми полями.

Кого-то встречают ангелы.

Кого-то – черти.

Никто и никогда не узнает – какая была твоя фамилия, Курт.

Все кончилось, Курт.

Все – кончилось.

Все.

Кончилось.

Магда, Магда… Где ты, Магда?

А Петербург? А нету больше этого Петербурга. И не будет никогда. Только Ленинград и…

И только Магда, Магда…

С кем ты, Магда? 

ЛИНИЯ СЕРДЦА (май 2011)

День седьмой 

Ровно к десяти приходит "Урал". Один. Нас тут всех человек семьдесят. В кузов мы ни разу не входим.

Решение принимаем просто и быстро. Сначала мужики набиваются как сельди и нас везут до трассы. Там мы выгружаемся. Машина возвращается за детьми и женщинами. Мы шагаем в сторону поворота на Синявино. Стоять и ждать автобус – неохота. Хочется идти. Потому как хочется побыстрее закончить этот день. Мы его так ждем – захоронение – и почему-то так ненавидим, одновременно. Солнце щиплет щеки. Мы шагаем по трассе. Время от времени махаем руками.

Странно, но все, у кого есть хотя бы одно место, останавливаются. По одному мы запрыгиваем в "фольксвагены" и "тойоты". Здесь понимают, что такое война и кто мы тут такие, на этой войне.

Останавливается пустая "Газелька". Мы нагло оккупируем ее. За рулем кавказец. И тут мы узнаем его.

Этот парень нам возит продукты с оптовой базы. Ритка считает продукты, звонит в Кировск на базу, делает заказ. Этот парень привозит нам его.

— На захоронение едити, да? — с сильным акцентом спрашивает он нас.

— Туда, брат, туда! — перекрикиваем мы грохот раздолбанного кузова и мотора.

— Я вас до Молодцова подкину, дальше дойдете, да?

На это мы даже не рассчитывали.

Там от Молодцова пара-тройка километров до Синявино. До предчувствия бессмертия.

Парень за рулем извиняется и ругается одновременно. Если бы мы позвонили им заранее, то они чего-нибудь придумали и отвезли бы нас всех.

Я ему верю. Потому как каждый год от этой базы нам привозят бесплатно минералку и какие-нибудь плюшки-печенюшки. И тут же наглею:

— Так мы в четыре будем обратно добираться?

— В четыри?? — протягивает кавказец. — Я передам.

Потом мы едем молча, слушая какой-то азербайджанский рэп, долбящий из колонок.

В Молодцово он нас высаживает. На прощание белозубо улыбается:

— У меня тут дедушка ваивал!

— Тут лежит? — спрашиваю я.

— Нэт! На Родина лэжыт!

Потом машина пылит по дороге в сторону Кировска, а мы идем к мемориалу.

Гастарбайтеры, говорите? Ну-ну…

Прошли буквально метров сто. Остановился "Камаз". За рулем пацан-сержантик. Просто кивает нам. Без разговоров мы забираемся в крытый кузов. Там какие-то мужики в камуфляжах. Наши, похоже.

— Вологда!

— Вятка!

— Земляки!

Вот и познакомились.

За пять минут уничтожаем фляжку с разведенным спиртом. И тут же приехали. Чего там ехать-то?

Идем по аллее. Снова справа и слева могильные плиты с именами. С десятками, сотнями имен.

Какие-то работяги в оранжевых жилетах все еще докрашивают белилами бордюры. Из колонок, что около могилы, грохочет какая-то невыносимо траурная музыка. Всюду распорядители, направляющие приехавших людей к месту торжественного митинга:

— Какой отряд?

— Киров-Вятка.

— Ваше место там, — нам указывают, где стоять.

Детенышей ставим в строй. Сами сматываемся. Час нам тут делать нечего. Будут речи, будут клятвы, будут стихи.

Мы ушли к роднику – водички попить да ботинки почистить.

Там и сидим. Перебираем всякую фигню. Но думаем все об одном и том же.

— Пару лет назад, — рассказывает Юди, — жара была дикая. Трава в момент высохла. Кто-то окурок кинул – огонь пошел. Мы гробы несем – минометки в логу стали хлопать. Рита-то как орала на Змея…

— А Змей-то тут причем? — удивляюсь я.

— А это дурак спасать всех побежал, огонь тушить.

— Да я просто отлить хотел, — смущается Змей.

Где-то мимо нас несутся казенные фразы:

"…священная земля…"

"…ничто не забыто…"

"…победа…"

"…своею смертью искупили…"

Мы стараемся не вникать в смысл этих слов. Потому как его там нет. Смысл в словах есть только тогда, когда говорящий – верит в них.

На этой священной земле строят мусорный полигон.

Ничто не забыто, потому как нельзя забыть то, что не знаешь.

Праздник Победы, как способ отмыва и отката, а искупление как повод.

Своей смертью они искупили нашу жизнь. Только мы этого не знаем.

Облака плывут, облака…

Под облаками вдруг несется бархатный бас священника. Началась панихида.

Я возвращаюсь к митингу. В жарком воздухе лениво колыхаются наши флаги – флаги поисковых отрядов. Между ними чего-то делает флаг "Молодой Гвардии".

Я возвращаюсь. Потому что "смертию смерть поправ". Потому как ""сущим во гробех – жизнь даровах!"

А если не даровав – работа наша суетна и тщетна. Если бойцы не живы сейчас, если они не стоят сейчас в сторонке и не улыбаются, куря в кулаки по привычке – какой смысл во всем этом? Какая тогда разница – где их кости – на мусорной свалке или на кладбище? Какая тогда разница – кто победил тогда?

А потому:

— Сущим во гробех – жизнь даровав.

Это мы – сущие во гробах. Они из этих гробов уже вышли, когда легли в них. Все. Православные, мусульмане, атеисты. Вот такая вот – неевклидова реальность.

Они крещены в крови своей. Они – святые наши мощи.

Они – это не кости.

Они – это души наши. Ангелы наши. Хранители наши. Мы живем ими. Свои души мы еще не заслужили.

Спаси, Блаже, душа наша…