Невил Шют - Крысолов

• Название: Крысолов
• Автор: Невил Шют
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-280-01848-1

Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).

В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».

Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации. Волею судьбы старый англичанин оказывается в ответе за жизнь группы детей разной национальности.

Nevil Shute. Pied Piper. 1942.

Перевод с английского Норы Галь

Невил Шют. Крысолов. На берегу. Издательство «Художественная литература». Москва. 1991.

---

— Я так и думала, что вы это скажете, мсье, — возразила Николь. — Но, поверьте, мы с мамой все обсудили, и я поеду с вами, так будет лучше. Это уже решено.

— Не спорю, вы мне оказали бы неоценимую помощь, мадемуазель, — сказал Хоуард. — Но такие вещи нельзя решать наспех. Тут надо серьезно подумать, давайте отложим до утра: утро вечера мудренее.

Смеркалось. В полутемной комнате ему почудилось — у Николь влажно блестят глаза и она как-то странно мигает. Наконец она сказала:

— Пожалуйста, не отказывайтесь, мсье Хоуард. Я так хочу вам помочь.

Старик был тронут.

— Я думаю только о вашей безопасности, мадемуазель, — мягко сказал он. — Вы уже и так очень много для меня сделали. Чего ради утруждать себя еще больше?

— Ради нашей старой дружбы, — сказала она.

Он сделал последнюю попытку ее отговорить:

— Я высоко ценю вашу дружбу, мадемуазель, но… в конце концов, мы были всего лишь знакомы как соседи по гостинице. Вы и так сделали для меня много больше, чем я смел надеяться.

— Как видно, вы не знали, мсье. Мы с вашим сыном… с Джоном… мы были большие друзья.

Наступило неловкое молчание. Николь отвернулась.

— Итак, решено, — сказала она. — И мама вполне со мной согласна. А теперь, мсье, я вас провожу в вашу комнату.

Она прошла с ним по коридору и показала отведенную ему комнату. Здесь уже побывала ее мать и положила на постель длинную полотняную рубашку, ночное одеяние полковника. На туалетном столике она оставила опасную бритву, ремень, тюбик с остатками крема для бритья и флакон одеколона под названием «Fleurs des Alpes».[74]

Девушка осмотрелась.

— Кажется, тут есть все, что вам может понадобиться, — сказала она. — Если мы что-нибудь упустили, позовите меня, я здесь рядом. Позовете?

— Мне здесь будет как нельзя лучше, мадемуазель, — заверил Хоуард.

— Утром не торопитесь, — продолжала Николь. — Надо еще приготовиться в дорогу, и нужно кое-что разузнать… потихоньку, понимаете. Мы с этим справимся лучше, мама и я. А вы полежите подольше в постели и отдохните.

— Да, но дети… — возразил Хоуард. — Я должен за ними присмотреть.

— Разве в Англии, когда в доме две женщины, за детьми смотрят мужчины? — с улыбкой спросила Николь.

— Гм… да, но… я не хотел бы обременять вас этими заботами.

Она снова улыбнулась.

— Полежите подольше в постели, — повторила она. — Часам к восьми я принесу вам кофе.

Она вышла и затворила за собой дверь; несколько минут Хоуард задумчиво смотрел ей вслед. Престранная молодая особа, думал он. Просто невозможно ее понять. По Сидотону он помнил юную лыжницу, крепкую, очень застенчивую и сдержанную, как почти все молодые француженки из средних слоев. Ему особенно запомнилось, как странно противоречила ее наружности — изящной головке с коротко стриженными, тщательно завитыми волосами, тонким выщипанным бровям, наманикюренным пальчикам — устрашающая быстрота, с какою она летела на лыжах вниз по самым крутым горным склонам. Джон, и сам первоклассный лыжник, говорил отцу, что ему стоило немалого труда держаться впереди нее. Она легко брала препятствия, которые он старался обойти, и ни разу не упала и не расшиблась. Но дорогу разбирала неважно и подчас отставала на ровном месте, где Джон уносился далеко вперед.

Вот, в сущности, и все, что старик сумел припомнить о Николь Ружерон. Он отвел глаза от двери и стал раздеваться. По-видимому, она очень изменилась, эта девушка. Так мило и так неожиданно, со странной французской пылкостью сказала она, что они с Джоном были большие друзья; очень славная девушка. Обе — и мать и дочь — бесконечно добры к нему, а самоотверженная готовность Николь проводить его в Бретань — это уже поистине донкихотство. И отказаться нельзя, попытка отказаться, по-видимому, сильно ее огорчила. Не станет он больше отказываться; притом с ее помощью он, пожалуй, и правда сумеет вывезти детей в Англию.

Он натянул длинную ночную рубашку и лег, после двух ночей, проведенных на сеновалах, такое наслаждение — мягкий матрас и гладкие простыни. С самого отъезда из Сидотона он ни разу не спал по-человечески, в постели.

Да, она сильно изменилась, эта Николь. Ее короткие кудри все так же уложены по моде, и выщипаны брови, и ногти безупречно отделаны. Но весь облик иной. Она словно стала лет на десять старше; под глазами легли темные тени, под стать черному шарфу на шее. И вдруг подумалось — а ведь она напоминает молодую вдову. Она не замужем, совсем юная девушка, и все-таки отчего-то похожа на молодую вдову. Быть может, на войне погиб ее fiance?[75] Надо будет осторожно спросить у матери; если знать правду, он сумеет избежать в разговоре всего, что может причинить ей боль.

Да, очень странная девушка. Никак ее не поймешь… Но наконец усталое тело расслабилось, мысль работала все медленнее, и Хоуард погрузился в сон.

Он проспал всю ночь напролет — небывалый случай для человека его возраста. Он еще спал, когда около четверти девятого утра Николь принесла на подносе булочки и кофе. Он сразу проснулся, сел в постели и поблагодарил ее.

Она была совсем одета. Позади нее в коридоре, заглядывая в дверь, толпились дети, одетые и умытые. Пьер вышел немножко вперед.

— Доброе утро, Пьер, — серьезно сказал старик.

Мальчик прижал руку к животу и отвесил низкий поклон.

— Bonjour, мсье Хоуард.

Николь расхохоталась и погладила Пьера по голове.

— Он bien eleve,[76] этот малыш. Не то что другие ваши питомцы.

— Надеюсь, они не слишком вас беспокоили, мадемуазель? — встревожился старик.

— Дети никогда не доставят мне беспокойства, мсье, — был ответ.

Престранная молодая особа и престранно выражается, снова подумал Хоуард.

Николь сказала, что мать уже пошла в город за покупками и наведет кое-какие справки. Примерно через полчаса она вернется, и тогда они составят план действий.

Затем Николь принесла ему отцовский серый костюм, довольно жалкий и потрепанный, пару старых коричневых парусиновых туфель, ужасную лиловую рубашку, пожелтевший от времени целлулоидный воротничок и безобразный галстук.

— Все это не слишком элегантно, — сказала она извиняясь. — Но вам лучше одеться так, мсье Хоуард, в этом вы будете выглядеть как самый заурядный обыватель. А о своем костюме не беспокойтесь, мы его сбережем. Мама положит его в кедровый сундук вместе с одеялами, и моль его не тронет.

Спустя три четверти часа Хоуард, совсем готовый и одетый, вошел в гостиную, и Николь придирчиво его оглядела.

— Напрасно вы опять побрились, — сказала она. — Это портит впечатление.

Он извинился за свою оплошность. Потом заметил, что и сама Николь выглядит необычно.

— Вы и сами оделись похуже, чтобы меня проводить, мадемуазель. Это очень великодушно с вашей стороны.

— Мари, служанка, одолжила мне свое платье, — объяснила Николь.

На ней было очень простое черное платье, длинное, ничем не украшенное. Да еще неуклюжие башмаки на низком каблуке и грубые черные чулки.

Вошла мадам Ружерон и поставила на стол в гостиной корзинку.

— В полдень идет поезд на Ренн, — невозмутимо сказала она. — У guichet[77] стоит немецкий солдат. Там спрашивают, зачем вы едете, но документы не смотрят. И очень все вежливы. — Она чуть помолчала. — Но вот еще новость. — Она достала из кармана сложенную листовку. — Сегодня утром немецкий солдат оставил это у консьержки. По такой вот бумажке на каждую квартиру.

Листовку разложили на столе. Она была отпечатана по-французски и гласила:

«Граждане республики!

Вероломные англичане, которые навязали нам эту войну, обращены в беспорядочное бегство и изгнаны из нашей страны. Настало время подняться и истребить этих толстосумов, подстрекателей войны, где бы они ни скрывались, иначе они ввергнут Францию в новые бедствия.

Эти негодяи рыщут по стране и скрываются в наших домах, точно мерзкие паразиты; они готовят акты саботажа и шпионажа и сеют раздор между нами и немцами, которые заботятся только о том, чтобы установить мирный режим в нашей стране. Если действиям этих тайных агентов и гнусных шпионов не воспрепятствовать, немцы задержат наших отцов, наших мужей и сыновей в длительном плену. Помогите вернуть наших мужчин, искореняйте эту заразу!

Если вам известен скрывающийся англичанин, ваш долг сообщить о нем жандармам или первому же германскому солдату. Это очень просто, так может поступить каждый, кто хочет принести мир и свободу нашему возлюбленному отечеству.

Всякого, кто укрывает этих негодяев, ждет суровая кара.

Да здравствует Франция!»

Хоуард дважды спокойно прочитал листовку. Потом сказал:

— Видно, и я один из этих негодяев, мадам. Если так, я полагаю, лучше мне уйти одному с детьми.

Об этом нечего и думать, сказала она. И потом, Николь ни за что не согласится.