Гарднер Дозуа - Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк

• Название: Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк
• Автор: Гарднер Дозуа
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Юмористическая фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-352-02106-4

Новая антология мировой научной фантастики под редакцией Гарднера Дозуа представляет лучшие образцы жанра. Впервые на русском языке!

Для тех, кто готов покорять бескрайние просторы Вселенной и не боится заблудиться в закоулках виртуальной реальности, Питер Ф. Гамильтон и Вернор Виндж, М. Джон Гаррисон и Кейдж Бейкер, Стивен Бакстер и Пол Ди Филиппо, а также многие другие предлагают свои творения, завоевавшие славу по всему миру. Двадцать восемь блистательных произведений, которые не оставят равнодушными истинных ценителей — «Science Fiction».

---

Камю покрутил в голове услышанное. Нет, это не мог быть никто из его знакомых.

Поблагодарив Селеста, он сложил записку, спрятал ее в карман, расплатился по счету и вернулся в свой кабинет.

Остаток дня прошел в коматозном тумане. Камю осушил бессчетное количество чашек кофе, на автопилоте разбираясь с бумагами, текшими через его стол непрерывным потоком. Но даже слоновья доза кофеина не могла развеять ступора, охватившего Камю после получения записки от незнакомца. Один раз по телеинтеркому прорезался Мерсо. Генерал-губернатор желал удостовериться в том, что его коллега из Французского Конго доставит на праздник всех обещанных туземок в полном составе. Мерсо питал слабость к нубийкам. Камю обещал проверить.

В восемь часов Камю распрощался со своей верной секретаршей (трудоголичка ему под стать) и покинул дворец. Несколько остановок на трамвае, пересадка, еще несколько остановок — и вот перед ним знаменитый Падовани.

Огромный деревянный дансинг на взморье стоял у опушки тамарисковой рощи. Своей открытой, с множеством навесов стороной постройка выходила к морю, и свежий бриз продувал ее из конца в конец. Когда сгущались сумерки, танцзал заливало фиолетовое сияние лучевых светильников с круглыми стеклянными абажурами. (Определенным образом модулированные N-лучи можно было передавать по медным проводам, в точности как электричество.) К Падовани беззаботной рекой стекались парочки и одинокие мужчины и женщины всех сословий. Изнутри доносилась музыка — цыганские напевы, популярные с недавних пор во Франции. Камю подивился было, почему любопытный «джаз», слышанный им на приеме в американском посольстве, так и не прижился нигде в мире за пределами США, но тут же вспомнил райнбековскую тираду о культурной гегемонии Франции; это все объясняло.

Внутри Камю подошел к стойке бара и заказал пастис, а к нему — блюдечко оливок и турецкого гороха. Рассеянно выпивая и закусывая, он размышлял, как ему найти автора записки. Если незнакомец останется в прежнем наряде, он будет резко выделяться из толпы и сразу привлечет внимание. Но едва ли, подозревал Камю, встреча произойдет столь публично.

В течение часа Камю развлекался тем, что изучал танцоров. Их профили опять и опять проплывали мимо с упорством бумажных силуэтов на патефонной пластинке. Вид любой женщины, даже самой что ни на есть дурнушки, кружащейся в объятиях партнера, отдавался в сердце Камю болезненным уколом. На романтическом фронте он не мог похвастать ничем. Его мужские нужды удовлетворяли визиты к безликим портовым шлюхам да недолгие романчики с сослуживицами из департамента.

Наконец терпение Камю истощилось. Он допил третий пастис и вышел пофланировать на веранду, зажатую, будто створками раковины, между небом и морем.

Там его и дожидался посторонний — точно такой, каким его описывал Селест, на скамейке в темном углу для влюбленных парочек.

Голос незнакомца звучал расслабленно и вместе с тем будоражаще. Полуприкрытые глаза его не позволяли судить об эмоциях, однако морщинки в углах губ намекали на ироническую усмешку.

— Ах, друг мой Альбер, а я все гадал, как скоро вы пресытитесь этим парадом тщеславия и почтите меня своим визитом.

Камю подошел к незнакомцу, но садиться рядом не стал.

— Вы меня знаете. Откуда?

— О Альбер, в моих краях вы изрядная знаменитость. Я бы даже сказал — международного масштаба.

— Не издевайтесь надо мной, мсье. Я обычный госслужащий, а не центрфорвард премьер-лиги или кинозвезда.

— А разве я говорил именно об этих занятиях? Сомневаюсь. Нет, ваша известность несколько иного рода.

Камю предпочел не углубляться в этот явно безнадежный вопрос.

— «Ваши края» — это где именно?

— Очень близко и в то же время очень далеко.

— Если не желаете удостоить меня разумным ответом, — раздраженно сказал Камю, — соблаговолите хотя бы держать ваши абсурдные парадоксы при себе. Вы призвали меня сюда, пообещав изменить всю мою жизнь. Признаюсь, ваши слова нашли во мне отклик, поскольку я ощущаю себя в безнадежнейшем тупике. Поэтому будьте так добры озвучить ваше предложение, дабы я мог рассмотреть его.

— Вот это прямота! Вижу, ваша репутация человека, зрящего в самую суть вещей, ничуть не преувеличена. Хорошо, друг мой, слушайте. Если вы спуститесь на пляж и пройдете к северу примерно полкилометра, то обнаружите спящего в дюнах человека. Выглядит он как обычный оборванец-араб, однако на самом деле это испанец и опытный убийца. Он долго добирался сюда из Альхесираса через Марокко и планирует убить вашего императора, когда тот прибудет с визитом. У него хорошие шансы на успех: в своем деле он настоящий талант и к тому же имеет высокопоставленных французских покровителей.

Будто длинное тонкое лезвие пронизало Альберов лоб, разливая в мозгу оцепенение.

— Допустим, все так, как вы говорите. И что же мне, по-вашему, делать? Сообщить в надлежащие органы? А почему бы вам не обратиться к ним самому?

— Да нет, это было бы совершенно неинтересно, — брезгливо махнул элегантной тонкопалой ладонью незнакомец. — Чересчур прямолинейно и откровенно заурядно, на мой вкус. Видите ли, я ценитель случайности, выбора и характера. Тем ближним, которые, на мой взгляд, этого заслуживают, я предоставляю возможность экзистенциальным поведением изменить их собственный мир. Вот и вы такой человек, в переломное время и в переломном месте. Можете гордиться, это редкая привилегия.

Камю попытался мыслить спокойно и рационально. Однако следующие его слова отдавали полным безумием:

— Значит, вы из будущего.

Незнакомец от души расхохотался:

— Почти угадали! Но все же не совсем. Скажем так: я живу в одном с вами арондисмане мультиверсума.

Камю задумался над услышанным, вынужденный переосмыслить само представление об устройстве вселенной. Наконец он решился на вопрос, да и тот вышел оборванным:

— И в этом мультиверсуме правит?..

— Никто. Мультиверсум ко всем нам благосклонно безразличен. Что делает наши собственные поступки еще более весомыми и восхитительными, не правда ли?

— Именно так я всегда и думал, — кивнул Камю, — но понял это лишь сейчас.

— Ну разумеется.

— Но не могли бы вы хоть намекнуть на возможные последствия? Мол, если я поступлю так-то, мой мир процветет, а если наоборот — провалится в тартарары?

Незнакомец издал раскатистый смешок:

— Я что, похож на пророка? Могу сказать одно, Альбер: в обоих случаях перемены неизбежны.

Камю с минуту поразмышлял над этим неудовлетворительным ответом, прежде чем поинтересоваться:

— У вас найдется для меня что-нибудь, если я решусь принять этот вызов?

— Естественно.

Из-под своей дырявой накидки незнакомец извлек странный пистолет, какого Камю никогда не приходилось видеть.

— Действует он очень просто. Надо нажать на этот рычажок, и всё.

— Теперь я должен побыть один, — произнес Камю, взяв пистолет.

— Отлично вас понимаю. Такие поступки подготавливаются в безмолвии сердца, подобно произведениям искусства.

Незнакомец поднялся, будто собираясь уходить. Но в последнее мгновение помедлил, обернулся и достал откуда-то книгу:

— Возьмите еще и это. Удачи вам.

В рассеянном фиолетовом свете, проникавшем на веранду из танцзала, Камю разобрал отпечатанное крупными буквами название: «Миф о Сизифе».

Имя автора он как-то уже угадал.

Когда незнакомец ушел, Камю посидел некоторое время в одиночестве на скамейке. Потом спустился на пляж и зашагал по песку на север с книгой и пистолетом.

В точном соответствии с указаниями он обнаружил среди дюн спящего. Тот лежал на боку, ладони под голову. С грохотом набегавшие на берег волны буравили череп Камю, словно безумная колыбельная. Погруженный в тень иберийский профиль спящего напомнил Альберу о его матери Катерине, хвалившейся испанскими предками; сын унаследовал ее кровь.

Камю пришло в голову, что он спокойно может развернуться и уйти и больше не думать обо всей этой сумасшедшей ночи. Его жизнь потечет по-прежнему, а любые события в окружающем мире произойдут без его, Альбера, вмешательства. Но не будет ли такое бездействие тоже своего рода выбором? У него промелькнула мысль, что выстрелить или не выстрелить — в данном случае по сути одно и то же.

Убийца пошевелился — но не проснулся. Камю крепче стиснул рукоятку пистолета. Каждый нерв в его теле гудел стальной пружиной.

Прошла секунда. Потом другая. И еще секунда. И не было способа их остановить.

От переводчика

В этом рассказе не случайно абсолютно все, от имен второстепенных персонажей до мельчайших подробностей. Да, родившийся в Алжире Камю учился не в парижской Национальной школе управления, а на историко-философском факультете университета Алжира, и открывшийся в студенческие годы туберкулез поставил крест на его карьере. Но его отец Люсьен Камю действительно воевал на Марне (и там погиб). Совершенно реален и профессор Рене-Проспер Блондло (1849–1930), «открывший» в университете Нанси пресловутые N-лучи, которые наделали в 1903 г. немало шума, но вскоре Роберт Вуд, известный американский физик и химик, доказал чисто субъективную природу наблюдавшихся Блондло явлений; эпизод с подменой призмы также имел место — хотя и, разумеется, с ровно противоположным исходом, чем описан у Ди Филиппо. Симона Гиэ, ставшая в рассказе секретаршей Камю, в действительности была его первой женой, актрисой и морфинисткой; поженились они в 1934 г., брак их продолжался меньше года. «Генерал-губернатор» Мерсо — не кто иной, как протагонист «Постороннего»; из этой же повести Камю Ди Филиппо позаимствовал ресторатора Селеста и центральный эпизод убийства спящего в дюнах араба. Существовал и дансинг Падовани, описанный Камю в автобиографическом эссе «Лето в Алжире»: «В Падовани, квартале бедноты, на взморье каждый день открыт дансинг. И в этом огромном ящике, одной стороной выходящем на море, до ночи танцует молодежь. Часто я жду здесь одной особенной минуты. Весь день окна затенены наклонными деревянными щитами. После захода солнца щиты убирают. И зал наполняется странным зеленоватым светом, который отбрасывает двойная раковина моря и неба. Когда сидишь в глубине, подальше от окон, видишь только небо, и по нему опять и опять китайскими тенями проплывают мимо лица танцующих. Порой звучит вальс, и тогда черные профили на зеленом кружат с упорством бумажных силуэтов на патефонной пластинке» (пер. Н. Галь). Ди Филиппо обильно цитирует это эссе — см., в частности, пассажи о ледяном лимонаде, приправленном настоем апельсинового цвета, и родной земле, распахнутой небу, словно рот или рана. Ну а предпоследняя реплика незнакомца — «Такие поступки подготавливаются в безмолвии сердца, подобно произведениям искусства» — это парафраз из «Мифа о Сизифе»: «Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков» (пер. А. Руткевича).