Степан Янченко - Утраченные звезды

• Название: Утраченные звезды
• Автор: Степан Янченко
• Жанр: Детектив

Исчез СССР, круто изменилась привычная жизнь, начинают формироваться новые отношения, меняются взгляды героев повести на окружающую действительность, на прошлое страны и свое собственное.

---

Петр Агеевич и на этот раз опустил в шапку монету и решился полюбопытствовать: должно, он верующий, потому как очень искренно крестится и призывает Бога на помощь подавшим милостыню?

— А как же иначе я могу отблагодарить доброго человека? Я молюсь, что бы сделать людям приятное за их щедрость, жалость ко мне, пусть у них появится надежда, что Бог, то есть судьба к ним станет благосклоннее еще более.

Петр стал уходить, но старик, очевидно обрадованный тем, что с ним по человечески заговорили, удержал его с желанием поведать свои философические рассуждения:

— Нынешние богато имущие считают, что все, что они приобрели, все от Бога. А нищие, вроде меня, верят, что все от людей. Это, как больные, верят в доктора.

Ему бросили монетку, он отвлекся к Богу, и Петр ушел с мыслью, что за милостыней под забором сидит не такой уж простой человек, и хотя с надломленным внутренним стержнем, но еще с живой совестью.

Следующие встречи стали, как встречи знакомых людей. Однажды Петр не удержался от распространенного предубеждения к уличным попрошайкам и, увидев, что старик сосет дешевую сигарету, спросил:

— Курите?

— Понемногу.

— И пьете, — указал Петр на монетки в шапке.

Старик не обиделся на его намек, улыбнулся бескровными губами.

— За эти? Нет, не пью ни за эти, ни вообще. Как за воротами завода оказался — завязал. Когда работал, с получки позволял с товарищами.

По его выражению Петр видел, что говорил он честно, не для баловства вымаливал он милостыню. И Петр спросил:

— Много ли удается собрать?

— Когда как: и 20, и 30 рублей.

Монетки, хоть и редко, но бросали в шапку, и старик отвлекался от разговора на благодарения.

— Безработный я, — продолжал старик. — Жить-то надо… Станешь и попрошайничать, да этак честнее — не воровство.

Петр поддержал разговор старика и спросил его, где и кем работал, какую получает пенсию, есть ли семья? На сей раз старик обидчиво промолчал, глядел в сторону рынка с сердитым выражением, как будто там и был виновник его положения. Петру Агеевичу показалось, что он чем-то обидел старика, и простился. Старик и на прощанье не ответил.

Петр Агеевич шел в сторону от рынка и думал: Сознательно ли этот человек напустил на себя это притворство или нужда заставила? По всему видно, он, кажется, не пьяница. А жульничество его невинное, распространилось только на прикосновение к Богу. Но видно, безвыходность положения заставила его взять грех на душу, впасть в маленькое юродство. И вдруг мысли Петра Агеевича обратились к самому себе: Нет, я бы не устал искать другой выход. Я никогда не откажусь от своего рабочего положения. Оно для меня святое. В крайнем случае, пережил бы время в деревне у родителей Тани. У них в деревне нашел бы себе дело по слесарному опыту. Под самой страшной угрозой я не сяду под забор. Но эта мысль показалась ему слишком трагической, и он не мог за нее никакой власти простить. Я только временно подержусь магазина, пока что-нибудь изменится. Я — рабочий! И волна горделивого чувства поднялась в его груди.

С неделю старика не было на своем месте, и появился вновь он не в свое время — с опозданием, сидел в прежней позе, наклоня голову. Петра Агеевича он заметил боковым зрением, узнал издали. Петр Агеевич поздоровался и заговорил, как со знакомым:

— Вы, вероятно, новое место облюбовали или приболели?

— Места нового у меня нет — более подходящего не подберешь, и, слава Богу, не приболел, хоть и сижу под забором… А вы за мной вроде как надзираете, — недовольно хихикнул старик, подняв глаза, похожие на маленькие речные омуты.

Петр Агеевич заметил, что с лица старик стал опрятнее, а по одежде и по манере сидеть оставался очень нищим.

— Да нет, просто мне приходится часто здесь проходить, а мы стали уже как бы знакомыми, — оправдался Петр за свое любопытство.

— К детям и внукам ездил. В Калужской области живут: зять инженером работает, дочка — фельдшером, двое детей-школьников, а зарплату почти не получают. Вот сколько соберу — отвезу, этим и поддерживаю. А что я побирушка — не знают.

— Себе-то что оставляете на жизнь? — поддержал Петр Агеевич дальнейший разговор, уловив склонность старика поговорить.

— Самую малость. Живу я один: жена почти два года тому умерла, тоже безработной сделали, не выдержала нищенской тоски, раньше-то мы жили припеваючи. Так что одному мне много ли надо? Вот и отвожу все детям.

— А с работой как у них, у детей?

— На работе пока держатся, да работа, получается, беззарплатная.

— Значит, и у соседей положение похоже на наше?

— А какое оно еще может быть, коли всю Россию в болото повалили? — он вдруг сбросил с себя напускной вид нищего, выпрямил спину от согбенности и, сверкнув на Петра Агеевича запылавшими глазами, сердито заговорил: — Вот я тут сижу под ногами прохожих нищим, — вы думаете у меня душа с падалью? Я все вижу и понимаю. Мимо меня тысячи людей проходят, а монетку редко-редко кто бросит. Многие, глядя на меня, думают: на выпивку клянчит старик, опустился, дескать, человек в болото гнилое.

— Но ведь и такое случается, — возразил Петр Агеевич.

— Не спорю: бывает и такое. Но такие не чувствуют стыда. Я же стыд в себе придушил, чтобы мои зять и дочка, не получающие зарплату месяцами, не сели под забор наподобие моего, не упали бы в пакостное болото: ради детей на что не решишься. Потом скажу вам: еще не все нищие под заборами сидят, потому их не видно на улицах — вроде как их и нет, а они есть. Сосчитай-ка, сколько их, нищих по России. И в газетах даже пишут: нищие, нищие, нищие — улицы заполонили!

— Так это действительно так, — согласился Петр Агеевич, вспомнив про свое недавнее прошлое. — А газеты что ж, они информацию дают нам.

— На кой ляд мне такая информация, от которой ноль пользы и которую я на себе испытываю.

— Газеты по-другому не могут, они только факты выставляют на общественное обозрение.

— Вот-вот!.. А коли ты влияешь на это общественное мнение, то и объясни честно людям: откуда в России полезло столько нищих, где причина скрыта, и кто виноват в нищенстве всего трудового народа?

— Вы вопросы ставите, но уже, наверняка, знаете ответы на них.

— Да, знаю, — все дело в свержении нашего народного строя… Но я о другом. Видите, сколько мимо меня идет людей, и, может быть, половина из них смотрит на меня с недоверием, а то и вовсе с презрением, отчего я и сижу с опущенной головой, чтобы не видеть их презрения. Вот им надо объяснить, кого надо презирать за то, что скрючил меня и бросил под этот старый забор, — он произнес эти слова с озлобленностью и на Петра Агеевича посмотрел сердито, но спохватился и добавил: — Извините.

— Однако вы мне не ответили, кого вы обвиняете в своем нищенстве?

— Я вам скажу: все мы, нищие и безработные — из ельцинских буржуазных реформ. Это он, Ельцин, вместе со своими демократами-гайдарами бросил меня на дно, и не только меня, а всех людей труда. Это они вырвали из наших рук то, для чего, они, руки наши, Богом предназначены, — работу. Так что не сам я опустился на дно, а потому не меня надо презирать, а тех, кто бросил меня сюда, под забор, причем сознательно, заведомо зная, что я окажусь под забором, как шваль для капиталистов. За каждым капиталистом стоят тысячи таких, как я нищих и безработных. — 0ни все время разговаривали в полголоса. Но с последними словами старик разгорячился и проговорил довольно громко. На них стали обращать внимание прохожие. И Петр Агеевич возразил старику негромко:

— Сказать только об этом — будет не полный ответ на все вопросы. А в чем выход?

Старик отозвался тотчас, не задумываясь:

— Выход сам собою появится, ежели вы мне ответите: почему, зачем отняли у трудовых людей все, что они имели? Вот вам и выход: верните людям труда все до грамма, что у них было, а одним словом можно сказать так: верни мне социализм, Советскую власть. И я верну себе способность стать рабочим, способность выпрямиться по-советски и сказать: Человек — это звучит гордо!

Старик снова заговорил громко, горячо, Петр Агеевич понял, что ему лучше распрощаться. Уходя, он думал с удовлетворением: Нет, не рассыпался в щепки в этом старике человеческий стержень. Он может еще выпрямить этого человека.

Некоторое время Петру Агеевичу не выпадало проходить мимо старика, а когда пошел к нему, то увидел его при исполнении необычной для него роли.

Впереди Петра Агеевича шел мужчина с мальчиком лет восьми. Не доходя до нищего, он дал мальчику монету и указал на старика. Мальчик подбежал к старику, робко посмотрел на него и положил монету в шапку. Старик по обыкновению стал креститься и благодарить, но, когда отец с сыном сделали шаг от него, вдруг отложил шапку, вскочил, взял мальчика за руку и принялся горячо благодарить на этот раз простыми словами, без упоминания Бога. Затем, притопывая одной ногой, запел тем веселым, ласковым голосом, каким поют детям: Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…