Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

• Название: Иван Грозный (Книга 2, Море)
• Автор: Валентин Костылев
• Жанр: История

---

Помолившись, Андрей смиренно опустил голову.

- Добрый вечер, сударыня!

Охима встала со скамьи и низко поклонилась Андрею.

Облобызались.

- Ох, матушка моя, великие дела у нас творятся... - располагаясь за столом, произнес Андрей. - Любовь - любовью, а дело свое требует.

- А ты нынче чего запоздал?

- То-то и оно. Работа!.. Хоть ночуй на Пушечном. Большое государево дело!

- Какое?

Андрей наклонился к ней:

- Молчи. Никому не говори. Государева тайна.

И совсем шепотом добавил:

- Пушки для кораблей куем, новые, широкодульные...

- Для кораблей?!

- Чего же ты удивляешься? Нарву, чай, брали не ради того, чтоб в воду глядеть. Плавать надо. Слыхала, поди: топят наши корабли. Вон к твоему же хозяину, к Ивану Федорову, станки из Дании везли заморские, а немецкие либо литовские разбойники потопили их. Пушки нам надобны малые, но убоистые. Нынче у нас на дворе сам батюшка государь Иван Васильевич был... Доброю похвалою нас пожаловал. Чего же ты сидишь? Аль нечем угостить, аль гость не люб тебе?

Ой, юница-молодица,

Подавай живой водицы!

Охима с улыбкой засуетилась, слушая парня. Поставила кувшин с брагой, да чашу с грибами солеными, другую - с капустой квашеной, чеснок накрошила, хлеба нарезала.

- У нас с тобой истинно княжеский пир, - сказал Андрей, потирая от удовольствия руки, и зачастил вполголоса:

Рябой кот блины пек,

Косой заяц нанес яиц,

Вывел детей - косых чертей...

Охима обняла парня, крепко поцеловала, раскраснелась:

- Ах ты мой бубень-бубенек! Все бы тебе прибаутошничать.

К пиршеству приступили с молитвою. За стол сели чинно. Наливая третью чарку, Андрей, совсем повеселевший, играя глазами, тихо запел:

Как по сеням, сеничкам,

По частым переходичкам,

Тут и ходила - гуляла

Молодая боярыня,

Приходила, пригуляла

Ко кроваточке лисовою,

Ко перинушке пуховою...

На этот раз хмель быстро ударил в голову Андрею. Охима крепкую брагу сберегла для него. Свою чашу она только пригубила, поднимала так, для вида. Он это заметил, но ничего не сказал: пусть поступает, как знает, ему больше достанется. На Пушечном дворе ведь и в самом деле большой праздник - царь похвалил работу пушкарей-литцов; по гривне приказал выдать им. На душе весело. Пускай на воле мороз, зимняя погода! Пускай бесы воют в трубе да наметают сугробы поперек дороги. Здесь уютно. Охима ласковая, глаза ее блестят, сверкают; до самого сердца проникает их полный любви взор, а в печурке тлеют красные угольки. Тепло. Хорошо.

И опять Андрей заговорил о войне.

- Видать, самим богом так указано. И до Ивана Васильевича воевали, и теперь воюем. Русь крепка, неподатлива. Своего никому не уступит! Э-эх, Охимушка, дорогая, люблю тебя! Никому не отдам!..

Андрей ударил кулаком по столу:

- Слыхала? Телятьев, сукин сын! Порочил меня, батожьем сек, сгубить хотел, а ныне царю изменил... Ускакал, будто заяц, в Литву... Наш брат как был на Пушечном, так на нем и сидит, а бояре все с него утекли... Словно их корова слизнула.

Охима толкнула его:

- Буде. Што нам бояре? Есть они или нет - нам о них заботы мало. Прижмись покрепче!

- Врешь! - сердито крикнул Андрей. - Не забыл я, как меня, заместо Пушечного, плотничать послали... Кто?! Телятьев! Царь шлет в литейные ямы, а боярин гонит мост уделывать. Не забыл я, как он бродягу Кречета подкупил, штоб меня в лесу зарубить... За што? Што я - пушкарем был исправным, пожалован царским словом ласковым...

- Чего старину поминать?.. Да и царь-государь тебя не забывал, обиды учинял тебе немалые...

Андрей уставился с хмельной улыбкой на Охиму:

- Баба ты, баба! Царь один, а бояр сотни... Царь коли прогневается, тебе один ответ, а коли сотня бояр пройдется палкой по твоей спине, тогда уж лучше царь, нежели стая бояр! Тоже... спина-то человечья, не каменная...

Охима грустно вздохнула:

- Ваш бог злой, несправедливый.

Андрей погрозился на нее пальцем:

- У нас с тобой теперь один бог... Не забывай!

Охима покачала головой. На лице ее выступили красные пятна. В голосе ее слышалось волненье:

- Меня крестили, но я от мордовского Чам-Паса не отреклась. У меня два бога...

Андрей насупился:

- Полно. Двум богам не молись. Либо нашему, либо Чам-Пасу... Ну, говори! Какого бога избираешь?

Охима с улыбкой тихо сказала:

- Твоего. Потому что он - твой.

Андрею почему-то стало жаль Охиму. Он погладил ее по плечу ласково.

- Ладно. Молись Чам-Пасу, все одно ты наша, русская... И все одно ты меня полюбила больше своего жениха Алтыша...

Андрей вспомнил, как бывший жених Охимы, мордовский наездник Алтыш Вешкотин, вернувшись с войны из Ливонии, сказал ей, вынув из ножен саблю:

- Я или он?

Охима бесстрашно ответила:

- Он.

Сабля вывалилась из рук Алтыша.

- Прощай! - сказал он, и больше его уже не видала Охима.

Андрей подвинулся к ней и тихо, вкрадчиво заговорил:

- Люблю я тебя, то ты знаешь... И ни на кого я тебя не променяю. Так вот слушай. Боярин Басманов вчера сказал мне: "ты добрый пушкарь, и пошлем мы тебя на тех кораблях в чужие страны"... Охима, Охимушка, не плачь, коли на корабль меня посадят. Жив буду - вернусь. Богу не угожу, то хоть людей удивлю. Чего нахмурилась? Посмотрю, какие там пушкари! Свой глаз - алмаз, чужой - стекло. Ливонских пушкарей видел: похвальбой богаты, а делом бедны. Погляжу на иных...

Охима прикинулась спокойной, будто ее не тронули слова Андрея, отвела его руки в стороны.

- Уймись, - сказала она небрежно. - Чего красуешься?

- Семь кораблей снаряжает царь... Наши пушки ставят на них... Будем с морскими разбойниками воевать... Топить их будем!..

- Да уймись же, тебе говорю. Не болтай! - дернула она его за рукав. Не хвались. Доброе дело само себя похвалит.

Андрей замолчал, сел за стол, опустил голову на руки, тяжело вздохнул:

- Эк-кое времечко, - тихо произнес он. - Дай-ка еще браги!

- Нету больше... Што было - выпил.

- Мда... Не хочется мне тебя покидать...

- Милый, желанный... Не уезжай! - прижалась она к его могучей груди.

- Милая... желанная и ты!.. - отстранив ее и снимая с нее бусы, шепчет Андрей.

Бусы отложены далеко в сторону.

Уже косы ее распущены, и голос уже не тот...

- Велик день, красна заря, как сошлись мы с тобой тогда на Волге... И чудесен путь, по которому шли мы с тобой в сей светлорусский град, чтоб увидеть государя батюшку... - говорил тихо, с восторгом пушкарь, в то время как Охима прикрывала шелковым лоскутом икону.

- Время идет, будто хлопья снега; летят и месяцы... Но любовь к тебе все крепче и крепче, моя ненаглядная!

- Пускай была бы жизнь наша как тихая река... Хочу с тобой быть всегда.

- Эх ты, ягодка моя!.. Не бывает река всегда тихою. И туманы, и ветры, и грозы беспокоят ее... Хоть бы виделись нам сны узорные, и за то благодарение богу. Быль наша котлу жаркому подобна... Кипит и бурлит она непрестанно... Огонь...

- Молчи! Ты не на Пушечном дворе. Что за огонь?!

- Ладно, лебедушка... Молчу.

- Коли так, думай об одном: не светел ли месяц светит? А?

Андрей рассмеялся:

- Ах ты, цветик мой, царская дочь! Трень-трень, гусельцы!

- Давно бы так... Глупый! Не пущу я тебя никуда! Мой... ты!

Василий Грязной начисто раскрыл свою душу перед братом Григорием.

Караульная изба в Котлах. Ночь, мороз, тоска, а он жалобно, не своим голосом, бубнит:

- Полюбилась она мне с давних пор... И ни еда, ни питье не идут в горло... Не угощай меня, брат, не томи... Хушь бы руки мне наложить на себя, разнесчастного...

Григорий старше Василия на семь лет. Степенный, черноглазый бородач. Ему смешно слушать эти речи брата.

- Эх, молодчик! К лицу ли тебе, царскому слуге, нюни распускать? Добывай счастье своей рукой...

- Да как же так? Венчанный ведь я на Феоктисте, бог ее прости!.. Не люба она мне. Не хочу я ее. Засушит она меня.

- Ну, какая тут беда! Мало ль ныне чудес между венчанными... Возьми да и напусти на нее потворенную бабу...* Пущай на грех ее, Феоктисту, наведет... А посля того - в монастырь ее... грехи замаливать.

_______________

* Сводня, сваха и т. п.

- Эх, брат! - тяжело вздохнул Василий, растрепав свои черные, как смоль, кудри.

- Ну, чего вздыхаешь? Аль не дело я говорю?

- Это одно. А другое того хуже...

Григорий с удивлением посмотрел на брата.

- Ну, чего еще хуже? Аль перед царем провинился?

- Не угадал, братец... Пропала моя головушка!

- Да ну, не тяни, сказывай, што еще у тебя? - всполошился Григорий.

Немного помолчав, совершенно раскиснувший Василий робко промолвил:

- Та, о которой страдаю я, из головы у меня не выходит. Монахиня она...

- Ого!.. - задумчиво протянул Григорий. - Дело суматошное... Худо, брат, худо. Опять блажить начал.

- То-то и оно! Не избыть мне моего горя-гореванного... Видать, уж конец мне пришел...

- Буде, щипаный ус! Негоже. Небось, горе - не море: выпьешь до дна, охнешь, да не издохнешь... Тебе еще жить, да гулять, да грешить вдосталь на роду написано.