Валентин Костылев - Питирим (Человек и боги - 1)

• Название: Питирим (Человек и боги - 1)
• Автор: Валентин Костылев
• Жанр: История

---

Он погасил свет, заглянув заботливо в окно. Над Нижним светили холодные осенние звезды...

- Ладно, светите...

Олисов с самодовольной, лукавой улыбкой уснул, обернувшись на постели к окну...

V

На другой день после веселья в доме Волынского в Нижний примчался верхом на неоседланном коне помещик Петр Трофимович сын Всеволоцкий: без шапки, в холопьем кафтане и прямо к Волынскому. Помощника губернатора он застал во дворе, в бане; тот, выкупавшись, сидел в предбаннике, закутанный в белоснежную простыню, и, облизываясь, тянул из кувшина брагу. Опохмелялся после вчерашнего. Удивленно вскинул глазами он на ошалелого гостя.

- Бью челом, Иван Михайлыч, будь благодетелем, спаси! - еле переводя дух, говорил Всеволоцкий. - Гибнем! Помещики покидают дома свои, чтобы женам их и детям от разбойников побитыми и пожженными и поруганными не быть. Голытьба обнищалая, обозленная, озверелая, а во главе ваш нижегородский клирик какой-то, добралась и до наших мест. Близость керженских скитов охрабрила крепостных мужиков... Непослушание и дерзость в их глазах... Слухи зловещие идут из скитов, нарастает бунт... Грозят нападением воров. Мужики повсюду выходят из повиновения!

- Знаю... - спокойно сказал Волынский, протянув гостю кувшин. Хлебни с дороги-то. Питиримовский ученик это... Софрон, или Иван Воин, как его прозвали на посаде... Ловим мы его.

Петр Трофимов жадно вбирал брагу, обеими руками запрокинув кувшин.

- В Васильсурске тюрьму разбили, - продолжал он, вернув кувшин Волынскому. - Всех колодников на волю выпустили... Сыщиков в наших местах нет... Воеводы запуганы. Что делать? А глядя на воров, бунтуют и мирные бурлаки и крестьяне, бьют купцов и воруют их товары. И солдаты, вместо честного солдатского званья, с охотою приемлют на себя воровское имя.

Волынский, отдуваясь, встал неторопливо со скамьи, поморщился и принялся равнодушно обтираться простыней.

- Все это многоизвестно... Позавчера из Питера новый опять приказ пришел о ворах. Царь напомнил о всеконечном суровом искоренении воров и разбойников и становщиков.

Волынский стал одеваться, деловито разбираясь в своем белье. Всеволоцкий сидел, отвесив губу и глупо уставившись глазами в угол.

- М-да-с! - вздохнул тяжело Волынский. - Приказано казнить их разною казнию без всякого милосердия...

Всеволоцкий оживился. На лице его мелькнуло любопытство.

- Какою же казнию?

Иван Михайлович, затягивая ремень на талии, сказал с веселым блеском в глазах:

- Вешать за ребра, резать языки, колесовать. Которые помещики знали про разбои и ничего не доносили - их тоже вешать... Понял? - щелкнул языком Волынский. - А если старосты и выборные крестьян знали и молчали, то колесовать их... Больше же всего стараться получить воровских атаманов... Понял? Сыщикам за пойманного разбойника пять рублей, а за открытие притонодержателя - все его имущество.

Помещик завертел головой:

- Ох, трудно! Ох, трудно! Сам народ их скрывает. Да что говорить... пристают воры и по монастырям и пустыням, у приходских церквей... у духовного чина... и у церковных причетников, под именем бурлаков или казаков, ханжей и трудников. Это ж известно!

Волынский надел теплый халат и молча, вразвалку отправился к себе в дом.

- Ох, ох, ох! - вздыхая, семенил за ним следом через пустырь Всеволоцкий! - Что же теперь нам, дворянам-то, делать?

- Воюйте! - засмеялся помощник губернатора, но сейчас же его лицо стало серьезным. - У нас, братец мой, есть дела похуже этого.

И он рассказал Всеволоцкому под великою тайною следующее:

- Сын Петра, царевич Алексей, как известно, в прошлом тысяча семьсот восемнадцатом году скончался июня двадцать шестого дня в семь часов пополудни в граде Санк-Питербурхе и погребен бысть по христианскому обычаю с великокняжескими почестями. А в народе, в лесах, болтают люди, что царевич жив. Об этом рассказывали схваченные губернатором мужики из Порецкой волости Алатырского уезда, дворовые люди из вотчины царевича Алексея, которые будто бы сами были с поклоном у живого царевича и были им премного обласканы и обнадежены.

В лесах, по деревням луговой стороны, говорят: "не надо-де сокрушатися, царевич-де жив и скрывается от отца в лесах стародубских, собирает войско, и польский король ему вспомогает".

- А ты знаешь, что сие значит? - спросил с тревогой в глазах Волынский.

- Нет, не знаю... - упавшим голосом ответил дворянин.

- Это значит, что наш уезд в крамоле обвинить могут. У нашего государя это недолго, и всем нам тогда петля. Царь разбирать не будет, пришлет свою гвардию да палачей, и конец! Конец всем нам и вам!

Волынский рассказал: в Духовном приказе, под пыткой, раскольники стали упорнее, и в глазах их суровая уверенность, а один даже крикнул на дыбе: "Подождите, псы поганые, сгубят и вас!"

Из Питера одна за другой идут бумаги об истреблении сеющих смуту странников и об учинении "жестокой расправы с замерзелыми раскольщиками и иными изуверами и бродягами, болтающими во вред государственному и церковному устроительству, не щадя людей, какого бы звания и чина таковые ни были, не взирая на лицы".

- А ты говоришь о разбойниках... - покачав головой, сказал Волынский. - Так и жди бунта, а ты о себе трепещешь и о своих бабах... Чудак! Давай-ка лучше выпьем... Присаживайся.

Волынский скрылся в чулан, уронив что-то там в темноте и ругаясь неизвестно на кого...

Без него откуда-то, словно из-под земли, появился в горнице ночевавший у Волынского обер-ландрихтер Нестеров. Поздоровался с Всеволоцким, крякнул и завопил гласом велиим:

- Михалыч... Неси... Душа лезет вон...

Волынский вернулся с громадным кувшином в руке. Нестеров засуетился. Достал со стойки чашки. Всеволоцкий машинально подвинул одну из них себе.

- Разбойники его, видишь, одолели, воры, - сказал, отдуваясь, Волынский Нестерову. - Жалуется...

- Об истреблении разбойников многие взыскания чинятся, и многие сыщики жестокие посылаются, и многие разговоры ведутся, - наливая себе вино, сказал Нестеров рассеянно, не смотря ни на кого. - Однако разбойники числом приумножаются и лютее день ото дня становятся. Это понятно. Ничего нет удивительного.

Нестеров опрокинул чашку с вином в рот, стал жевать хлеб с куском рыбы. Откусит хлеб, посмотрит, понюхает, потом начинает терзать зубами рыбу. И все говорит и говорит о разбойниках, да как-то спокойно, вроде как сочувствуя им. Всеволоцкий опять плаксиво зажалобился на воров. Волынский слушал его спокойно, с любопытством, а потом, указав на рыбу, заявил:

- Судачок замечательный. Пожуй. Арестанты вчера мне целый пуд наловили...

Всеволоцкий покорно взял кусок судака. Нестеров ухмыльнулся:

- Ежели бы во всех градах, во всех слободах дворянских и у приказных людей порядка и правды было поболе, и людей не мытарили бы так, то и воров бы в лесах и на дорогах число сократилось бы...

- Ладно. Пей. Потом поговоришь, - хмуро оборвал его Волынский.

Дворянин вздохнул обидчиво. Нестеров и Волынский запалили рожки с табаком.

VI

Было пасмурно - день Покрова, день праздничный, а скучно... Небо суровое. И пошли разговоры на Керженце: "веру переменить - не рубашку переодеть - сказывается"; "бог не хощет видеть волка в овечьей шкуре среди праведных старцев". А другие: "Что солнце? Что нам миром увлекаться, если должно в гробе лечь?" И чем страшнее, безрадостнее шли слухи из Нижнего, тем скорее хотелось этим умереть, закрыть глаза навеки, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать. И бродили по лесам люди, проповедывавшие "красную смерть" на костре. При получении известия, что в Пафнутьево едет Питирим, сожглись на Керженце уже три семьи. "Куда же деться? Нужда стала", - говорили они перед сожжением. А в лесу да в изгнании, да без крова, без хлеба, да еще накануне зимы, и так и эдак - голая гибель. И земля и небо холодны к таким беднякам.

Сафонтьевцы, проповедывавшие самосожжение, становились толпами у окон по деревням и пели стихиры о "красной смерти".

- Святая Русь, крестьянская Русь горит! - причитывали кликуши и юродивые, выматывая душу у крестьян своими исступленными голосами.

Но епископ шел, неотразимо приближался к Пафнутьеву - об этом доносили в скиты разведчики; он имел свою цель и верил в свою звезду. Было страшно. Люди умирали от ужаса перед будущим, а у него не только не было страха, но заключена в уме своя цель, своя мысль, он что-то знает, знает то, чего никто здесь не знает. Ну не антихрист ли? Ведь и смерти он не боится, "злой демон духа!" "Лесной патриарх", глядя на смятение старцев и поселян, хмурился:

- Этим пламя не заглушишь, а токмо больше раздуешь... Пожалуй, сожигайтесь, Питиримке только того и надо. Малодушие!

Варсонофий собрал в скиту всех старцев и соседних стариц, и бельцов, и мужиков, и заявил во всеуслышание:

- "Лесной патриарх" прав: держись спокойнее... Да! Епископ - не волк, а тоже человек. Ума терять не след. Исподволь и ольху согнешь, а вкруте и вяз переломишь. Не мешает хитрость свою иметь.