Эмманюэль Мунье - Манифест персонализма

• Название: Манифест персонализма
• Автор: Эмманюэль Мунье
• Издательство: "Республика"
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-250-02694-X

Издание включает важнейшие произведения Э. Мунье (1905–1950), основоположника и главного теоретика французского персонализма. Созданные в драматический период истории Франции они ярко передают колорит времени. В них развиты основные темы персоналистской философии: духовных мир личности, межчеловеческое общение, свобода и необходимость, вера и знание, выбор и ответственность. С позиций личностного существования рассматриваются также проблемы социальной революции, государства, власти, демократии, национальных отношений. Главной же темой остается положение личности в современном мире, смысл ее жизни и деятельности. Большинство произведений, вошедших в издание, впервые публикуется в переводе на русский язык. Для читателей, интересующихся историей современной философии, проблемами культуры.

От редактора fb2 — требуется вычитка по бумажному оригиналу.

---

Первые два условия сегодня мы можем считать выполненными: парламентаризм доказал свое бессилие даже в лице своих последних энергичных людей, глотку прессы заткнули деньгами; оба орудия демократии находятся в непригодном состоянии. Что касается третьего, то уже достаточно литературы, чтобы утверждать его наличие, начиная от энциклики «Quadragesimo anno» и кончая последней речью господина Кайо. Остается четвертое, которое люди действия рассмотрят в свое время, но которое, вне всякого сомнения, обеспечивается агонией капитализма; наконец, последнее, которое также не составляло бы особой проблемы, настолько трудно представить себе строй более бесчеловечный, чем нынешний строй, если бы революция не содержала ныне риска открыть пути прихода к власти коммунистам: последнее — это, несомненно, единственный вопрос совести, который христиане-революционеры должны задать себе.

Мейер в «Institutiones Juris Naturalis»{62} специально уточнил природу и разновидности этого права на восстание. Его предшественники считали, что законное восстание не может рассматриваться как грех против власти, поскольку тиран уже не обладает авторитетом. Народ по отношению к нему, говорит Мейер, тогда уже становится не подданным своего суверена, а нравственной личностью, пребывающей в состоянии законной обороны, поскольку речь идет о самой личности и ее сущностных благах. Если он не осознает такой опасности, то «любая группа граждан, даже если она не образует нравственную личность в полном объеме или органическое социальное объединение в силу личного права, присущего каждому индивиду, может в этом крайнем случае объединить силы всех, чтобы противопоставить всеобщему угнетению коллективное сопротивление»[98]. В таком случае нет надобности в юрисдикции, чтобы принять решение в пользу законной обороны индивидов. А «оборона» не означает «пассивность». Оборонительной войне не противопоказана инициатива наступления; отец Катрейн уточняет, что, когда он говорит о сопротивлении, «речь идет об активном сопротивлении с применением силы, о сопротивлении с оружием в руках»[99].

Наконец, после всего того, что мы сказали выше, можно поставить вопрос, а не становится ли бесполезной любая аргументация, оправдывающая право на восстание в условиях нынешнего строя в силу следующего факта: сегодня не существует ни правительства, ни тирана, существует слепая и бесчеловечная материальная сила, которая заняла место людей во главе государства. Долг завтрашнего дня связан не с восстанием, а с выполнением общественных работ.

Два последних возражения тем не менее все еще имеют значение для христианина.

Разве могут те, кому было сказано: «блаженны миротворцы», даже в самом серьезном случае считать необходимым прибегнуть к насилию? Это возражение не слишком серьезно и связано с общей психологией. Мы уже отмечали, что в эпоху технической революции, которая, впрочем, может происходить в форме ускоренной эволюции, нам надо раз и навсегда избавиться от ходячих представлений о мятеже, которые ныне образуют главное препятствие на пути прозорливых людей. Повсюду слишком много думают об актах насилия, что мешает увидеть гораздо чаще существующие состояния насилия, например такое состояние, такой порядок, при котором миллионы людей лишаются работы, умирают и теряют человеческий облик, и что точно так же, как тиран оказывается подлинным мятежником, подлинным насилием в одиозном смысле слова становится сохранение существующего строя.

Христианин может также задать себе вопрос, не обладает ли терпение как в политике, так и в личных делах большим совершенством, чем сопротивление. Здесь налицо путаница по поводу христианского смирения, которая уже давно используется в предвыборной литературе. Для собственного совершенствования христианин может согласиться на испытание несправедливостью, которая обрушивается на него. Это его личное дело. Но он не одинок в мире. Переносить испытание не значит санкционировать его, и он вполне может сочетать стремление не обращать внимания на личное оскорбление с долгом борьбы против утверждения несправедливости в мире. Строй, подобный современному капитализму, это своего рода социальный грех, в котором все принимают участие в той или иной степени, у которого есть своя инерционная сила, гораздо более мощная, чем все индивидуальные грехи вместе взятые. Христианин призван бороться не против своего личного несчастья, а против зла, и хорошо известно, что в такой борьбе нуждаются все.

IV

Наша ли вина в том, что приходится говорить о власти, экономике, агитации? Наша подлинная забота не об этом. Наше сердце принадлежит не этому, оно живет рядом с людьми, природой. Богом. Призыв к новому служению, услышанный нами, исходит именно от них. Призвание одних подталкивает их в этом направлении, призвание других толкает их назад: ну и что же? Христианство — это не утонченная религия; вчера — мечта, сегодня — каторга. Таков человек.

Мы несем ответственность за любые последствия. И тем не менее самым значительным является то, что мы чувствуем, как революционный гнев проникает в сердца, в самую их глубину. Однако ничего не произойдет, та же серая сила будет отягощать новые органы, если мы не донесем огненное дыхание до этого глубокого убежища зла.

Не лишним будет напомнить христианину о его собственном положении в духовном универсуме. Непосредственно ему противостоит чувственный мир, тяжеловесный, но исполненный света, он поражает его разрядами молний, возбуждающими поэтическую интуицию, и вместе с тем для своего постижения требует нелегкой работы ума, сохраняя в то же время в себе нечто непроницаемое и таинственное; только молитва и вера оказываются способными пройти через него.

В основе принципа его действия лежит закон любви, самопожертвование во имя любви, полное самозабвение в любви: Ama et fac quod vis{63}. Вся его жизнь устремлена к любви к Богу. Единственное основание: воздать Богу по его милости, любовью за любовь. Единственный закон для него — это закон совершенства, предписания, а не совета. Святость не является сверхъестественным призванием, это естественное, хотя и не обычное призвание христианина[100]. Под нею и на подъеме к ней располагаются ступеньки, перила и контрфорсы, и их все тяжелее и тяжелее преодолевать, но благодаря им взору вашему открываются парящие в небе соборы, покоящиеся на поддерживающих их сводах! Где бы ни находился христианин, вокруг него сразу же образуется атмосфера героизма. Questa aventura[101]{64}: христианин, жаждущий приключений, имеющих конкретную цель, но неисчерпаемых, подвергает свою жизнь постоянному риску; чтобы сняться с якоря, ему надо только следовать Евангелию.

Христианин не является моральным существом: он существо духовное, а это нечто совершенно иное. Он ни на йоту не пренебрегает моральными правилами, ибо знает, что всякое высокомерие для него губительно. Но правила обладают добродетельностью лишь благодаря живой личности, и даже буква Евангелия может убить за пределами этой жизни[102].

Наконец, никакая дорога не ведет христианина к общему благу, если она не проходит через распятие на кресте. Радость у него не отнята, более того, она сопровождает его на всем его жизненном пути. Но безмятежное счастье не является радостью. Мгновенная радость со слезами на глазах или пылкая скрытая радость в течение длительного времени — вот естественное состояние христианина. Именно поэтому Пеги говорил, что сутью католицизма является нежность. Израненная нежность.

В противоположность всему этому существует буржуа. Я предчувствую, как нарастает раздражение. Каждый из нас несет в себе половинку, четвертинку, осьмушку или двенадцатую часть буржуа, и этот буржуа раздражается, когда слышит свое имя, подобно тому, как раздражается демон внутри одержимого верой. Внесем ясность. Мы не выходим за границы буржуа, достигнув определенной величины доходов. Буржуа существует на всех широтах и долготах. И хотя его мораль была порождена одним классом, сегодня она, подобно тяжелому газу, проникла в нижележащие сферы общества. Наверху расположились несколько крупных капиталистов, или пиратов индустрии, спасаясь от него и оставаясь буржуа в социальном плане. Внизу — насильники. Между ними — земля, полная белых пятен, подобная карте неосвоенного континента. Мы знаем также, какие несметные сокровища, сверкающие огнями, таятся нередко под застывшей оболочкой. Мы слишком любовно взираем на мир, чтобы не быть насильственными, но сам мир слишком переполнен любовью, чтобы быть «миром вообще».

«Буржуа» от этого не становится воображаемой моральной сущностью. Это — историческая сущность, такая же сущность, какой обладает стоик, эпикуреец, христианин. Мы не собираемся, вслед за Зомбартом, переделывать его систематику или вслед за Максом Жакобом, посвящать ему шуточную симфонию с вариациями. Буржуа — это не только нечто курьезное и забавное в том, что занимает нас в данном случае; он являет собою человеческий облик Антихриста: и это еще не самый гнусный облик.