Ирина Денежкина - Дай Мне! (Song for Lovers)

• Название: Дай Мне! (Song for Lovers)
• Автор: Ирина Денежкина
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8370-0183-2

Ирина Денежкина – сверхновая звезда русской литературы. Книга, изданная немедленно после того, как Ирина стала финалистом премии «Национальный бестселлер», завоевала русских читателей силой чувств, необузданностью энергии и мастерством исполнения.

Сегодня «Дай мне!» – всемирный бестселлер. Книга вышла в Италии, где заняла место в Топ-10 между Паоло Коэльо и Исабель Альенде. Летом книга Денежкиной выходит в Голландии, Германии, Литве, осенью – в Англии, Швеции, Финляндии, Франции. В начале 2004 года – в США. «Дай мне!», как ледокол, взломала лед недоверия к современной русской литературе.

Герои повестей и рассказов Ирины Денежкиной переживают самый сложный период жизни, когда их главной заботой становится реализация сексуального влечения. Но наряду с ними такими же действующими лицами можно считать саму ювенильную реальность и скрытый механизм романтики любви.

---

— Что–что он любит — не расслышал Шнур. Говорят, у уральцев плохая дикция. Ничего не понятно. Это наглая ложь. Мы прекрасно живём и все друг друга понимаем. Но бестолковые столичные жители часто нас не понимают. Приходится париться — говорить внятно. Я откашливаюсь.

— Да не любит, говорю, он, а колокола льет, потому что такой нравственный. Короче, первый вопрос, который я ему хотела задать, тебе задаю про тюрьму. Ты про тюрьму знаешь что–нибудь

— Ну, я там был — в тюрьме — снимался в кино два дня, на зоне строгого режима. Четыре, пардон.

— С полным проникновением

— Ну да, с погружением в атмосферу, ничего так.

— Страшно

— Страшно, дико.

— Двери железные

— Нет. То есть и двери железные, но вообще небо низкое — давит.

— В тюрьме тех, кто с девками занимается оральным сексом, сразу отправляют к голубым, это так — делюсь я своими познаниями.

— Ну, на самом деле… Это называется «дельфин», по–моему. Те, кто лижут, называются «дельфинами», — в свою очередь делится познаниями Шнур.

Я такого ни разу не слышала. Почему дельфины? Дельфины гладкие, блестящие, стрекочут и ныряют. Может, как раз оттого, что ныряют в неизведанные глубины женского организма

— Ну и?

— Я не знаю, как же выпытать–то, лизал или не лизал?

— Ну вот пришлёт тебе девушка письмо «Дорогой, возвращайся скорей, я не могу забыть, как ты меня лизал ТАМ». Письмо прочтут и отправят тебя к дырявым. Может быть такое?

— Слушай, я таких подробностей не знаю. Дело в том, что тюрьма тюрьме рознь. В каждой тюрьме свои законы. Мне кажется, что это будет какой–то частный случай, не общее правило, — напрягается Шнуров.

— И что бы ты стал делать с этим частным случаем?

— Я не знаю. В несознанку, конечно. Что остается делать? В глухую несознанку.

— А вот у Довлатова написано, я не помню точно, ну, примерно «Посреди камеры стояла параша, и я туда не мог поссать при всех. Так выяснилось, что я интеллигент». Так вот, интеллигент ли ты?

Шнура не интересует, интеллигент он или так. Шнур задается более практическим вопросом

— В таком случае, куда же он ссал?

— Видимо, как–то выдавливал, — это я, конечно, хуйню спорола. Непонятно, что значит выдавливал. Шнур тоже не понял.

— В смысле, выдавливал?

— Ему, наверное, стрёмно было.

— Ну, это ж невозможно. А когда тогда он ссал?

— Ну, видимо, обливался там слезами, а когда все заснули, он так тихонько, тихой сапой…

— Я бы, наверное, не стремался.

— Значит, не интеллигент, — мне почему–то важно выяснить этот вопрос. Хотя, признаться, я сама не твердо знаю, что такое интеллигент. Но понимаю, как на этот вопрос ответил бы певец Новиков. Он бы сказал, что в интеллигенте важна чистая душа и колокола, а не куда ссать.

— А что ты понимаешь под словом «интеллигент»?

— Интеллигент — это человек, зарабатывающий умственным трудом на жизнь. Всё. Если ты головой зарабатываешь — ты интеллигент, а все эти нравственные категории, по–моему, чушь собачья.

— А с верой в Бога как у тебя?

— Сложно, как у всех.

— Крещеный?

— Ну, конечно.

— Насильно бабушкой или сам?

— Ну, не знаю, раньше всех крестили.

— Когда это?

— В Советском Союзе. Раньше нравственность была выше как только маленький рождается — сразу в церковь, вперед.

— И что? Веришь?

— Ну, видишь, с трудом. Когда–то верю, когда–то не верю, в разные моменты по–разному. Когда–то склоняюсь к буддизму, когда–то мне кажется, что все это призрачно, иногда кажется, что все настоящее — это нижний мир, корни мира. Когда–то мне кажется, что вообще ничего нет, что все мы просто маленькие зомби, которые снимают свой фильм.

— С какой периодичностью тебе это все кажется?

— Да если б я знал. Я же не компьютер, который работает по схемам.

— Ну, например, раз в несколько месяцев склоняешься к буддизму…

— Нет. Я месяцами не живу, я гораздо быстрее меняюсь. Месяцами, годами — это не про меня.

— Как–то идем с подругой по улице (мы некрещеные обе) несколько лет назад, и она говорит «Бога нет, потому что его никто не видит, а Ковш (Медведицу) все видят, значит, он есть». С тех пор у нее, как только что–то случается «Это Ковш». Или «Ковш так не хочет». У тебя нет такого чего–нибудь, языческого?

— Дело в том, что, когда говорят «Бога нет», сразу хочется спросить «Koгo–кого? Кого вы имели в виду? Кого же нет?» Определяя Бога, ты определяешь его существование. У меня папа некрещеный, а может, и крещеный уже, не знаю.

— Многие там ничего не соблюдают…

— Я постился раньше, были времена.

— Яйца, молоко, мясо не есть, да

— Да–да, рыбный день, четверг ждешь. Нормально, во время поста, в четверг, можешь совершенно спокойно рыбу хрумсать. Если не страстная неделя.

Ковш нам с Волковой позволяет есть всё. И иногда зря. Потому что Волкова иногда не прочь поститься — в смысле сидеть на диете. Пирожков с мясом не есть, майонез на бутерброды не намазывать — и быть стройной, как жердинка. С разлетающимися белыми волосами и проколотым пупком. Мечта, а не женщина.

Но я бы так не смогла. Есть только кашки и морковку. И трахаться нельзя к тому же.

— А женатый ты был, нет?

— Конечно.

— А венчался?

— Конечно.

— И сколько раз?

— Ну, пока один. Я попробовал, сначала же надо на себе все попробовать.

— А это когда было?

— Мне было двадцать лет.

— В двадцать лет женился! Чего так рано

— Ну, чтобы в старости не повторять подобные глупости.

— А венчаться ты сам придумал?

— Это теща настояла.

— Чтобы не убежал?

— Я не знаю. Как видишь, убежал.

— То есть, венчание не помогло?

— Не помогло.

— Ну, это же считается на всю жизнь…

— Есть же обряд развенчания.

— Ты прошел обряд развенчания?

— Без меня его прошли, так что там все в порядке. Есть венчание, есть развенчание…

— А смысл тогда в венчании? То же самое, что законный брак.

— Ну, ритуал, некий ритуал. Все браки заключаются на небесах, правильно?

— И разводы тоже, да?

— И разводы тоже на небесах. Вообще все на небесах.

— Свадьбу–то помнишь?

— Ну, конечно.

— И какая свадьба была? Столы такие здоровые?

— Да, столы здоровые… У нас недавно у саксофониста была свадьба. Так вот, она была веселее, чем моя. Но ему тоже было невесело.

— Почему же?

— Ну, какой же человек в сознательном рассудке будет вступать в брак таким образом?

— Каким, с женитьбой?

— Ну, да. Женитьба, свадьба, родственники, подарочки…

— Одна моя подруга утверждает, что каждая девушка мечтает надеть свадебное платье…

— Можно купить ей свадебное платье на дискотеку, — говорит Шнур.

Я со Шнуром согласна, что свадьба — большое нельзя. Гостей зови, никого не забудь, а то потом хая не оберешься. Все пьянствуют, жрут, орут «горько», только ложку сельди под шубой в рот засунула — сразу целоваться надо, майонезными губами. И всё это — в какой–нибудь столовой, украшенной плакатами типа «Кто не будет веселиться, не дадим опохмелиться» или «Счастья семье Бу–дянниковых». Объезд наиболее идиотских достопримечательностей твоего города, платье в грязи, идиотские ленточки на машинах натянуты… Лучше в платье на дискотеке, правильно, или еще — на лошадках. На Блэки.

— А объезд достопримечательностей был?

— Ну, конечно. Всё, все как у людей, фотографии у Петра Первого…

— А второй–то раз не собираешься жениться?

— Не–не–не.

— Почему?

— Это как наркотики кто не пробовал — стоит попробовать, кто торчит — надо бросать.

— А в Ёбурге все девки «Замуж, замуж! Ты меня не любишь, если не возьмешь…»

— Все–таки мы в Петербурге, а не в Екатеринбурге, — важно говорит Шнур. — Тут немного другие законы существования.

Надо же, какие столичные жители все из себя.

— А дети–то есть?

— Двое. Один… ммм… как бы не в браке рожден, — смущается Шнуров.

— А где он рожден?

— Ну, так просто рожден.

— А сколько лет?

— Четыре года, второму одиннадцать лет.

— Ну, взрослые дети. Ты уже отстрелялся и можешь делать что угодно, замена есть.

— Я об этом не думал.

— У тебя хорошие отношения с детьми?

— Да, хорошие.

— Часто видишься?

— Хотелось бы чаще, у меня просто жизнь такая. Как–то вижусь.

— Раз в неделю?

Это я спросила потому, что раз в неделю — такая классика. Мне один мужик в Ёбурге рассказывал, что его папа в детстве раз в неделю по воскресеньям водил в оперетту. Которую мальчик, разумеется, терпеть не мог. Потом они ехали через полгорода, куда–то чуть не на Химмаш, ночевать к папе в общагу этого долбаного Химмаша. В комнате было всего две кровати, причем второй жилец там практически не жил, очень редко жил, и у папы, стало быть, была почти отдельная комната. Но спал мальчик с папой все равно на одной теснючей кровати вдвоем. Нельзя, что ли, было лишнего белья купить, чтобы соседнюю кровать занимать… Да матрац бы на пол купили — делов–то. И вот надо же, мой знакомый ё'бургский, дьяхан с джипешником, за сорок перевалило, все это помнит и даже вот мне рассказал. Помнит еще, что папа мальчика кормил каким–то якобы, очень вкусным салом со шкварками… бееее. Сомнительно, конечно, все в этой истории оперетта, сало, кровать. Недопедофилия, что ли.