Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

• Название: Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
• Автор: Армин Шейдербауер
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22254-4

Автора этих мемуаров можно назвать ветераном в полном смысле этого слова, несмотря на то, что ко времени окончания Второй мировой войны ему исполнился всего лишь 21 год. В звании лейтенанта Армин Шейдербауер несколько лет воевал в составе 252-й пехотной дивизии на советско-германском фронте, где был шесть раз ранен. Начиная с лета 1942 г. Шейдербауер принимал участие в нескольких оборонительных сражениях на центральном участке Восточного фронта, в районах Гжатска, Ельни и Смоленска. Уникальность для читателя представляет описание катастрофы немецкой группы армий «Центр» в Белоруссии летом 1944 г., а также последующих ожесточенных боев в Литве и Польше. В марте 1945 г., в сражении за Данциг, Шейдербауер получил тяжелое ранение и попал в госпиталь. Вместе с другими ранеными он был взят в плен вступившими в город советскими войсками, а в сентябре 1947 г. освобожден и отправлен в Австрию, на родину.

---

Как и в Сен-Авольде и в Морхингене, в зданиях казарм в Швейднице, в коридорах и над дверями висели гербы различных мест Нижней и Верхней Силезии. Это означало, что где бы ты ни находился, на тебя смотрел кусочек Родины. В огромном здании берлинского «Дома Родины» имелись комнаты, посвященные каждой немецкой области. Такая же комната была и в одной из наших казарм для силезской родины и ее сыновей. Тот факт, что по своей сути Вермахт основывался на более широкой концепции Великой Германии, в определенной степени ослабил принцип преданности своей местности. Но он ни в коей мере от него не избавился. Во всяком случае, я узнал тогда, что такое Швейдниц и какое наш полк имел к нему отнршение в мирное время. Это был, как поется в старой солдатской песне, «мой настоящий дом».

Ожидание приказа об отправке на фронт оказалось, слава богу, непродолжительным. Я был рад, когда пришло время и я смог отправиться в путь через Бреслау на Минск. Там я должен был явиться в «резерв фюрера» группы армий «Центр». В этот раз у меня не было такой «цели», какая была за год до этого. Передо мной не стояла перспектива отправки на курсы после нескольких месяцев стажировки. Мой настоящий испытательный срок на фронте еще только начинался, тем более что я был теперь офицером. О возможности ранения я не думал. Так называемый выстрел на родину, то есть ранение, требующее эвакуации в глубокий тыл, могло привести предстоявший боевой опыт к быстрому концу. В Первой мировой войне австрийские солдаты называли эѴо «выстрелом ценой в 1000 гульденов». Скорее я чувствовал себя так, словно ехал навстречу неопределенному будущему. К этому чувству примешивались воспоминания о боях под Гжатском. Это был своего рода страх перед ожидавшей меня проверкой, который висел у меня над душой.

Вскоре мы добрались до Белостока и Столпце, пункта на бывшей польской границе. Вместе со мной в купе поезда, перевозившего на фронт возвращавшихся из дома отпускников, сидели два офицера финансовой службы и старший офицер-врач. Медик направлялся в госпиталь, два финансиста ехали к местам своей тыловой службы. Эти господа везли намного больше багажа, чем я. У меня был всего лишь жалкий армейский ранец. Рассвело, а поезд тащился со скоростью около тридцати километров в час через район, находившийся под угрозой нападения со стороны партизан.

Внезапно раздавшийся взрыв стряхнул с меня дремоту, поезд покачнулся и резко остановился. Меня сбросило с полки, на которой и растянулся. Портфель медика упал с багажной полки и ударил меня по затылку. Снаружи был слышен треск винтовочных выстрелов. Пули пробивали стены и окна вагона. В поезде было большое волнение. Тыловики запаниковали. Один финансист начал стрелять из своего 6.35 мм пистолета через закрытое окно. Я заговорил с ним и попросил проявить благоразумие.

Потом я выбрался из вагона и спрыгнул в канаву рядом с насыпью. Подождал, когда прекратится винтовочный огонь. Скорее всего, стреляли всего лишь несколько партизан. Но ущерб оказался значительным. Пустой вагон, прицепленный впереди локомотива, и сам паровоз были сброшены с рельсов. Передняя часть первого из длинных экспресс-вагонов была сжата так, словно он был сделан из фанеры. Имелись убитые и раненые.

Через несколько часов со следующего на пути поста пришла укомплектованная рабочими ручная дрезина. Утром мы смогли наконец продолжить свою поездку. Тем временем была установлена причина взрыва. Русские импровизаторы умудрились с помощью сильно запутанной проволоки подорвать заложенную под рельсы мину, по всей видимости, самодельную. После этого они скрылись, предварительно нагнав несколькими выстрелами страху Божьего на пару путешествующих армейских финансистов.

Этот случай привел к тому, что по крайней мере в течение следующих двадцати лет я никогда не садился в первые вагоны пассажирских поездов.

От Минска мой путь лежал дальше на запад. После отступательной операции под кодовым наименованием «Буйвол», проведенной весной 1943 г., Гжатск был оставлен. Я должен был продолжить путь в сторону Спас-Деменска и остановиться в Ельне. Многие дома были там разрушены. Целыми оставалось только несколько построек, которые являлись отличительными чертами этого прифронтового городка. «Солдатская гостиница» размещалась в одноэтажном доме. На следующий день в дивизию должна была пойти машина. Так что я оставил за собой соломенный матрас, как последнюю мягкую постель перед прибытием на передовую. Потом я пошел во фронтовой кинотеатр посмотреть фильм «Судья Саломеи».

Кино еще не закончилось, когда неожиданно раздался гул моторов вражеских самолетов. В то время, как вокруг уже падали бомбы, все бросились в подвал кинотеатра. Опыт учит, что это хороший признак, когда слышишь свист бомб, потому что в таком случае они взрываются где-то подальше от тебя. Но в тот момент это было слабым утешением. Оставалось отвратительное чувство необходимости сидеть на корточках в переполненном подвале без всякой возможности хоть что-нибудь сделать. Около 150 солдат было собрано в одном помещении площадью около семидесяти квадратных метров. Потолок поддерживался всего лишь одним столбом. Все больше и больше бомб свистело и взрывалось.

Я уже размышлял, не стоило ли мне выбраться наружу в одну из пауз между воздушными ударами. Тогда со мной заговорил служащий полевой жандармерии из нашей дивизии и предложил перебежать вместе с ним в бункер, где находились жандармы. Он догадался, что я был из «Седьмого», по белым петелькам на моих погонах. Мы тут же выбежали из подвала и были очень рады, что вырвались из этой клетки. Бомбардировка продолжалась до часу ночи, но жертв было немного. Самое главное, не произошло прямого попадания в кинотеатр, чего мы так боялись.

Из Швейдница я выехал 23 мая и после двух наполненных событиями дней и ночей прибыл в свою роту. Я доехал на машине полевой почты от Ельни до дивизионного командного пункта, который находился в Алексино. Там же располагался и главный перевязочный пункт, работавший с полной нагрузкой. Предыдущей ночью один батальон из 461-го полка нашей дивизии проводил наступательную операцию, в которой потерял половину своего личного состава. Дальше путь лежал мимо цветущих лугов и сверкающих серебром берез по тщательно проложенным грунтовым дорогам. Вечером я наконец добрался до линии фронта, где, по сравнению с приключениями во время поездки, царил покой.

25 мая я написал отцу, что в полку меня ожидал «сердечный и очень хороший» прием. Я уже встретил многих людей, которых знал. Спокойствие на наших позициях «пошло мне на пользу». (Я находился в довольно сильном напряжении.) Только время от времени наблюдался беспорядочный артиллерийский или минометный огонь. Но скоро, говорилось в моем письме, я должен был «привыкнуть» к жизни на фронте, и необходимое спокойствие вернется. Я благодарил отца за то, что он и мать научили меня сделать правильную, истинную христианскую веру частью своей жизни, потому что ее подлинная ценность лучше всего познается на фронте. Я писал, что мне очень помогал Новый Завет, который дал мне отец. Он написал для меня посвящение из 90-го псалма: «Тысяча падет возле тебя и десять тысяч по правую руку от тебя, но ты поражен не будешь». Поэтому я был «преисполнен уверенности». Бог проследит за тем, чтобы все было хорошо.

Нашим ротным командиром был обер-лейтенант «Жорж» Хентшель из Верхней Силезии. Старшиной роты был обер-фельдфебель Палиге из Троппау. Оба они были призваны из запаса и еще в 1942 г. были награждены Германскими Золотыми Крестами. Мои товарищи Вальтер Хеншель и Людвиг Поповски были взводными командирами в 11-й и 7-й ротах, а я командиром взвода в 10-й.

Протяженность траншей на участке роты составляла один километр. Правый фланг состоял из отрезка «почтового тракта», проходившего через деревню Иваново. От находившихся в ней когда-то домов остались только обугленные бревна и части стен. Два взвода роты находились в траншеях в главной полосе обороны. Третий был выдвинут вперед в качестве сторожевого охранения. Расстояние до противника от нашего участка составляло 1800 метров. Сторожевые посты располагались в 800 метрах перед нами. Именно на такую дистанцию были установлены наши винтовочные прицелы. Время от времени русские выпускали одиночные снаряды из миномета или из «рашбума». «Рашбум» было названием, которое мы дали русскому полевому орудию, противотанковой пушке, которая била по цели прямой наводкой так, что звуки выстрела и разрыва снаряда почти сливались в один. Такой звук передавался словом «рашбум».

Настроение у людей было замечательным. Зима прошла, и они пережили отступление. Осознание своего превосходства над противником стало укореняться снова. «В такой войне мы можем держаться годами», считали они. В боях под Гжатском участвовал только второй батальон, но не третий, в котором я теперь находился.