Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

• Название: Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
• Автор: Армин Шейдербауер
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22254-4

Автора этих мемуаров можно назвать ветераном в полном смысле этого слова, несмотря на то, что ко времени окончания Второй мировой войны ему исполнился всего лишь 21 год. В звании лейтенанта Армин Шейдербауер несколько лет воевал в составе 252-й пехотной дивизии на советско-германском фронте, где был шесть раз ранен. Начиная с лета 1942 г. Шейдербауер принимал участие в нескольких оборонительных сражениях на центральном участке Восточного фронта, в районах Гжатска, Ельни и Смоленска. Уникальность для читателя представляет описание катастрофы немецкой группы армий «Центр» в Белоруссии летом 1944 г., а также последующих ожесточенных боев в Литве и Польше. В марте 1945 г., в сражении за Данциг, Шейдербауер получил тяжелое ранение и попал в госпиталь. Вместе с другими ранеными он был взят в плен вступившими в город советскими войсками, а в сентябре 1947 г. освобожден и отправлен в Австрию, на родину.

---

Раненые умирали не только от дизентерии и тифа, но просто от вызванного ранениями недостатка сил и отсутствия надлежащего питания. В нашем лазарете, куда я попал вместе с Францем Манхартом, в качестве еды два раза в день выдавался жидкий суп, который приносили в большом баке. Каждый заключенный получал порцию из черпака в котелок. Тем, кто не мог ходить, еду приносили санитары. Не могу забыть одно. В этом бараке офицеры и солдаты не были разделены. Один товарищ находился при смерти. Видевший это санитар положил рядом со своей подушкой котелок человека, который уже едва дышал. Санитар затаился, глядя на еще живого, в ожидании его скорой смерти. После того как раненый скончался, он с жадностью опустошил второй котелок. Эту сцену я вижу даже сейчас.

После прибытия в лагерь и еще до того, как нас разместили по баракам, я лежал в одном из финских домиков, которые были выделены для тяжелораненых. Эти фанерные домики были выше человеческого роста, так что люди лежали в два яруса. Я лежал на нижнем ярусе и хорошо помню лейтенанта латышского легиона СС, который лежал надо мной, свесившись вниз. Его рука была поражена параплегией, и он не мог ничего удержать. Это было ужасно, потому что рука была грязная. Рядом со мной лежал еще один латышский офицер. Его звали Антоне. Одна нога у него была ампутирована, а на другой была большая рана. Кроме своего родного языка, Антоне хорошо владел немецким и русским. Так что у меня была возможность вести с ним беседы. Относительно своего будущего он не питал никаких иллюзий, был очень собран и не терял самообладания. Как советского гражданина, который выступал против большевиков, Антонса могла ожидать только их месть. Русский офицер медицинской службы, майор, носил фамилию Раскольников. Он был уже седой и носил усы. Было видно, как болезненно он реагировал на окружавшее его людское страдание. Он явно сожалел, что не мог оказать нам надлежащей помощи.

Для заживления моих ран оставалось только одно — время. Ни лекарств, ни перевязок не было. Находившийся в лагере немецкий врач заставлял меня постоянно растягивать левую ногу. Последний прокол груди показал, что выделений из раны в легком больше не было. Мне было позволено вставать, и я мог ходить по лагерю с помощью одного костыля. Так как доктор пригрозил, что скоро будет садиться на мою согнутую ногу, если она не выпрямится снова, то я усердно выполнял предписанное мне упражнение. Постепенно состояние ноги вернулось к нормальному.

В лагере под Торном мы впервые встретились с политической пропагандой. На больших полотнищах были написаны так называемые высказывания. В основном нас знакомили со словами Ленина или Сталина. «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, государство немецкое — остается», говорилось в одной цитате из речи Сталина. В этом звучало удивительное пророчество. Поскольку мы не получали никаких новостей об обстановке в целом, то ничего не знали ни о ходе войны, ни даже о смерти фюрера.

Правда, к полудню 8 мая 1945 г. лагерные громкоговорители совершенно неожиданно объявили нам о том, что война закончилась. Германия, было сказано, «безоговорочно капитулировала». Лагерная охрана отметила это событие по-своему, расстреливая свои боеприпасы в воздух. Для нас это было небезопасно, поскольку свистящие повсюду пули иногда пробивали деревянные стены бараков. С надеждой, что это было в последний раз, мы, побежденные, лежали на полу или прижимались к песку, которым была посыпана территория лагеря.

Лагерный комплекс включал в себя спортивную площадку, на краю которой стояли финские домики с выздоравливавшими офицерами. Я часто заходил к ним, чтобы переменить обстановку и поговорить. Они ожидали транспортировки. Никто не осмеливался даже и думать о том, чтобы выйти на свободу и отправиться домой. Могло повезти только одному маленькому капитану. У него были ампутированы обе ноги ниже колена, и таким образом он стал еще меньше, чем был, при его прежнем росте чуть выше полутора метров. Он передвигался на руках и коленях, подпрыгивая, как уставшая лягушка.

В замкнутом офицерском кругу все еще наблюдалась привычная вежливость. В обращении между собой мы использовали слово «господин», в то время как в других местах «классово сознательные пролетарии» уже обращались к нам на «ты». Среди этих офицеров находилась девушка лет 20, хорошенькая как картинка, с ослепительно белыми волосами и яркими голубыми глазами. Это была дочь генерала Ляша, последнего коменданта «крепости» Кенигсберг, который сдался там в плен. Я поражался, где и каким образом такая девушка смогла пережить последний штурм.

Торнский лагерь был таким огромным, что со своей ограниченной сферой передвижения я не мог представить себе его подлинных размеров. Говорили, что за его заборами из колючей проволоки находилось около 30 000 человек. Каждые несколько дней отправлялись транспорты с амбулаторными больными и ранеными. Их собирали партиями по несколько сотен человек, и они покидали лагерь. Случайно я встретил там человека из Штокерау, которого звали Франц Хайнц. Мы обменялись адресами, и я вручил ему записку для своих родственников, так как рассчитывал, что поскольку он был всего лишь простым солдатом, то его отпустят раньше, чем меня. Случилось так, что его отпустили уже в 1945 г., а мои родители узнали, что я жив, только накануне Рождества, 24 декабря.

Как выяснилось, следующим пунктом назначения маршевой колонны был Грауденц, в 55 километрах от нас. Но надо было идти пешком. В колонне было, наверное, от 500 до 1000 пленных, которые были построены, как это было принято у русских, по пять человек в ряд. Впереди шло около 30 офицеров, от лейтенанта до подполковника, с багажом различной тяжести. Те господа, которые не были ранены и сдались в плен добровольно, как правило, имели при себе много вещей. Я и другие раненые обладали только тем, что нам удалось забрать с собой из госпиталя в Данциге. У меня было только надетое на мне белье, форменный китель и брюки, ранец, котелок и шинель. Вдобавок к этому я носил при себе зубную щетку, расчетную книжку, личный жетон и пару фотографий в старом пластиковом бумажнике.

Франц Манхарт был определен в предыдущую партию, и поэтому мы с ним расстались. Кроме Франца, я потерял еще одного товарища, с которым познакомился в лагере под Торном. Это был доктор филологии Вальтер Рат, уроженец Вены, который раньше проживал по адресу Хюттельдорфштрассе, 333. Рат занимался изучением классических языков, был высокообразованным преподавателем гимназии, но в тяжелые времена до 1938 г. не имел работы. Потом он стал руководителем местной организации австрийской Трудовой службы, после чего работал в Трудовой службе Рейха. К концу войны его перевели в Вермахт, где он стал лейтенантом. В лагерном лазарете он лежал на соседней койке.

В 1960 году я встретился с ним в зальцбургском офицерском клубе. В то время он служил в австрийской армии в звании майора и командовал батальоном связи. Он очень сожалел, что мы не встретились раньше, так как у него поначалу были трудности с подтверждением своего офицерского звания, а я бы мог это удостоверить.

Самым старшим по званию в нашей маршевой колонне являлся подполковник резерва Йозеф Деквиц. Он был юристом, доктором правоведения из Вестфалии. С того времени и вплоть до своего освобождения, с небольшими перерывами, я всегда находился вместе с Деквицем. О нем я еще буду говорить позже. Несмотря на то, что по своему возрасту (он родился в 1896 г.) он годился мне в отцы, у меня сложились с ним тесные товарищеские отношения. Ему я обязан расширением своего кругозора. Деквиц служил в зенитной артиллерии. У него была мощная грудная клетка, и он обладал громким голосом. По его словам, в свое время он был очень известным адвокатом по уголовным делам, и его речи на судебных процессах имели большой успех.

Однажды, заранее зная о том, что на следующий день должен был вступить в силу закон об амнистии, он выступал на суде присяжных с многочасовой речью в защиту своего клиента. Суд терпеливо выслушивал его постоянные повторы. До 1933 г. он был социал-демократом. Его жена была племянницей депутата Рейхстага от социал-демократической или даже коммунистической партии, который эмигрировал в Советский Союз. (После защиты диссертации в 1952 г. я навестил его в Мюнхене и был очень рад этой встрече. Его жена была интересным и умным человеком. Большим несчастьем для них обоих было то, что их единственный сын «полностью разрушил себя» алкоголем.)

Хотя в колонне было много здоровых людей, способных проделать этот путь на ногах, тем не менее он оказался путем подлинного страдания и скорби. Вооруженная охрана следовала со всех четырех сторон колонны и внимательно отмечала всех слабых и немощных. Расстояние в 55 километров, которое здоровые солдаты смогли бы преодолеть за один суточный переход, было разбито на три этапа. В первый день мы прошли примерно половину пути, что потребовало от многих людей сильного напряжения. Вторая половина состояла из двух этапов по 12 километров каждый. Было видно, что у самых слабых идти дальше не было сил. К тому времени я уже выздоровел до такой степени, что вполне справился с этим. Самым главным было не вывалиться из колонны и не остаться позади, чтобы не застрелила охрана, как это происходило постоянно. Ночи мы проводили в сараях и амбарах. Если охранники не находили каких-нибудь женщин и эти женщины не кричали, то можно было немного отдохнуть и поспать в соломе.