Майк Дэвидоу - Орлы и голуби

• Название: Орлы и голуби
• Автор: Майк Дэвидоу
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Повесть опубликована в журнале «Иностранная литература» № 7, 1986

Из предисловия

…Советский читатель найдет здесь кусочек Америки, увиденный с великой любовью, нежностью и состраданием к людям, — ведь именно таким взглядом смотрят на жизнь «орлоголуби».

---

Карл озирал поле боя, готовясь отразить нападение. Заработали дубинки. У моей негритянки из раны на голове хлынула кровь. Лиза и Лила отчаянно закричали. Джорджи бережно поднял их и передал грудастой еврейской женщине, потом, разорвав свою, рубашку, забинтовал негритянке голову. Молодая итальянка сунула ребенка матери и бросилась помогать Джорджи.

— Ма, следи за Сальваторе! — крикнула она. Ее престарелая мать прижала ребенка к груди. — Сволочи проклятые! — в сердцах воскликнула молодая итальянка. — А мой братец еще хотел в полицейские податься! — Она презрительно плюнула. — Ничего, голубушка, все обойдется, — она гладила по голове негритянку, которая была едва жива от страха. — Доктора, ради бога, позовите доктора!

— Доктора! — подхватил Джорджи. Он схватил за грудки полицейского сержанта. — Глядите, что вы наделали! Глядите, черт бы вас побрал!

Сержанта обступили возмущенные женщины.

— Глядите, что вы наделали! — кричали они вслед за Джорджи. Но сержант не хотел глядеть. В панике он звал подмогу. Несколько дюжих полицейских навалились на Джорджи. Тот яростно отбивался, но полицейские в кровь разбили ему голову и поволокли в комнату, где уже находился я. Не прошло и минуты, как сюда же втащили отчаянно брыкавшегося Карла. Джорджи в упор посмотрел на Карла. Взгляд его был вопрошающим и гневным. Он отер кровь с лица и обернулся ко мне.

— Это ты, старик? — Он хотел положить мне руку на плечо, но полицейский ткнул его в лицо, и из рассеченной брови опять потекла кровь. — Ах ты сволочь!

Ему заткнули рот новым ударом.

— Оставьте его в покое, хватит! — взмолился я.

— Хватит? — Полицейский усмехнулся и дал мне зуботычину. — Да я еще и не начинал! Погодите, красные подонки, вот доставим вас в участок…

Карл бросил на меня презрительный взгляд, и этот взгляд был больнее всех тычков полицейского, вместе взятых.

В участке сонный, скучающий полицейский сержант зарегистрировал нас. Дело обычное. Такое уж сейчас время. На все свой порядок. Надо составить протокол, и поаккуратнее. Он занят чистой работой, а что там рядом делают ребята из особого отряда — его не касается. Нас впихнули в холодную пустую комнатушку и поставили к стене. Вошли двое здоровяков в штатском с опухшими лицами, помахивая тяжелыми резиновыми жгутами. Я слыхал уже об особых свойствах этого оружия. Удары им очень болезненны и не оставляют на теле никаких следов. Но, как и все на свете, боль относительна. Она ощущается по-разному в разных обстоятельствах. Эта горькая истина открылась мне еще во время первого столкновения с полицией, когда я оборонял кровать миссис Ривкин. Теперь же в браунсвилльском полицейском участке я окончательно уверился в этом. В разгар битвы плечом к плечу с тобой твои товарищи, и их присутствие умеряет боль; лишь потом, когда остаешься один, раны начинают ныть. Теперь вновь я ощутил боль в полную ее силу. Болью меня не просто наказывали, меня испытывали. Вот оно, мое горчайшее испытание!..

Я не сдержал крика боли и покосился на Карла. Если он и услышал, то не подал виду. Я перехватил взгляд Джорджи. «Молодец, старик! Просто молодец!» — говорил этот взгляд. Мой «старший брат» рядом! Вытерпеть следующий удар было гораздо легче. Вскоре я перестал считать удары. Но вдруг появился капитан полиции.

— Хватит! А то совсем исколошматим. Ведь им сейчас в суд!

Двое с опухшими лицами опустили свои жгуты. Один принялся оправлять на мне одежду.

— Причеши космы! — приказал он.

Но у меня не было расчески.

— Держи! — рявкнул он и протянул мне черную расческу почти без зубьев.

По пути к полицейскому фургону мы глотнули свежего воздуха, и это нас взбодрило. Но еще больше, чем свежий морозный воздух, ободрили меня лица наших безработных. Среди них я вдруг увидел лицо, которое мечтал увидеть. Опять засияло солнце. Мама изо всех сил крепилась, чтобы не расплакаться. Я слабо улыбнулся и беззвучно, одними губами шепнул: «Мама!»

Судья явно не спешил разбирать наше дело, видя, что для нас самым подходящим местом был бы приемный покой больницы, а не зал суда. Адвокат требовал немедленного разбирательства, но судья отрицательно покачал головой. Слушание было отложено на две недели, и нас отпустили на свободу под поручительство адвоката. У выхода нас встретила толпа, как покрытых шрамами героев войны. К нам тянулись руки друзей — черные и белые. Они нежно сжимали наши ладони, совали нам яблоки, леденцы, домашнее печенье. И мы, довольные, грызли все эти лакомства. Воздух пахнул огуречной свежестью. Солнце тоже улыбалось нам. Женщины окружили меня плотным кольцом. А рядом с ними стояла мама.

— Это мой сын! — повторяла она, и глаза ее блестели. Наконец женщины почтительно расступились, и тогда мама смогла обнять меня. Пальцы ее нежно гладили бинты на моей голове, коснулись покрытой кровоподтеками щеки.

— Мишенька, Мишенька, — шептала она. Солнце слегка потускнело. Его внезапно затянули облачка.

— Мама, не плачь, ну пожалуйста! — взмолился я.

Ее светлое лицо пробудило во мне веру моих детских лет — веру в добро. Мне захотелось обнять не только ее одну, но и всех матерей, всех моих товарищей. И Карла тоже! Мне хотелось сказать ему: «Не надо стыдиться любви, не надо стыдиться быть добрым!»

И вдруг мне стало жаль Карла. Все глядели на него благоговейно, с восхищением. Матери пальцем указывали на него детям и что-то шептали им. Но подходили к нему немногие, да и те, неловко потоптавшись и пробормотав несколько одобрительных слов, спешили присоединиться к толпе, окружившей остальных «героев». Карл не удерживал их. Даже эти робкие проблески чувства смущали его, и лишь когда почитатели разошлись, он вздохнул с облегчением. Но тут к Карлу приблизились тщедушный интеллигентного вида мужчина и смуглая тоненькая женщина с энергичным и выразительным лицом, в котором было что-то знакомое. Увидев окровавленные бинты, мужчина содрогнулся от ужаса и обнял Карла. Женщина тоже бросилась его обнимать. Казалось, в Карле пробудилось какое-то ответное чувство. Он неловко похлопывал по плечу тихо плакавшую женщину, но лицо его оставалось бесстрастным. И все же маска прорвалась, и я увидел под ней искаженное страхом лицо ребенка. «Карл, сдайся, ну сдайся же!» — мысленно молил я его. Но Карл не сдался. Он вырвался из объятий и оттолкнул тщедушного мужчину с такой силой, что тот упал — ошарашенный, испуганный, оскорбленный — и тихо заплакал. Женщина наклонилась и помогла ему подняться. Она ласково поцеловала его и с упреком взглянула на Карла.

— Папа любит тебя, Карл!

Но лицо Карла уже вновь закрывала непроницаемая маска. Слова были бессильны.

Джорджи поглядел на Карла с откровенной ненавистью. Потом подошел к его родителям и крепко их обнял. Моя мама бросилась к Джорджи и поцеловала его.

Этот эпизод омрачил радостную встречу героев. Молча шел я домой вместе с матерью. Я не мог забыть горько плакавшего человечка. Добрые всегда плачут. Все их бьют. Даже хорошие люди и те их бьют. И боль от этих ударов сильнее, чем от ударов злых людей. Мне здорово досталось от полицейских, и своими ранами я гордился. Текла кровь, было больно, но боль умеряли нежность и любовь. Теперь же мои раны опять начали кровоточить, но бальзама нежности для них не находилось. Припомнились все забытые обиды.

Материнские руки обняли меня.

— Мишенька… — шептала мама. Я прижался к ней и заплакал. Я плакал о добрых, плакал о хороших людях, обижающих этих добрых. Нет жестокости горше, непостижимее. Раньше я жаждал невозможного. С самого детства жизнь принуждала меня сделать выбор между двумя человеческими качествами, которые в глубине души я считал нерасторжимыми. Но я не хотел делать этот выбор. А теперь понял, что никогда и не смогу его сделать, как бы властно ни требовала этого жизнь. Но ведь и другие гонялись за призраками невиданных орлоголубей. Даже забияка Джорджи. А почему не Карл?.. Я взглянул на маму. Ее не терзали подобные загадки. И в существовании орлоголубей она не сомневалась. Она сказала, словно цитируя Горького:

— Сын, никогда не стыдись доброты. — В глазах ее мелькнула тревога. — Крепче держись за нее, — продолжала она умоляюще. — Так легко ее потерять, и это так ужасно. — Она помолчала. — Нет, я не понимаю этой страны… — И вдруг голос ее окреп, зазвучал увереннее: — Эта твоя Америка совсем другая, и все-таки она так похожа на мою Россию! — Ее лицо осветилось воспоминаниями юности. — Сильных много. Но надо быть сильным и в то же время добрым. Если б ты только понял, как это прекрасно!

■
Из подзаглавной сноски

МАЙК ДЭВИДОУ— MIKE DAVIDOW (род. в 1913 г.)

Американский журналист, драматург, театральный критик. Автор пьес «Долгая жизнь» («The Long Life», премия Всеамериканского национального конкурса), «Ближайшее поле битвы» («The Closest Battlefield»), книг «Московский дневник» («Moscow Diary», 1980), «Третье советское поколение» («Third Soviet Generation», 1983) и др. В «Иностранной литературе» напечатан его очерк «В пути. Из американского дневника» (1984, № 4).