Александр Галкин - "Болваны"

• Название: "Болваны"
• Автор: Александр Галкин
• Жанр: Современная проза

---

- Совершенно справедливо.

- А "Циля"... полное имя какое?

- Цецилия!

- Да... Красивое... - Миша опять замялся. - Можно нескромный вопрос?

- Сделай одолжение!

- Ты всегда гордился своими дворянскими предками... Их белогвардейским прошлым... "Белая кость" - твое выражение... "Чистота крови"... и прочее...

- Ну и что из этого следует?! Да, мой прадед был штабс-капитаном в освободительной армии Деникина... Я рассказывал?

- Не помню...

- Он вместе с Лавром Георгиевичем Корниловым участвовал в знаменитом ледовом походе. Был близок с Калединым... Благороднейший человек!

- Каледин?

- Каледин. Каледин.

- По-моему, он перестрелял уйму красных?

- И правильно сделал! Туда им и дорога! Мало перестрелял! Во время Донской кампании он первым заявил, что положение безнадежно. Ему никто не поверил, а он: "Господа, говорите короче. От болтовни погибла Россия!" - вышел на минуту из комнаты, и пулю в лоб. Прадед хоронил его. Нес гроб...

- И что, он эмигрировал... твой прадед?

- Ка-кое там!.. Буденновцы расшлепали под Житомиром. Скоты! Вообще, о роде Голицыных можно рассказывать и рассказывать...Один Голицын поил кучеров шампанским. Разжигал сотенными купюрами трубки для гостей... Между прочим, был страстным игроком! Однажды проиграл жену - представляешь? - графу Льву Кирилловичу Разумовскому. Тот в нее до безумия влюбился.

- Как это можно? - удивился Миша.

- Мне иногда хотелось бы пожить в XIX веке... Люди были забавные... Кстати, после этого проигрыша Голицына развелась с мужем и вышла замуж за Разумовского. Он ее будто бы боготворил. Даже несмотря на то, что она вывезла из Парижа триста платьев... На его счет, разумеется... Самые модные туалеты... А другой Голицын, князь... тоже карточный игрок... выиграл в Париже миллион франков, тут же все спустил... в той же игре... Женился на Всеволожской. Сразу после венчания забрал у нее портфель с половиной ее состояния... Богатая была женщина! И сразу же развелся - так они условились: титул взамен на деньги! Сделка века! В этом есть какой-то шик, как ты полагаешь?

Миша с сомнением покачал головой:

- Любопытные легенды! Это семейные предания? - ядовито переспросил он Голицына.

- Из разных источников, - с легкой досадой отмахнулся Голицын, бросил сигарету и после паузы добавил, чуть поморщившись: - Один был только Голицын - выродок... Шутом подвизался у Анны Иоанновны, квас ей подносил. Она его обвенчала с калмычкой-шутихой... Ну, знаешь, наверно, эту историю? Из Лажечникова! Исторический роман. Анна Иоанновна приказала построить ради этой церемонии... смеха ради... ледовый городок на Неве...

- Знаменитые у тебя родственники... Ничего не скажешь... И все-таки я так и не спросил... - Миша тоже сделал торжественную паузу. - Все эти твои родственники-аристократы Голицыны, как ты думаешь, одобрили бы твой брак на еврейке?

- Видишь ли, mon cher... - Гарик помрачнел, его усы ощетинились. - В своих поступках я не отдаю отчет никому: ни папочке, ни мамочке, ни опочившему в бозе предку... Однако мы с тобой что-то заболтались... Ты не хочешь почтить своим присутствием почтенную старушку Кикину, а?

4.

Птицын нашел Кукеса в сортире.

- Категорический понос! Третий день мучаюсь, - поведал Кукес, вытирая платком мокрые руки. - Душа не принимает портвеша!

- Стихи! - отметил Птицын и переспросил: - А что за портвейн?

- Отечественный. 33-й номер. Граната такая, знаешь? Ну, стекло толстое-толстое...

- А-а... видел! Зачем ты его пил?

- Витя Бодридзе с Гариком Ивкиным принесли. И еще водки... Ёрш страшный... Я водку спокойно переношу... Но вместе с портвешом!..

- Вы в "Мытищах" пили?

- Ну да! Что за вопрос?

- А Ксюша?

Кукес и Птицын вышли из туалета.

- Она старославянский зубрила. У себя на Алабяна. Я тоже за него взялся... Скука! Через силу... читаю... Ксюше обещал... Приходят эти чувачки... Ну, раздавили два пузыря... А потом пошли в общежитие текстильного техникума... по бабам. Три какие-то бабы с раскрашенными рожами... С трудом припоминаю... У меня голова разболелась... Витя и Гарик натянули презервативы, и давай работать на двух кроватях... А я уснул...

- Где, прямо там?

- На кровати у какой-то Кати... по-моему, Кати... Да... У нее глаза добрые-предобрые... Как у коровы... Она лежала со мной рядом, свернулась клубком... Баба дородная... И ляжки у нее могучие... Она бедром ко мне льнет... И все гладит меня по головке... А я к спинке кровати прислонился и уснул!

- Не оправдал, значит, надежд?

- Нет, не оправдал!

Они вошли в пельменную, взяли по порции. Оба помрачнели и, уйдя в свои мысли, молча жевали пельмени.

Птицын сразу же увидел Верстовскую: она по-кошачьи мягко проскользнула между тесно стоящими столиками и встала в очередь.

- Слушай! - прохрипел Птицын. - Что, если нам еще взять по полпорции?.. Я что-то не наелся!..

Он вскочил. Не дожидаясь ответа Кукеса, кинулся к очереди, на ходу доставая из кармана кошелек.

Птицын встал вслед за Верстовской вплотную. Его лицо почти уткнулось в копну ее волос. Он заново вспомнил и с наслаждением ощутил их горьковатый запах. Так пахнет полынь. Тогда на картошке, после общей пьянки, когда все разбрелись по кустам и по углам, он медленно вынимал из ее волос шпильку за шпилькой - и туго стянутый на затылке пучок волнистыми прядями рассыпался по плечам. Ему сделалось сладко от близости ее теплого, крепкого тела. А ее губы были быстрыми и подвижными, как ртуть. "Ты, оказывается, и целоваться-то не умеешь", - с милой усмешкой заметила она.

Верстовская не оглянулась, не поглядела на Птицына. Она слегка запрокинула голову и покачала ею из стороны в сторону, так что ее пепельные волосы прошелестели по его лицу, как струи дождя по пыльному стеклу.

Подошел Кукес. Он ехидно ухмылялся и хищно обнажал свои желтоватые зубы.

- Как в тебе разыгрался аппетит... Прямо-таки волчий!.. Между прочим, Арсений ты не доел свои пельмени...

- Я люблю горячие. А эти уже остыли... - нашелся Птицын.

- Вот как... Почему же ты у Аркадия Соломоныча от них отказался? Там были горяченькие...

- Они у него слиплись и развалились. И вообще напоминали манную кашу... Я ее с детства ненавижу! Как можно было эту гадость есть?! Кстати, я забыл спросить, что вы там прошли... по английскому? Склероз! Ничего не могу вспомнить...

- Еще бы! Ты так сладко вздремнул! - Кукес оживился и иронически пожевал губами. - Впал в транс и захрапел... Как дизельный мотор... Знаешь, как гудит дизельный мотор? Пронзительно гудит! Мы все прибалдели...

Верстовская пошевелилась.

- А что, Соломоныч производил какие-нибудь эксперименты... надо мной?.. - Птицын не на шутку забеспокоился. В памяти, далеко-далеко, забрезжили размытые лица, световые вспышки, каменные лабиринты.

- Никаких экспериментов...

- Очередь! Больше не занимайте. Через двадцать минут - обед. Молодой человек в черном тулупе, вы - последний! Скажите, чтоб за вами не вставали!.. - Это гаркнула Кукесу мордатая буфетчица.

- Скажем! - весело отвечал Кукес и продолжал: - Так вот, сначала все было как обычно. Соломоныч усадил нас в кресла, приказал расслабиться: "У вас тяжелые веки. Руки и ноги наливаются свинцовой тяжестью, - Кукес раздул щеки, вытаращил глаза, выставил брюхо вперед и взаправду стал похож на Аркадия Соломоныча Гринблата, толстого еврея, учившего английскому языку под гипнозом. - Вы засыпаете... Перед вашим взором зеленая трава... Голубое море. Ласковое дуновение ветерка... - Кукес опять удачно передразнил шепелявость Соломоныча: близость Верстовской его явно вдохновляла. - Мы расслабились. Он включил "Болеро" Равеля. Смачная музыка!

- Это я помню... - вставил Птицын.

- А-га! Ты тогда еще не спал... Ну вот, только я начал ловить кайф... вдруг Соломоныч, скотина, врубил английскую речь, а "Болеро" вырубил... на самом сильном месте... Лондонских дикторов врубил... У них темп... бешеный. Одно слово поймешь, пока думаешь над ним, они два десятка новых...

- Это я тоже помню... - кивнул Птицын и подумал, что Верстовской, как профессиональной переводчице, наверняка будет любопытен рассказ Кукеса.

- Вдруг ты так хрипло захрапел!.. - продолжал Кукес. - Как удавленник, когда его сняли с петли. При этом весь скрючился. Лицо перекосилось, как будто ты встретил отца Гамлета... Слюна изо рта пошла... Потом застучал зубами... Дробь... И говоришь с такой натугой: "Ты..."... "Я..." Соломоныч перепугался, пульс щупает, веки пальцами разводит - а у тебя глаза, как у покойника закатываются. Молоко видно... Картина мало эстетичная!..

- Ты видел глаза покойников? - недовольно перебил его Птицын.

- Представь себе, да... Когда умерла мама...

- Извини...

- Ничего... Дело прошлое... Я уж пять раз пожалел, что тебя туда привел: думаю, помрешь, а потом меня будут обвинять в твоей смерти... А Соломоныч, упорный парень, шепчет тебе на ухо зловещим шепотом: "Мне снятся хорошие сны... Радостные и безмятежные... Я дышу ровно и глубоко..."

- А я?

- А ты на самом деле стал успокаиваться. Убрал, наконец, колени с груди... Что за неудобная поза! Разжал руки (они до этого в подлокотники вцепились... судорожно). Дышать стал ровней. В общем, впал в транс... голову набок вывернул - ну вылитый индюк... Вот... а после шептаний Соломоныча устроился поудобнее... Соломоныч берет твою руку, поднимает над головой, потом кисть сгибает перпендикулярно. Такое впечатление, что рука восковая. Висит в абсолютно неестественном положении. Ну, пожалуй, как если бы ты держал кусок сахара и дразнил собаку...