Андрей Ханжин - Глухарь

• Название: Глухарь
• Автор: Андрей Ханжин
• Жанр: Контркультура

---

Я скажу тебе чему научила меня тюрьма за первые месяцы близкого знакомства с ней. Она научила меня не доверять чужим словам и не покупаться на внешний вид собеседника-сокамерника. Театр. Зачастую дешевый балаган, но с непривычки действует. Только за цветастыми речевыми оборотами почти всегда скрывается корысть, жаба с выпученными зенками. А за каждой простоватой физиономией, натянутой, будто маска на череп, скребется когтями, едва сдерживаясь, поганая душонка.

Нужно только присмотреться внимательнее.

Прислушаться к интонации.

Заглянуть в плутающие глаза.

И ничего не скроется, ничего.

Все добрые и складные сказки о людях с чистыми и доверчивыми душами придуманы очень хитрыми и изощренными умами.

Вот с такими, братуха, знаниями, да со свежевыбитыми перстнями на пальцах, да с фраерскими звездами на коленях, отправился я на малолетку.

Только не у лабусам в Каунас, а в Воронежскую область. В показательную зону, которая по лютости режима под вторым номером после Можайска по Союзу числилась. Куда же еще меня откомандировать, если за мной из Матросской Тишины четыре карцера ехало. — Тоже. По ходу дела, доктор в капитанских погонах прописал, чтоб сырой цементной пылью, да при минус пятнадцати за решеткой, легкие лучше зарубцевались.

И хвала прокурору по надзору проследившему чтоб мне, как прописано в сучьем из уставе, больше пяти суток за один раз не впаяли! Осанна ему, служивому! Проследил.

Но бумажечки с подробным описанием нарушений режима подшивались в папочку следующую вместе с осужденным к местам лишения. И неизвестно еще, что было более реальным, что было фактом существования — сам человек или серо-коричневый конверт в сургуче, приложенный к нему. Или это человек прилагался к пакету…

Если есть у меня бессмертие, то оно в этих вечно живущих бумагах, в этих официальных рукописях, которые уж точно не сгорят. И каждая прописанная сухой прозой буква будет единственной правдой для того, кто вздумает однажды разворошить мои прегрешения.

А то, что мы сами думаем о себе… плохо скроенный самообман, лирическая шизофрения. Ведь душа, то есть та реальная сущность, тот четкий перечень содеянного, где ровными строчками безо всякого романтизма и глубинной рефлексии — такого-то числа содеяно то-то и то-то и приложение в виде отягчающих и смягчающих — вот что такое конвертированная душа.

И все.

И куда бы ни прибыл столыпинский вагон, его содержимое в виде людей вышвырнут из железнодорожной клетки в клетку автомобильную, поддадут штыком, подтравят овчаркой, а серо-коричневые папочки с багряными сургучными пломбами вынесут аккуратно. Папочки вынесут заботливо, как грудничка из родильного дома и не пакет отправится вслед за человеком, а человек пойдет во след пакету.

И если истлеет плоть его на вечной каторге… ничего, ничего… Каталогизированная память о нем сохранится навсегда.

Но по дороге из Москвы в воронежскую пересылку я ничего еще не знал о силе сургучовой кляксы. А если бы и знал? Теория редко подтверждает практику да, москвич?

Хорошо, что ты магнитофончик с собой прихватил! Согласись, не обязательно долгое время находиться рядом с человеком, чтобы сложить о нем мнение. Или нужно в шкуру влезть? Нужно угли поворошить? Или достаточно просто знать какие именно поступки и при каких обстоятельствах совершил?

Поставь кассету, что там у тебя…

Обстоятельства.

Точно, точно! Люблю эту музыку. Вот эту. Забей что ли.

Один врач мне рассказывал — он на химию этапом шел — что от прослушивания песен советских эстрадных исполнителей наступает преждевременная старческая деменция. Тот врач просил не путать деменцию с рассеянным склерозом. Это разные заболевания. Многие путают.

Из всего отсиженного мною срока, лет девять, точно не пересчитывал, но примерно лет девять отбарабанил я в камерной системе. Это со всеми крытыми, кичами и бурами. Порой попадались такие глуховые хаты, откуда ни докричаться, ни достучаться, ни дописаться.

Что остается?

Книги.

Столько всякой белиберды прочел, ты и представить себе не можешь! Прежде в красные времена в лагерных библиотеках ни хрена не было. Самая серьезная литература, которую шнырь библиотечный для себя придерживал, это биография Гегеля из серии ЖЗЛ.

Позже, особенно в последние советские годы и в последующие времена безвременья, такая шушера до халявных типографий дорвалась! Черт. У меня даже такая книжка была, где один мудилище автографы сатаны комментировал. Ага. Иллюстрация с автографом — закорючки какие-то. И пространнейший комментарий.

О чем это я?

Да, нормальная трава… Короче! О том, что такое ништяк и что такое лажа.

Веришь, я в последнее время интерес к художественной литературе напрочь утратил. Открываю роман на вскидку, любой и дальше третьей страницы не идет. Скука смертная и нарастающее раздражение.

У самого талантливого беллетриста, подчеркиваю, даже у самого талантливого, все мысли вторичны, а герои похожи на воспитанников интерната, где тот автор директором служит. А хочется свежести! И за этой свежестью приходится в такие доисторические времена возвращаться… в такие истории — где древние греки все уже сказали. Вот Гомер у меня — самый современный автор.

Умираю наверное. Настоящего хочется.

А эти пачкуны… Ну вырисовывается вдруг у автора такой образ, такая удача к которой авт ор имеет исключительно родительское отношение. Повезло. Открыл нечто самостоятельное. Ну так дай своему герою возможность жить и чувствовать жизнь до предела!

Не-ет. Писатель начинает себя в том герое разыскивать. Заключает героя в выдуманные извращенным умом ситуации, проводит его через какие-то на хрен не нужные испытания, сводит его с какими-то сумеречными дурами… Короче мешает герою жить. Козни против него строит, интриги плетет.

Все так. И у греков так было. Только вот в чем дело. Парис, например, впоролся в эту непонятку троянскую не потому что так автор захотел, а потому что судьба самого Париса именно для этой цели его приготовила. Ну ты помнишь, сон мамаша его видела, в котором огонь родила и т ак далее. И с гибелью Трои история не завершилась, а дала толчок к новой истории, не менее захватывающей, к римской истории, куда автор вообще был не вхож. То есть это настоящая жизнь литераторы, сросшаяся неразрывно со всеми иными формами жизни, и продолжающаяся в бесконечности.

А ныне, отвечаю, автор занимается исключительно издевательством над героем. Придумывает испытания, из которых герой должен выбираться, как будто ему больше заняться больше нечем. И автор кайфует! Едва поспевает за событиями, да еще слюну своего отношения к происходящему успевает пролить.

Заметь, сочинитель уже теряет над созданием и начинает мстить.

Это ревность.

Сочинитель желает создать для героя такие испытания, из которых тот уже ни при каких обстоятельствах не смог бы вырваться.

Так писатель становится детоубийцей.

Доминирующая модель толкает автора на преступление. Ведь ему хотелось извлечь из реторты — чернильницы лазоревого ангела с рассветным взором, а вышел демонюга непослушный, со своим отношением и к жизни, и к автору.

И ущербная мораль нашептывает творцу: мочи его! И вот уже начинает вырисовываться кондовая такая притча о неотвратимости воздаяния за злые и преступные дела. Автор, козел, клевещет на своего ребенка, гундосит о том, что дитя его порочно от рождения, что перевоспитывать теперь его нужно или казнить.

Короче, появляется некое «зло» без которого автор ничего объяснить не может, поскольку он не древний грек с вселенским мировоззрением, а всего лишь член союза таких же извращенцев, как и он сам. Тупик.

И вот начинает писака заниматься карательной педагогикой, начинает душу героя на части разрывать. Толкает его в кромешный криминал. Но герой, совершая очередное жуткое злодейство, все равно не ассоциируется с содеянным.

Понимаешь?

Вот показывают по телевизору упыря, который девушку обрезком водопроводной трубы шмякнул и сережки с нее сорвал. Вот — упырь. Вот — труба. Гармония прослеживается.

А вот мне показывают офицера, который по приказу другого офицера якобы мирных жителей расстрелял. Подсудимый — вояка обыкновенный. Но мне упорно внушают что он маньяк, что он с детства мечтал в зону боевых действий попасть чтобы мирных жителей безнаказан мочить. А я не верю. Не сходится, понимаешь. В симфонии обвинительного заключения этот человек — случайная нота, в такт не попадает. Не сходится.

Не ассоциируется с содеянным.

Злодеяние совершает, а злодеем не становится.

Ему уж и мотивы автор подыскал и такие капканы расставил, что все! Вот он — классический русский душегуб: режет и кается, режет и кается.

Занавес.

Аплодисменты.