Андрей Ханжин - Глухарь

• Название: Глухарь
• Автор: Андрей Ханжин
• Жанр: Контркультура

---

Знаешь, писатель, сам человек не способен к изменению собственной личности. Только к расширению полномочий и отягощению пороков, может придти он без посторонней помощи. Для кардинальных перемен необходимо внешнее воздействие. Более того, человек должен оказаться незащищенным пред этой интервенцией, должен ощущать постоянные неудобства и высказывать неудовлетворение происходящим, чтобы таким образом обозначить уязвимые места своей психики. Ведь сам по себе, повторяю, он не меняется. Изменяется его отношение к жизни в силу каких-то событий или потрясении, но сущность, основа характера, натура — неизменна. Намочи бумагу, покрась бумагу — все равно бумага — мокрая, крашенная. Горящая спичка — можно сигарету прикурить, а можно и в бензобак бросить… Я скажу тебе что происходит с человеком после долгих, долгих, долгих мытарств: после долгих, долгих, долгих мытарств человек умирает. Перестает быть тем, кем был до минуты смерти. Получается что смерть и есть — единственный способ изменения личности!

Скажи, ты думал когда-нибудь о себе не как о субъекте которого ты каждый день встречаешь в зеркале, а как о постороннем и незнакомом тебе существе? Послушай, вот я рассказываю о некоторых событиях отмеченных памятью в моей судьбе. Точнее, я пытаюсь передать не ход этих событий, а тот образ, в котором они запечатлелись уже позднее. В этих опечатках большое значение имеет фон, оттенки, недомолвки… Второстепенные детали, вышедшие со временем на первый план. При этом, мы сидим в больничной камере, курим, выпиваем и существуем только в это время, только в этом месте и только в этом мире. Разве похожи мы сейчас на тех людей, которые на Лысом Острове вырезали себе жизнь из чужой смерти? Совершенно не похожи. И воспоминания окрашиваются мною в бледные чахоточные акварели, а ты отражаешь их в изломе собственного восприятия исходя из Декларации Прав Человека. Вот и получается, что воспоминания, расщепленные частичными провалами памяти, искаженные грезами одиночества и дополненные выдуманным смыслом, превратились сегодня в художественную ложь, которая продолжает жить уже в собственном виде, дополняя ряды химер, которые в свою очередь послужат основанием для какого-нибудь глобального вывода. Пустое все. И жизнь — лишь заполнение пустоты суетой.

Сейчас ты или я произнесем необдуманную фразу и дальнейшие события начнут развиваться согласно сказанному… Хотя, если мы промолчим или выскажем иначе, все произойдет по другому. Пустословие опасно безответственностью. Но все мы заложники собственных слов и мыслей или отсутствия этих же слов и мыслей. Староверы скрываются в затерянных сибирских скитах от человеческих игрищ, но это не гарантирует им того, что однажды под ними не обнаружится километровый ствол ракетной шахты. Как же я должен был поступить когда понял свою роль подкидного валета? Я и теперь тебе не отвечу, потому что не знаю.

Предпоследняя дорога в последний лагерь в Осиновке.

Столыпинский вагон — чумной контейнер на колесах и рядом двое: Андрюха Ялта и Саша Аллах. Об остальных нет смысла говорить, потому что сами по себе они бессмысленны от начала своего срока и до конца своей жизни.

Знаешь, дружище, иногда появляются перед глазами какие-то газетные статейки, телепередачи, книжечки, фильмы о тюремном бытие нашем. Я понимаю, у каждой свой метод излияния переполняющих его чувств… Но нельзя же все снимать с одного шаблона наложенного когда-то Солженицыным, Шаламовым и Жигулиным. То, что описано ими — не больше чем их личные ощущения неволи. Неужели людям удобнее использовать чужие чувства и чужие мысли, когда им хочется обнародовать собственные ощущения? Неужели нет своих чувств и своих мыслей? Неужели нет! Притворно восклицаю я, потому что теперь уж знаю наверняка — имена тех, у кого собственные чувства и мысли известны всему миру. Их не так много. Идеи остальных — лишь отражения идей тех, Великих, ушедших и грядущих. Отсюда — эти проштампованные, однобокие и однообразные образы, опостылевшие своим бесконечным повторением. Лица и судьбы обезличенные неразборчивой собирательностью.

Я понимаю, что можно классифицировать преступный мир по признаку общей ущербности, но не станет ли это определение заведомым подлогом? Вот, телекартинка — бушлаты, наколки, прочифиренные хари… Зрителя заставляют думать: «Это — зеки». Он смотрит в тюрьму чужими глазами не задумываясь о том, что это самые обыкновенные его соотечественники, которые вчера еще платили за свет в одной с ним сберкассе, а завтра они будут громыхать вместе в одном трамвае… Но, возвращаясь домой и погружаясь а пучину псевдоискусства, граждане снова запечатлевают в себе образ — лицо идиота, затравленный взгляд, базар по фене, в рукаве заточка… Кто это? Я не знаю. Конечно, я допускаю что концентрация идиотов в местах лишения свободы достаточно высока, но вряд ли эта пропорция превышает ту же концентрацию, тех же идиотов на митинге какой-нибудь политической партии. Мне трудно быть объективным сидя всю жизнь за решеткой, но я полагаю, что у вас на воле нет каких-то специальных инкубаторов по разведению уголовников для решения проблемы милицейской занятости. Судя по всему, Россия вся целиком и есть этот гигантский инкубатор! Ты же не хуже меня знаешь что человек, ничего не представлявший из себя на воле, в зоне, в этом микроскопе может вырасти до размеров монстра, хотя по прежнему ничего не будет представлять из себя. Вот уж где гротеск и карикатурность проявляются во всей своей художественной силе! И, действительно, некоторые типажи достойны исторического запечатления! Но отнюдь не так, как их пытаются представить безликие ширпотребщики от искусства. Фальшь глаза ест. А ложь, даже самая незначительная, обладает свойством обесценивать все, что находиться возле нее.

Итак, Осиновка…

Об этом лагере говорили мне многое, говорили разное и вся суть сводилась к тому, что жизнь там райская, но именно поэтому что-то там не так. Что именно там «не так», объяснить толково никто не мог, но упоминая Осиновку рассказчик, как правило, сотворял такую харю типа «знаем, знаем…», что слушатель невольно проникался мыслью о таинственных осиновских делишках… Однако, более внимательному созерцателю, становилось понятным другое, а именно, что никто ничего об Осиновке не знает, а выдумывает заказные небылицы, сложенные из воспаленной зависти и из навеки укоренившейся привычки жить чужим умом, выдавая посторонние слухи за собственные выводы.

Короче, был такой базар по пересылкам, будто положенец этой зоны Валера Чужак разбил по пьяному беспределу морду Антону Косматому, который в свою очередь, приходился родным братом самаркандскому вору Бабаю. Что там произошло на самом деле, доподлинно не было известно. Но Косматый строил кошмарные малявы уже с другой зоны, куда его в спешном порядке вывезли из Осиновки, а в саму Осиновку подъезжали воры с воли, будто бы на разборы, которые так ни чем и не закончились — Чужак продолжал рулить лагерем и до звонка ему оставались считанные месяцы.

Андрюху Ялту, ехавшего сейчас рядом со мной в столыпинском вагоне, я знал только по имени связанным с многочисленными легендами о его лагерных похождениях. Но видел его впервые и того, что я видел, было вполне достаточно для понимания того, что Ялта едет принимать у Чужака зону. А вот как именно будет происходить этот процесс — с шумными ли разборами и предъявами или тихо и спокойно растянется на несколько месяцев, пока Чужак не освободится, зависело, видимо, от самого Ялты.

Не был похож Ялта на легко управляемую марионетку. Полагаю, что и Аллах, и я не случайно оказались в одном с ним этапе и судя по всему Ялта рассчитывал на нашу поддержку, которая в первые дни была ему особенно необходима. Мы разговорились. Его интересовали события на Черном озере и, хотя прошло достаточно много времени, я вкратце поведал ему о тех событиях. А он рассказал мне о том, что происходит в лагере куда мы прибудем через короткое время и получим возможность сличить предположения с явью. Из его слов складывалось следующее: Осиновскую зону держат наркоманы: Положенец скололся до потери рассудка; вся блатота сидит на глухой маковой системе; с мусорами полнейшее взаимопонимание и зарплату они получают из рук Чужака прямо у него в бараке. Никакого режима в зоне нет. Промзона опечатана в ввиду полной невостребованности выпускаемой продукции. Наркотой торгуют прямо с караульных вышек и легавые в большой прибыли от этой торговли. И хозяин лагеря, до последнего времени, сидел в своем кресле довольно плотно, но появился у него конкурент.

Сейчас, братуха, я поведаю тебе одну замечательную историю, которая и выразит саму суть возникшей в Осиновке должностной драчки.

Несколько лет тому, в том же самом управлении, но в другом лагере, в Баково, работал очень шустрый опер. Как и у всех лагерных оперов, была у него кликуха женским именем — Ира. Ну ты знаешь, что всех кумовьев (за исключением тех, кто сразу в морду бьет), по бабски кличут. Так вот, оперок этот мыслил прогрессивно и имел самые далеко идущие фантазии, которые постепенно превращал в конкретные планы. Баково от него стонало… (кого бы ни встречал оттуда, каждый поминал этого Иру словом недобрым). Однажды собрал он в ленкомнате всех лагерных козлов, отвесил им пять килограммов индийского чая, добавил московской «Примы» и заключил договор, что с этой минуты они будут называть его Штирлиц. Козлы быстро распространили эту кликуху по лагерю — «Штирлиц вызывает!», «Штирлиц лично на шмон пошел!», «Штирлиц, Штирлиц…» Короче, через пол года его уже и не называли иначе, а само имя Штирлиц стало вызывать достаточно болезненные ассоциации. Со взятками он не ловился, в панибратстве с уголовниками и прапорами зоновскими не замечался, да и вообще ни с кем дружбы не водил. С такой позицией изжили бы его вскоре из рядов, но угоден оказался Штирлиц областному начальству. Обо всем происходящем в лагере он докладывал напрямую начальнику управления, совета испрашивал там же и, как следствие, по велению свыше возглавил вскоре Баковскую режимно-оперативную часть. Там, братуха, после его командования мусора вместе с зеками по сей день строем ходят на все пуговички застегнутые.