Николай Воронов - Макушка лета

• Название: Макушка лета
• Автор: Николай Воронов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Место действия романа — металлургический комбинат на Урале. Герои произведения — наши современники. Писатель обобщил опыт своего поколения — производственный, социальный и нравственный.

---

— Высокоэстетическая работа!

— Красиво так красиво! — соглашается Булейко.

Касьянов посмеивается с добродушным лукавством.

— Искусство влияет на технику. Мой друг Булейко и я...

— ...прыгали с трамплина на мотоциклах.

Булейко удивлен, не понимает, для чего я вспомнила этот случай, а вспомнила я его из чувства озорства. Но ему хочется засмеяться, да держит опаска, как бы Касьянов совсем не прихмурел: заметно, что и устал, и приехал печальноватый, и шибко озабочен чем-то здешним.

— Острое время было, — вздыхает Булейко. — Ох, любил я смертоубийственные прыжки!

— Сейчас не то время, — сказал Марат с еле уловимым подзуживанием.

— То. Скука, верно, иногда накатывает. Взял бы полихачил. И, конечно, хочется побиться за новую технику. Не с кем, правда. Марат Денисыч, может, забюрократишься?

— Теснота на бетонках. То ли дело шастать по таежным чащобам.

— А я-то думала: «Где рай на земле?»

— Рай не рай... Перемены заметные. Марат Денисыч уважает слово «люди». Мы людьми себя чувствуем.

— Тогда почему скучно?

— Устройство натуры. Добре, гарно, ан что-то свербит... Хотится кое-чего сверх того, что есть.

— Выше рая ничего нет.

— Значит, позывы в ад.

— Психолог в должности оператора литейной установки.

— Не только литейной.

— Какой еще?

— Установки, наверно, на похвальбу.

— Представьте себе, товарищ Инна Андреевна, я натурально так думаю.

— Не сердитесь, товарищ Булейко.

— Вы пытаете, мы отвечаем.

— И спасибо вам! Я не задумывалась над природой скуки, над причинами...

— Задумайтесь. Наших социологов волнует... Виктор Васильевич Ситчиков прицелился очистить завод от общественной и персональной скуки.

— Удачи ему.

— Коль прицелился — достигнет.

— Эх, Марат Денисович, вам ли не знать мастеров по части замаха?

— Замах сильнее удара — не всегда же мы не соразмеряем... Так, Инна Андреевна?

— На дочку мою Жеку сильное впечатление произвел фильм «Оптимистическая трагедия». В ту пору она еще крошечная была и не выговаривала «оптимистическая». У нее выходило «опстимистическая». Надежды ради надежд, веру ради ее самой я называю опстимистическими.

— Хиба вы не бачили людыну, котора згадает ще, то и сделае?

— Бачила. И теперь бачу, та не одну людыну — зараз два чоловика и жинку.

— Уважила ты нас и себя почтить не забыла. Только разъясни-ка, почему те, кто предельно честен и отдает себя целиком, за изъятием малостей личной жизни, обществу, партии, почему им надо доказывать свою честность, почему дело, совершаемое ими, не является для них защитой от наветов?

— Марат — друг народа, полный ответ тебе не смогли бы дать все, вместе взятые, литераторы, философы, социологи, политики. Мой ответ будет позже, на росстани.

ОСВОБОЖДЕНИЕ МЕЗЕНЦЕВА. ВЗЛЕТ КАСЬЯНОВА. ТРИУМВИРЫ

1

Когда мы вышли из нового литейного цеха, я сказала, что все-таки откладывать полет не стану. Говоря это, я грустно поняла: смысл моей командировки, едва я вернусь домой, сделается для меня мучительно неоправданным, если лишу себя общения с Маратом Касьяновым, не повидаюсь с Ергольским, не определю того, как поступить с Антоном Готовцевым. Неужели опять для Антона расплатой за любовь будут новые страдания? Впрочем, вероятно, я преувеличиваю. Возможна ли возвратность чувства? Мир моей жизни и мир моей памяти не знают возвратной любви. Я знаю о редком чуде — о постоянстве любви, которую ничто не смогло, прервать: ни время, ни лишения, ни длительная разлука. Но я сомневаюсь, сомневаюсь... Да если одну любовь перебила другая, то была ли это любовь? А если была, то возродима ли она, как человек, которого пересекли саблей?

2

Возле здания столовой Касьянов потребовал мой авиационный билет. Для вида я изобразила недовольство, колебания, согласие, похожее на снисходительную милость.

Я отдала билет Касьянову, а он шоферу, который почему-то довольнешенек поехал в кассу аэропорта.

За обедом Маратова усталость увеличилась. Даже глаза посоловели. Того и гляди уткнется лицом в ладони и уснет. Я сказала ему, что не знала, что усталость убавляет в крови кислород, и посмеялась над своим легкомысленным состоянием, когда к моему уху прикрепили клипсу с лампочкой.

Марат улыбнулся. Он и сам вел себя по-мальчишески, когда впервые у него за ухом загорелась лампочка.

Под воздействием нашего разговора Касьянов надумал обогатить кровь кислородом: съездить на базу отдыха. Все равно нынче он не работник да и предполагает, что я завалю его вопросами.

У меня не было полной ясности в том, как он, навсегда решивший заниматься только научными исследованиями и только в глубинке, куда не дотянулись газовые руки цивилизации, как он, настроивший себя, чтобы прожить еще хотя бы пять лет, на примиренчество (ни в какие институтские конфликты встревать не будет, слишком зыбко-ненадежно его сердце), как он отчаялся вломиться в смертельную для себя ситуацию, а потом, по словам доменщика Курилина, п о п е р  в в е р х, совсем не желая этого. Разумеется (о пронырливое женское любопытство!), мне интересно было приоткрыть, каким образом Касьянов помирился с Натальей и не случилось ли чего меж нею и подполковником Дардыкиным. А еще хотелось выведать, что стряслось в Железнодольске у Готовцева, почему он порвал с женой.

3

После совета, проведенного Щекочихиным, Тузлукарев узнал, что областная газета собирается поместить письмо группы «Искатель». Он позвонил редактору газеты, склонял его не публиковать письма: дескать, он, Тузлукарев, член бюро обкома, а газету читают в Центральном Комитете партии; как бы, мол, там, н а в е р х у, не усомнились в правомочности бюро и секретариата стоять у кормила обкома партии, коль под их эгидой, да еще в век научно-технической революции, возможен слом новейшей литейной машины.

Редактор, искушенный в такого рода политичности, на которую без обиняков указывал Тузлукарев, и не отличавшийся стремлением показывать недостатки и провалы, тем не менее не внял его предостережениям. Тогда Тузлукарев позвонил промышленному секретарю обкома и попросил остановить письмо, но тот сказал, что публикация, в силу сложившихся обстоятельств, неизбежна.

С Мезенцевым он не был в друзьях. У них сложились прочные служебные отношения, которые устраивали обоих. Тузлукареву нравилось чувствовать себя первым человеком на заводе, и Мезенцев ему подыгрывал в этом, хотя от случая к случаю и давал понять, что намеренно притесняет себя. Тузлукарев и сам видел у Мезенцева преимущества, которые, обнаруживай он их повседневно, могли катастрофически понизить его, Тузлукарева, авторитет. По сравнению с Мезенцевым Тузлукарев был технически малограмотным, не разбирался в конструировании двигателей, не умел сделать простейших расчетов, не обладал достаточной организационной находчивостью и мобильностью, когда завод неожиданно терял заказы. Так случалось не однажды. Были непредвиденные потери потребителей, и выручала завод от экономических прорух, а директора от потери хозяйственного престижа смекалка, забота и стремительность Мезенцева — выбил заказ на компрессоры, затем — на гидрогенераторы, потом — на дизели.

На такое время Тузлукарев не то чтобы самоустранялся, нет, был у него на подхвате. Полновластным хозяином на заводе становился Мезенцев.

Если областная газета напечатает письмо Наречениса и его приспешников, Мезенцеву не избежать падения, возможно, и отсидки. Он, как директор, наверняка схлопочет строгий партийный выговор. Конечно, этим все и ограничится, правда, при условии, если он начисто открестится от Мезенцева: знать, мол, не знал о его намерении угробить литейную установку. А открещиваться он не желал, разделяя вывод главного инженера о преждевременной попытке «искателей» внедрить машину в производственный поток. Как опытную установку, ее еще можно было бы терпеть.

Самое мудрое — уговорить Мезенцева уволиться с завода по собственному желанию.

Попробовал уговорить, но Мезенцев обвинил его в паникерстве и беззастенчивом политиканстве: меня-де выпрешь на произвол судьбы, а сам останешься в том же верховном положении.

Понятно, Тузлукарев относился к его нападкам с холодком.

Спасаться надо — осенит, пусть ты и не семи пядей во лбу.

Выдумал Тузлукарев, будто бы из Москвы был телефонный звонок о незамедлительном откомандировании Мезенцева в распоряжение главка: пошлют в качестве техспеца в одну из афроазиатских стран. Мезенцев клюнул на эту ложь, под его диктовку накатал заявление. Чтобы ни Чичкин, ни Кадр Кадрыч не помешали Мезенцеву сняться с партийного учета, самолично, для пущей важности, позвонил им, да так артистично подал «вызов» Игнатия Мануйловича в распоряжение главка, что тот и другой мгновенно поверили и сняли Мезенцева с учета.

Потом Тузлукарев позвонил начальнику главка, которого со студенческой скамьи по-прежнему называл Юрой. Он говорил с Юрой доверительно: есть превосходный кандидат на должность главного инженера, а Мезенцева следует послать куда-нибудь в жаркие страны, тем более что он спит и видит крокодилов, слонов, негритянские племена. И Юра согласился устроить посылку Мезенцева в длительную заграничную командировку.