Н Козин - Постижение России; Опыт историософского анализа

• Название: Постижение России; Опыт историософского анализа
• Автор: Н Козин
• Жанр: История

---

Есть еще один параметр, по которому Октябрь 1917-го и Август 1991-го обнаруживают явное сходство: это придание непомерного значения и в жизни общества, и в деле его реформирования экономике и экономическим факторам, попытка вообще все свести к экономике, к решению экономических задач, вслед за которыми, чуть ли не автоматическом режиме, должны и будут решаться все остальные. Это традиция глубоко укоренившегося в России экономического монизма, явным образом исходящая из признания лишь одной исторической реальности - формационной и не видящая за ней более глубоких пластов бытия социальности, как раз тех самых, которые восходят к бытию цивилизационной исторической реальности, к духовным основам истории в основах души каждого человека, к системе архетипов социальности, культуры, духовности, к самому способу их объективации в истории и самой истории.

Разумеется, духовные основы истории в основах человеческой души существуют не сами по себе, а только в связи и на основе экономических форм бытия общества, зависимость от которых они испытывают, однако, лишь в конечном счете, во всех остальных случаях представляя самостоятельные образования, с не меньшей, а в ряде случаев даже и с большей силой определяющих ход исторических процессов, специфику самой формационной исторической реальности из цивилизационных глубин истории, из глубин человеческого духа. Не существуя в чистом виде, а только в своем локально цивилизационном воплощении, формационная историческая реальность становится такой, какой является локальная цивилизация, в своем развитии канализируется таким образом, каким образом и в каком направлении развивается локальная цивилизация. Формационный поток истории на своих плечах выносит цивилизационная историческая реальность, в этом процессе изменяясь сама, но и изменяя формационную реальность, преобразуя и превращая ее в стадиальную форму своего бытия в истории, в ту или иную формационную ступень своего развития, но никак не наоборот. Локальная цивилизация никак не может стать стадией или частью формации, ибо она всегда целое по отношению к любой стадии своего формационного развития.

В связи с этим понятно, что всякая недооценка, а тем более полное игнорирование цивилизационной составляющей исторической реальности в лучшем случае ведет к упрощенным представлениям об исторической реальности. В частности, и к тем, которыми страдает экономический монизм, предполагающий, что все, абсолютно все проблемы общества имеют экономический источник происхождения и экономический инструментарий своего решения, а потому все, абсолютно все проблемы России будут решены чуть ли не сами собой вслед и на основе решения ее экономических проблем. К примеру, станет Россия экономически процветающей страной - и, как по мановению волшебной палочки, все современные центробежные тенденции в ее национальных регионах сменятся на центростремительные.

В решении проблем исторического развития России мы все время зациклены на подходы так или иначе, но ограниченные формационным восприятием России, в частности, тем, которое задано императивами капитализма - социализма, рыночной - не рыночной экономики, социально ориентированной или ничем и никак не ориентированной экономики. Мы хотим решать проблемы России только с помощью методов ее социально-экономического реформирования, не замечая того, что она еще и Россия - локальная цивилизация. А потому в деле ее реформирования необходимо задействовать и цивилизационную методологию, тем более что в ходе всех модернизационных процессов за XX столетие Россия больше всего пострадала именно как Россия, в ней до предела хаотизирована ее цивилизационная сущность.

Во всех этих процессах Август 1991-го занимает совершенно особое место, так как умудрился на волне рыночных настроений придать экономическому монизму новые масс-культурные импульсы и совершенно идиотский масштаб применения - умудрился всему, абсолютно всему придать экономическое, еще уже - рыночное измерение, в том числе и тому, что просто разрушается, как только его получает. Август попытался все ценности заменить на интересы, а все интересы замкнуть на экономический интерес. Раз все существует в рынке, пронизано рыночными отношениями, то все и должно стать рынком - не только все должно покупаться, но, соответственно, все должно и продаваться. Такого примитивизма давно не знала мировая история.

Из этого не могло и, естественно, не получилось ничего, кроме удушающей примитивизации всей ткани социальности, предельной вульгаризации всего строя жизни. В конце концов, если и все покупается, то это еще не означает, что одновременно с этим и все продается. Нельзя свести человека, все его связи с миром и другими людьми только к экономической составляющей, свести Homo sapiens к Homo economicus, только к одномерному экономическому человеку. В таком человеке умирает все истинно человеческое или оно начинает жить по извращенной логике. Этим Август радикально отличается от Октября, для которого экономический монизм стал средством прорыва в принципиально новую формационную реальность, технологическим прорывом в развитую индустриальную эпоху и на этой основе к новым культурным горизонтам, а не средством бегства от культуры, к одномерным экономоцентричным формам бытия.

И последнее, что одинаково характеризует и Октябрь, и Август, несмотря на всю их зациклинность на методологию экономического монизма,- это превращение экономики в вечную заложницу политики. С неизменным постоянством на протяжении всего XX столетия экономика приносится в своеобразную искупительную жертву политическим амбициям, политике захвата и удержания власти, захвата и удержания любой ценой, подчеркнем, любой экономической ценой, вплоть до разрушения основ самой экономики. Именно на этой властной волне внеэкономические цели и задачи развития начинают оттеснять и довлеть над экономическими, ибо всякая новая власть в России входит в нее с новым проектом ее "осчастливливания". Она хочет стать властью над Россией, но не для России, а посему ее интересует не сама Россия, а в зависимости от времени нечто совершенно иное: светлое будущее всего человечества; светлое будущее самой России, так, как оно представляется в свете новых концепций и учений; сами эти концепции и учения, а не живая экономика конкретной страны, ее живые противоречия и реальные возможности развития, живые люди, стоящие за всем этим; наконец, ее интересует она сама, ее власть над Россией, ее представления о себе и о России, возможность и то и другое навязывать России. Так, ради вхождения в "рынок" или в "цивилизацию" власть была готова бороться до последнего россиянина. Во всех этих случаях не столь важна сама Россия, в частности, то, сколько все это ей будет стоить, важно другое - власть над Россией. Это стоит всего, даже разрушения не то что экономики, но и всего в России, самой России.

Отсюда и непреоборимая тяга к скачкам и Октября и Августа, тяга к революциям и революционным прорывам в истории, которые на деле превращаются в бегство от истории, от ее реалий как российской истории. И Октябрь 1917-го и Август 1991-го явным образом исходили из представлений о принципиальной нереформируемости сложившейся до них формационной исторической реальности, больше того, ее принципиальной извращенности. По этой причине ставка делалась на обвальное и тотальное разрушение ее до основания, а затем... затем предполагалось либо планомерное строительство основ новой формационной реальности в полном соответствии с "единственно верным учением", либо все надежды связывались со спонтанной экономической и социальной самоорганизацией населения. В последнем случае эта самоорганизация выразилась в тотальной криминализации экономики и вслед за этим и на этой основе всего общества. Но и Октябрь, и Август главное препятствие для "светлого будущего" видели в сложившейся исторической реальности.

Она никогда, нигде и никого не удовлетворяла, хотя бы потому, что она - реальность. Но в том-то и дело, что именно потому, что она реальность, она обладает силой непосредственной действительности, в которой и посредством которой только и возможно всякое бытие. Она является препятствием для будущего, но одновременно с этим, суммируя в себе все прошлое, есть единственная стартовая площадка для реальности будущего. А посему сложившаяся историческая реальность заслуживает не только презрения, но и требует уважения к себе, в том числе и к тому, что сохраняет ценность и значение само по себе и как реальность и, тем более, как историческая. Существующая наличная действительность, не обладая достоинствами потенциального бытия, вместе с тем обладает всеми преимуществами актуального, тем, что оно уже бытие, какое ни есть, но все-таки бытие. В этом смысле в России всегда не хватало уважения к сложившейся исторической реальности, понимания самоценности наличных форм действительности, которые в сочетании с завышенными ожиданиями от будущих форм социальности, всегда завершались идеологией тотального исторического нигилизма.