С Павлюченков - Россия нэповская

• Название: Россия нэповская
• Автор: С Павлюченков
• Издательство: Новый хронограф
• Жанр: Политика
• Год: 2002
• ISBN: 5-94881-003-8

Исследование посвящено новой экономической политике большевиков, к которой они вынуждены были перейти весной 1921 г. под влиянием массового недовольства политикой военного коммунизма. На основе новых архивных материалов анализируются события и кризисные явления 1920-х гг., их политические, экономические и социальные предпосылки, завершившиеся свертыванием нэпа.

Книга не только расширяет и углубляет историческую картину того времени, но позволяет лучше понять и современную ситуацию.

---

Созданный еще в 1918 году Н. Е. Жуковским Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ) после кончины основателя возглавил С. А. Чаплыгин. В 1922 году на базе основанного тем же Жуковским авиационного техникума была создана Военно-воздушная инженерная академия его имени. В 1920-е годы развернулись исследования В. К. Аркадьева, возглавившего магнитную исследовательскую лабораторию при МГУ. В 1923 году Я. Г. Дорман дал квантовую интерпретацию открытого Аркадьевым явления ферромагнитного резонанса. Развернул исследовательскую деятельность А. Ф. Иоффе, возглавивший Физико-технический институт и подготовивший таких выдающихся ученых, как Н. Н. Семенов, П. Л. Капица, И. В. Курчатов, Д. В. Скобелицын и др. В 1920-е годы успешно работал выдающийся математик И. М. Виноградов, крупнейший специалист в области теории чисел, ставший в 1929 году академиком. С 1923 года успешно руководил кафедрой алгебры в Московском университете О. Ю. Шмидт[661].

Власть вынуждена была некоторое время терпеть даже таких ученых, как священник П. А. Флоренский[662] — ему некоторое время покровительствовал сам Л. Д. Троцкий. Для 1920-х годов характерно также теснейшее сотрудничество двух международных изгоев — Советской России и Веймарской Германии — в проектировании танков, самолетов, других видов вооружений[663]. В 1925 году в СССР состоялся знаменитый автопробег, по-своему воспетый Ильфом и Петровым, по итогам которого некоторые американские автомобили получили призы. Впрочем, важнейшим способом преодоления технологического отставания стало заимствование или копирование тех или иных образцов военной техники и промышленный шпионаж[664].

Технологическое отставание порождало массу социальных и идейно-политических проблем. Приходилось приглашать «буржуазных» инженеров и техников из-за рубежа, пользоваться услугами отечественных «классово чуждых элементов». Согласно воспоминаниям, в руководстве Госплана Украины в первой половине 1920-х годов были сплошь «недорезанные буржуи», привлекаемые ими эксперты также принадлежали к «бывшим». К коммунистическому учению почти все они относились «отрицательно, иронически», а советскую власть принимали как факт, «с которым приходится считаться». Председателем комиссии по электрификации Украины был A. M. Кузнецов, «отпрыск купцов-миллионеров»[665]. Конечно, эти люди саботировать вовсе не собирались. Но избыток иронии по отношению к происходящему вполне мог породить иллюзию готовности к «вредительству».

В декабре 1926 года инженер П. А. Пальчинский написал было письмо, то ли Рыкову, то ли самому Сталину, где доказывал, что общество должно быть организовано в соответствии с новейшими научно-техническими представлениями, а не идеологии, предлагал заменить Коминтерн на «Техинтерн». Друзья с трудом уговорили его не отправлять это послание. Но сторонников «безыдейной» технократии хватало и без него. Такие идеи проводились журналом «Вестник инженеров», издаваемым И. А. Калинниковым, ректором Московского высшего технического училища. В 1927 году Калинников содействовал организации дискуссионного «Кружка по общим вопросам техники», члены которого собирались заняться выработкой новой идеологии, «полностью соответствующей новой технической культуре». Другим центром технократического движения была научно-техническая администрация при ВСНХ. Ее представители откровенно заявляли, что «будущее принадлежит управляющим инженерам и инженерам-управляющим». Не приходится удивляться, что в апреле 1928 года Пальчинский был арестован, а затем расстрелян, и его судьбу скоро разделили многие инженеры-«вредители»[666].

Академическая среда в целом вела себя куда более лояльно. В 1928 году по инициативе виднейших ученых А. Н. Баха, А. И. Абрикосова, И. Г. Александрова, Н. Ф. Гамалея, Н. С. Курнакова, А. И. Опарина и других была создана Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству (ВАРНИТСО). Большевики больше ориентировались на прикладные работы; фундаментальные исследования признавались ими постольку, поскольку у них сохранялись иллюзии их «чудодейственности» — это также использовалось учеными в своих собственных интересах. В 1929 году большевистское руководство согласилось с предложением бывшего духовного отца украинской Центральной рады М. С. Грушевского об учреждении особого Института украинской истории — очевидно, сыграли свою роль соображения «большой политики»[667].

Тем не менее в Академии наук постоянно проводились «чистки» и перетряски руководства под видом избавления от «черносотенных»[668] или «нечистоплотных» элементов. Власть продвигала наверх ученых-коммунистов (или маскирующихся под них), вынашивала планы растворения академических структур в «научно-коммунистических», используя при этом всевозможные интриги, а также споры и склоки в ученой среде. Тем не менее только в начале 1929 года власти наконец-то смели протолкнуть в академики «своих» — среди них были, в частности, Бухарин, Кржижановский, Покровский, Рязанов, Деборин[669]. Вслед за тем последовала грандиозная «чистка»: по некоторым подсчетам было уволено до 11 % штатного состава АН СССР[670]. И тем не менее Академия наук оставалась важнейшим центром преемственности старой и новой культуры — для жизни страны это было тогда крайне важно.

В 1920-е годы стали меняться представления о человеческом организме, а равно и о смерти и бессмертии. Увенчалась успехом громкая, по-тогдашнему «воинствующе-оптимистичная» кампания по внедрению кремации — и это в стране с преобладающим православным населением. Веселые шутки относительно готовности людей старшего поколения поспешить «в родной советский колумбарий», приводимые в знаменитом романе Ильфа и Петрова, были лишь слабым отголоском того, что — не с юмором, а серьезно-бодрым тоном — говорилось в реальной жизни на сей счет.

Широко известна и история с организацией А. А. Богдановым института переливания крови в видах решения задачи «укрепления организма» — это была не чисто медицинская, а своего рода социально-биологическая акция. Сам Богданов погиб в результате подобного эксперимента. В среде формирующихся элит, со своей стороны, возникали характерные веяния: в частности, настоящая мания «омоложения организма» (в том числе с помощью «гравидана», производимого из мочи беременных женщин) — подобное поветрие несколько более деликатно отразил в своих произведениях М. Булгаков. И хотя в 1924 году газеты публиковали разгромные статьи по поводу гравидана, М. С. Ольминский негодовал, что A. M. Стопани занялся впрыскиванием сего «препарата», чем увлек многих других видных партийцев[671], стремление к «омоложению» не иссякало. Имеются и другие характерные показатели того, что в городе на человека все чаще стали смотреть как на разновидность механизма.

В 1920-е годы удалось добиться заметных успехов в области санитарии и гигиены — власть и общество, шокированные былыми эпидемиями, оказались на редкость солидарны в борьбе с инфекционными болезнями. Первый нарком здравоохранения Н. А. Семашко приложил немало усилий и для охраны материнства и младенчества, здоровья детей и подростков. Большевики, впрочем, намеревались «врачевать» не просто конкретных людей, а социальную массу. В той мере, в какой многие болезни (сифилис, трахома и т. д.) носили именно массовый характер, им это удавалось.

Характерна растущая воинственность так называемой биомарксистской школы рефлексологии во главе с В. М. Бехтеревым, настаивавшем на том, что вся человеческая активность — простая совокупность рефлексов. (В сущности из такой же установки исходил профессор Преображенский в «Собачьем сердце» М. Булгакова). Понятно, что подобные представления вполне стыковались с бухаринским заявлением о том, что человеческая личность — это «шкура для колбасы, набитая влиянием среды»[672]. Показательно, что рефлексолога полагали, что их учение по-своему поможет государству. Они считали, что в данный момент важно преодолеть военный психоневроз «дезертирства» (усталости от насилия) путем создания общественной установки (негативного симулятора) на необходимость войны[673]. Получалось, что «независимые» ученые рекомендовали конкретной власти «изобрести» врага — что в скором времени и было сделано.

На отечественной рефлексологии 1920-х годов, впрочем, лежала печать века. Вдали от СССР, на противоположной части земного шара обнаружилось сходное явление, связанное со становлением бихевиористской школы в социологии, активно апеллирующей к трудам Бехтерева и Павлова. Бихевиоризм в оценке поведения человека основную роль отводил его реакциям на те или иные подвижки во внешней среде — это означало перечеркивание творчески-антропоморфных представлений о прогрессе. Что сыграло в этом определяющую роль в СССР и ГИТА — шок от европейской войны или трудности утверждения гражданского общества — сказать трудно. Так или иначе, по обе стороны от Западной Европы стали распространяться представления об «одномерном» человеке — «социальном животном», управляемой либо давлением общественности, сдерживающим непомерные его запросы, либо авторитарной властью, признающем его полезность в той мере, в какой оно «сознательно» работает на нее. Во всяком случае, пресловутая павловская собачка может считаться идеалом homo soveticus'a, который вольно или невольно формировался в постреволюционную эпоху.