Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920

• Название: Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
• Автор: Владимир Литтауэр
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9524-2349-3

Автор книги, ротмистр Владимир Литтауэр, честно и искренне рассказывает о годах учебы в Николаевском кавалерийском училище, службе в русской императорской кавалерии. О том, как воевал в Первую мировую и в Гражданскую против красных. Как его друзья, молодые офицеры, оказавшись на переломе эпох, стали свидетелями беззакония и развала государства, испытали поражение Белого движения и горечь эмиграции.

---

На стенах висели картины, гравюры и фотографии. Самая большая картина, два на три метра, изображала наступление полка во время войны с Наолеоном.

Художник, находясь под влиянием романа Льва Толстого «Война и мир», хотел изобразить сражение, в котором принимал участие один из героев романа, граф Николай Ростов. В романе Ростов, офицер 2-го лейб-гусарского Павлоградского полка, награжден «Георгием 4-й степени за оказанную храбрость в Островненском деле». Но, покопавшись в библиотеке, художник обнаружил, что на самом деле в этом сражении принимал участие наш полк, поэтому на картине офицеры изображены в форме нашего полка. Группа наших офицеров в отставке подарила эту картину офицерскому собранию.

Столовая была довольно большая; за длинным столом могли свободно разместиться двадцать человек. Вдоль стены, на приличном расстоянии от стола, тянулась стойка, на которой стояли разнообразные закуски, ветчины, колбасы, пирожки, копченая рыба, горячие мясные блюда и т. д. и т. п. В общем, все то, что идет под водку. По русской традиции у стойки выпивали и закусывали стоя.

Хозяйственно-распорядительные функции осуществлялись по выбору офицеров. Существовала должность «хозяин офицерского собрания», которая отнимала много времени у офицера, выбранного на эту должность. Повар и два официанта работали по найму. Один из официантов, некто Львов, обслуживал наших офицеров с Турецкой кампании 1877 года. Когда у нас были гости, официантам помогали несколько солдат.

Кухня офицерского собрания в значительной степени зависела от гастрономических пристрастий хозяина. За несколько лет до моего прихода в полк кухня и напитки оставляли желать лучшего. Стремясь изменить неблагоприятную ситуацию, офицеры выбрали хозяином собрания Старенкевича, bon vivant[17] и довольно бесполезного во всех отношениях человека в эскадроне.

Внезапно все изменилось. На стойке появились разнообразные закуски, на столе отборное вино. Офицеры пришли в восторг. Каждый человек талантлив, но ему не всегда удается выявить свой талант. Но когда в конце месяца офицеры получили счет, у Нилова, командира полка, который любил хорошо поесть и выпить, когда он просматривал свой счет, с носа упали очки.

Старенкевича сняли с должности хозяина собрания, и таким образом офицеры полка спаслись от банкротства. А вот судьба Старенкевича сложилась иначе. Вскоре, в связи с бедственным финансовым положением, он был вынужден уйти из полка. Я познакомился с ним, когда он был уже штатским и приходил в клуб в гости, когда у него не было денег, чтобы пообедать в другом месте. Это был высокий, красивый мужчина, носивший бакенбарды и одетый по моде середины XIX века, в цилиндре и черном плаще. Полагаю, что дважды в год он получал доход от поместья и тогда приезжал в полк в экипаже, небрежным движением сбрасывал плащ на руки официанту и приказывал хорошо поставленным, глубоким голосом:

– Водки и закуски извозчику.

Он всех угощал вином и приглашал на скачки. Там, серьезно изучив программу, он подзывал одного из мальчиков, делавших ставки, и громко объявлял:

– Вот, двести рублей на номер семь.

Его представительный вид и уверенные манеры производили такое впечатление на окружающих, что люди сломя голову бежали ставить на номер семь. Он следил за забегом в бинокль, и если его номер начинал отставать, то лишь спокойно, все тем же авторитетным тоном отмечал:

– Странно.

Через несколько дней деньги заканчивались, и он опять приезжал в полк на трамвае. Он никогда уже не служил в нашем полку, но во время войны служил в русской армии в Персии. Там он и погиб. Ходили слухи, что он был замучен курдами.

Почти все офицеры завтракали в собрании. Во главе стола сидел командир полка; справа и слева от него три полковника; затем командиры эскадронов, и дальше по убывающей. В торце стола сидели самые молодые корнеты. В первый год службы я был очень доволен тем, что сижу далеко от командования полка. Там велись серьезные разговоры, а на нашем конце стола весело обсуждались девушки и лошади. В то время редко кто курил за столом, но даже те, кто имел такую привычку, закуривали только после того, как командир полка говорил:

– Господа, прошу курить.

Обычно пили водку и шампанское. Старшие офицеры заказывали красное и белое вино, а корнеты не были столь разборчивы и уже с утра начинали пить шампанское.

Мы жили в Москве, поэтому мало кто из офицеров обедал в собрании. Я это делал в тех случаях, когда не получал приглашений на обед или не имел денег. Иногда вечерами мы собирались небольшой группой, заказывали ужин, приглашали трубачей или певцов и кутили всю ночь. Музыканты с удовольствием отзывались на наше приглашение, поскольку мы хорошо оплачивали их услуги. За каждую музыкальную заявку они получали три рубля. Под воздействием винных паров мы все чаще заказывали любимые мелодии или песни, и все чаще наши трешки исчезали в их карманах.

Полковой музей занимал одну небольшую комнату. Самыми выдающимися экспонатами музея были булава и сабля Герасима Кондратьева, первого командира полка. В музее хранились грамоты, датированные XVII веком, жалованные Сумскому полку. Одна из них даровала полку право покупать, среди прочего, спиртные напитки и пиво, не облагаемые налогом. Эта привилегия, полученная в награду за исключительную храбрость, проявленную в бою, была, вероятно, более весомой с практической точки зрения, чем кресты и другие награды более позднего периода.

В застекленной витрине хранился доломан полка, принадлежавший королю Дании Фредерику VIII. Он был братом вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и в 1863 году, будучи еще наследным принцем, был назначен шефом полка. Все молодые корнеты горели желанием примерить этот доломан, но сделать это можно было только ночью, в отсутствие старших офицеров. Мне удалось примерить этот доломан, и, хотя он отличался от других доломанов только генеральскими знаками отличия, ощутив его на своих плечах, я испытал потрясающее чувство сопричастности к истории.

Большую часть экспозиции музея занимали форма, сабли и оружие разных исторических периодов. Музей находился в ведении полковника Александра Рахманинова. Этот сорокапятилетний красавец, трудолюбивый, но излишне вспыльчивый, был слишком крупным для кавалериста. Им двигали исключительно великодушные чувства. Например, во время войны в Восточной Пруссии, забирая продукты и фураж на ферме, оставленной сбежавшими хозяевами, он сказал солдату:

– Mon cher, если никого нет дома, оставь деньги на столе.

У него была вредная лошадь, которая часто лягала и кусала ординарцев. Дело кончилось тем, что командир полка запретил назначать ординарцев Рахманинову, и ему пришлось самому находить добровольцев. Гротен называл всех лошадей клячами и как-то заметил Рахманинову:

– Ваша кляча опять лягнула ординарца.

Побагровев от негодования, Рахманинов спросил:

– Почему вы называете мою лошадь клячей?

Его было очень просто обидеть.

Свободное время Рахманинов посвящал ваянию. Хотя корнеты любили подсмеиваться над ним, утверждая, что самым выдающимся его произведением был кончик хвоста у льва, сидящего у входа в дом, на самом деле Рахманинов был совсем не плохим скульптором. В 1912 году его памятник герою Наполеоновских войн Дорохову, тоже гусару, был установлен в городе Верея Московской области[18].

В нашем полку был корнет по фамилии Кистер, который со своими черными бакенбардами, усами и некоторыми устаревшими деталями формы напоминал гусара прошлого века. Рахманинов взялся лепить с него гусара тех времен. Снимая гипсовый слепок, Рахманинов, как всегда в спешке, забыл смазать жиром усы и бакенбарды Кистера. Гипс застыл и намертво прихватил усы и бакенбарды. Рахманинов стал отдирать маску, и Кистер заорал благим матом. В конечном итоге маску пришлось снимать с помощью молотка. Спустя несколько дней Кистер появился в полку, но уже без усов и бакенбард.

Весной 1914 года праздновалось столетие кампании, в которой сумские гусары под командованием Сеславина, пройдя по Европе, вошли в Париж в авангарде русской армии. Мы отметили это событие на могиле Сеславина в его бывшем поместье в нескольких сотнях километров от Москвы. Делегацию из пяти офицеров (я был в их числе) возглавил полковник Рахманинов. Являясь хранителем музея, полковник возлагал большие надежды на эту поездку, предполагая, что сможет найти там какие-нибудь исторические реликвии.

Выйдя в отставку, Сеславин жил в своем поместье до самой смерти; он умер в 1858 году в возрасте семидесяти восьми лет. На торжествах, помимо нас, присутствовали несколько офицеров из других полков нашей дивизии, местные помещики с женами и застенчивыми дочерьми в бледно-розовых и нежно-голубых платьях, и оркестр улан нашего полка.

Приехав на место, мы, среди прочего, узнали, что Сеславин жил с деревенской девушкой, своей крепостной. Когда девушка умерла, Сеславин, хотя и понимал, что не должен идти за гробом, все-таки хотел проводить ее в последний путь. Деревенская церковь была рядом с его поместьем, и он мог бы наблюдать за церемонией с балкона, но обзору мешали деревья; от его дома к церкви шла березовая аллея. Тогда он приказал срубить березы.