Николай Романецкий - Дельфин в стеарине

• Название: Дельфин в стеарине
• Автор: Николай Романецкий
• Жанр: Фэнтези

Сколько стоят рубашки, в которых рождаются счастливчики? Кто их шьет, как снимают мерку и кому они предназначены? Могут ли такие рубашки возвращать память, отводить порчу и отражать густо летящие пули? Ищите ответы на все эти вопросы в новом романе Николая Романецкого, и вам наверняка тоже улыбнется удача!

---

Оказывается, она знала не только жаргон тинэйджеров, но и нормальные слова. Я не преминул заострить на этом внимание, а она напомнила, что университеты проходила не только по подвалам и помойкам. Да и родители у нее – не бомжары…

Мы протрепались под мою добавку (шампанское я больше не пил – Марьяна справлялась с ним в одиночку; и весьма успешно, кстати), потом под мороженое «Ленинградское».

Мертвая Кентер снова ушла в забвение и как-то так получилось, что она увела с собой Вадика Ладонщикова, а его место занял опять Арчи Гудвин, которому уже казалось, что лучшим окончанием вечера будет проводить новоиспеченную агентессу до дома, а возле дома она пригласит кавалера попить чаю, и случайно там не окажется родителей, и чай постепенно будет превращаться в афродизиак, а партнерша по чаепитию – становиться все привлекательнее и привлекательнее, и у меня не останется иного выхода, чтобы в интересах дела пойти на совсем не деловой контакт…

Но тут зал наполнился гудением, и оказалось, что уже восемь и время слушать местную певичку. Группа у нее была живая (ретро есть ретро!), и минут пять шла настройка инструментов, а динамики сообщали нам женским голосом: «Раз, два…»

– Раздернем шторы, – предложила Марьяна. – Может, тут и плясы устраивают. Я бы подергалась. А ты?

– Плясы так плясы. – Я раздвинул зеленые портьеры, закрывавшие наш закуток от чужих глаз.

Певичка оказалась на вид старше меня, наголо бритой, с оттопыренными ушами, в драной джинсовке. По стать ей были и музыканты, и меня уже воротило, и надо было срочно уносить отсюда ноги (терпеть не могу новых хиппи!), и я уже повернулся к Марьяне, собираясь подвигнуть ее на сей поступок…

Но тут бритоголовая сказала: «Три, шестнадцать!» Барабанщик трижды простучал палочками, знакомо заныла гитара, и я остолбенел.

А потом вступила бритоголовая:

Море обнимет, закапает в пески,
Закинут рыболовы лески,
Поймают в сети нашу душу.
Прости меня, моя любовь…

Бог мой! Это была песня издалека, из младенческого детства… Нянька Ленка была фанаткой Земфиры, и песни эти гремели у меня в детской с утра до вечера (если, конечно, в гостях не было кого-нибудь из бабок), и потом рассказывали, что первое пропетое мною было «…хочешь, я убью соседей, что мешают спать…»

А бритоголовая продолжала:

Поздно о чем-то думать, слишком поздно,
Тебе, я чую, нужен воздух,
Лежу в такой огромной луже,
Прости меня, моя любовь…

Это было про меня. И про Катю. И рядом с нами не могло быть ни Лили Роуэн, ни всех других… Ни растерзанной, распластанной на земле Кентер, чьи незрячие глаза смотрели в небесную бездну, и стыли в них… нет, не страх и ненависть, лишь удивление и обида…

А бритоголовая пела:

Джинсы воды набрали и прилипли,
Мне кажется, мы крепко влипли
Мне кажется, потухло солнце,
Прости меня, моя любовь…

– Что за сингерша? – спросила Марьяна, когда песня закончилась и знакомые звуки умерли. – Ты в теме?

– Молчи и слушай, – велел я.

Больше мы не разговаривали. Я переставил свой стул на другую сторону стола, рядом с Марьяной. Она тоже не спускала глаз с лысой певицы, и между нами наступило единение, но не то, которое приводит в постель, а то, из-за которого прикрывают грудью товарища в бою.

А безволосая продолжала петь.

Шкалят датчики… Хочешь, я взорву все звезды?.. А девушка созрела… Я тебя ненавижу…

Перед сценой слились в танце две пары, но все прочие оставались за столами и, отложив вилки, завороженно слушали с открытыми ртами.

Безволосая пела.

И я снова был в прошлом, и рядом сидела мама, в сарафане в горошек, а я качался на качельках во дворе нашего загородного дома, и лаяла на кого-то за забором собака Альма, и все еще в жизни было впереди…

– Делай со мной что хочешь, – пела бритоголовая.

И я уже готов был позвать официанта и попросить графинчик с коньячком (наш дачный сосед, когда его спрашивали, как правильно – коньяку или коньяка, – отвечал: коньячка), но тут безволосая спела:

Ветер рассказал мне о страшном секрете,
Нам остаются последние сутки.

После чего барабанщик отложил палочки, аппаратуру выключили, и музыканты отправились за свободный столик, и уже открывали коньячок, и уже протягивали к бутылке рюмки, а левыми руками брали с блюдца ломтики нарезанного лимона – испокон веку лучшую закусь для коньяка…

Я жестом позвал официанта:

– Счет, пожалуйста!

– Как? Вы уже уходите? – удивился тот. – Через четверть часа музыканты продолжат.

– Счет, пожалуйста!

Он быстро выписал счет.

Я расплатился и двинулся к выходу. Марьяна безропотно поднялась и пошла следом. Мы молча вышли на улицу и молча сели в «забаву». Только тут Марьяна открыла рот, чтобы назвать адрес, и я тронул машину. Ехали тоже молча. Потом она попросила высадить ее за квартал до дома, и я остановил машину там, где она указала.

– Так я позвоню? – несмело сказала она, а я лишь кивнул.

Она махнула рукой, и я уехал, даже не повернув головы и не посмотрев в зеркало заднего вида.

Через минуту я уже не помнил о ней.

Со мной была Катя.

Светофоры на перекрестках то и дело задерживали меня красным светом, я останавливался и подавлял в себе желание расстрелять очередного мерзавца на месте. Заезжая в подземный гараж, я не ответил на приветствие охранника, и он проводил меня удивленным взглядом. Лифт полз по шахте со скоростью улитки, и я едва не приплясывал от нетерпения.

Когда я ввалился в прихожую, Катя высунулась из кухни и спросила:

– Ну как? Что-нибудь удалось узнать?

Я не ответил – я шагнул вперед и прижал ее к себе, и она, почувствовав упругость того, что должно было стать не только моим, сразу все поняла. Тогда я схватил ее на руки и понес в спальню. А там ногой вышвырнул за дверь возмущенного Пусю, содрал с Кати футболку и джинсы, и все остальное, и, рыча и путаясь в собственной одежде, повалил жену на кровать, и мы все делали так, будто у нас и в самом деле остались последние сутки, и бедный Пуся скребся в двери, но мы его почти не слышали…

12

Утром настроение у меня было – хоть вешайся.

Я прекрасно понимал, что если бы не лысая певица и не тексты Земфиры, я бы оказался в постели с Марьяной. Конечно, Арчи Гудвину это было совершенно по барабану, но Макс Мезенцев год назад дал себе клятву, что никогда больше не поддастся первобытной стадии сексуальных отношений, называемой промискуитетом.

За ночь я пять раз просыпался с одной и той же мыслью: если бы мне не удалось удержать себя в узде, нам с Катей и в самом деле остались бы последние сутки. Потом я засыпал, и во сне ко мне являлся доктор Марголин, кричавший: «Либо узда, либо п…зда», – и накатывало чувство стыда, и я опять просыпался, с облегчением обнаруживая, что устоял, но вновь вспоминая о неизбежности последних суток, если нарушу клятву…

А утром мой стыд превратился в неуверенность. И Катя это сразу почувствовала. Когда мы завтракали, она снова спросила:

– Ну как? Что-нибудь удалось узнать?

– Мало, – грустно сказал я, откладывая вилку. – Почти ничего. Боюсь, зря мы взялись за это дело. Офис этой компании – самое настоящее змеиное гнездо.

Катя накрыла теплой ладонью мои пальцы:

– Так это же хорошо! Змеиная сущность обитателей непременно проявится. Рано или поздно они ужалят друг друга…

Дальше прозвучало уже знакомое. Это наш шанс, Максим, ты должен быть уверен в себе, и сама судьба пойдет тебе навстречу, работа никогда не бывает ненужной, удача обязательно улыбнется, я в тебя верю, тебе повезет, Максим, будь тверд и последователен…

Это была обычная психологическая обработка, предпринимаемая всякий раз, когда я терял уверенность в своих силах. А я терял ее дважды, и Катины «дозволенные речи» мне помогали. К тому же, психологической обработкой такие разговоры и ограничивались. В мою часть дел Катя никогда не лезла и в конкретике ни о чем не расспрашивала. Даже если я давал ей задание, связанное с расследованием, она ограничивалась только полученными инструкциями. Не расспрашивала она и о прошлом. Только однажды поинтересовалась событиями, которые вывели осужденного бывшего капитана Вадима Ладонщикова на свободу и превратили в Максима Мезенцева. И я сказал, что дал властям подписку о неразглашении и вообще… Меньше знаешь – лучше спишь. Более того, дольше живешь. Во всяком случае, это «дольше живешь» касается меня. Сама знаешь поговорку «Язык мой – враг мой». А мой язык – мне не враг… И посему I am sorry sugarbaby, но…

Я ей даже правды о детях не рассказал – ни о нашем, ни о том, втором. Мол, обычная уголовщина, торговля органами навырост. Мол, все преступники получили свое. Этому она, впрочем, по-моему, не очень поверила… И была права – не бывает так, чтобы ВСЕ преступники получали свое. По крайней мере, в нашем мире не бывает. Разве лишь в детективных романах… И если бы не ТОТ мой выстрел, Палваныч наверняка бы выскочил сухим из воды. И была бы у его начальства еще та головная боль. А так: нет человека – нет проблемы! Известная историческая фраза. Всех устраивающий выход. А для меня – возможность жить дальше, пусть и под вымышленным именем. Банальная, по сути, история. Банальная, но только не для меня и не для Кати. Ибо была Инга. Ибо я живу потому, что она умерла. А Катя живет потому, что живу я, а значит потому что умерла Инга. Хотя об Инге, разумеется, она не знает ничего. И никогда не узнает! Но я-то знаю. И потому у меня есть долг – хотя бы перед Ингиной памятью. Как бы красиво это ни звучало! Красивые слова – не всегда ложь. Бывает, просто других не подобрать, другие будут не совсем точны…