Патрик Макграт - Паук

• Название: Паук
• Автор: Патрик Макграт
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Триллер
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-022465-6, 5-9578-0751-6

Шедевр английского интеллектуального триллера.

Книга, которая легла в основу фильма «Паук» скандально известного режиссера Дэвида Кроненберга. Работы, признанной лучшим канадским фильмом года.

Завораживающая история человека, вернувшегося туда, где прошло его детство, — и медленно сходящего с ума от воспоминаний об убийстве, произошедшем там много лет назад. Об убийстве, которого не заметил никто и о котором знает только он один…

---

— Оставь, Хилда, — с досадой сказал он, доставая кисет.

— Оставить? Смех да и только. Оставь меня, водопроводчик. Сидел весь вечер, как истукан, а потом хочешь потискать меня в переулке. Что это с тобой? Недополучил плату за трубы?

Я увидел, как отец оцепенел, словно эти слова задели его за живое. Уличный фонарь в другом конце переулка отбрасывал слабые блики света в щели между булыжниками мостовой и вдоль рядов кирпичной кладки. За трубы? За трубы? Так этим все и объяснялось? Отец не получил от нее денег за работу и знал, что не получит, — значит, она считала, что расплачивается с ним таким образом? Побледнев, он сунул кисет обратно в карман. Хилда бросила на него взгляд, приняла равнодушный вид, вздернула массивный подбородок.

— Что скажешь, водопроводчик? Это правда?

Отец стоял, весь белый от ярости, по-прежнему спиной к ней, и силился взять себя в руки. Больше всего ему хотелось жестоко ее избить, я это видел по знакомому выражению лица — он хотел исколотить ее до полусмерти, причинить ей такую же боль, что и она ему.

— Иди сюда, водопроводчик, — услышал отец ее голос.

И не шевельнулся.

— Иди же, водопроводчик.

Голос стал вкрадчивым. Хилда любезной. Отец повернулся. Со все еще отброшенными назад полами шубы, с руками на бедрах она прислонялась к стене, согнув одну ногу в колене, чтобы приподнялась юбка, и улыбалась ему.

— Иди ко мне, — прошептала Хилда.

Он подошел, покорно, будто собака. Продолжая держать на бедре одну руку, Хилда обхватила его другой сзади за шею, притянула к себе и нежно поцеловала в губы. Руки его лежали у нее на бедрах, задирали юбку; внезапно он распалился похотью к этой женщине, потерял голову, хотел взять ее немедля, сию же минуту у этой стены, уже расстегивал брюки, ошалелый, тяжело дышавший от страсти — но Хилда, не прекращая поцелуя, ухватила его руки, отвела от себя и отпрянула от него. Издала очень хриплый смешок и с дрожью запахнула шубу.

— Будет с тебя, водопроводчик, — сказала она, схватив отца за руки, когда он снова хотел прижаться к ней, — я иду домой.

Отец бешено зашептал, вновь потянулся к ней, и вновь она его оттолкнула. Потом погладила по щеке.

— Иду домой, — повторила она, — здесь холодно. Пока, водопроводчик, — покачала головой, когда он попытался ухватить ее в последний раз, отвалилась от стены и пошла, раскачиваясь, по переулку к фонарю, оставив отца в кипении вожделения и гнева, буре противоречивых чувств.

Хилда была проституткой, вот в чем дело, шлюхой, и расплачивалась с отцом услугами шлюхи, хотя до того вечера в переулке он этого не понимал. Придя домой полчаса спустя — отец выкурил у канала самокрутку, несмотря на холод, — он обнаружил, к своему раздражению, что мать его дожидается. Я слышал, как он шел по двору, как входил в заднюю дверь. Мать сидела с чашкой чая в темной кухне, и отец, пока не включил свет, не видел ее. Глаза у матери были припухшими.

— Все еще не спишь? — пробормотал он и, грузно сев у другого конца стола, стал развязывать шнурки на ботинках.

— Где был, Хорес? — негромко спросила мать. В голосе ее слышалось обвинение, смягченное душевной болью. Дверь из кухни в коридор была открыта, поэтому я тихо вылез из постели (я сам недавно вернулся), сел в пижаме на верхнюю ступеньку лестницы и стал слушать. Сохранилась ли у отца какая-то порядочность? Тронуло ли страдание матери его сердце, стало ли оно разрываться между невольным приливом сочувствия к ней, страдавшей только по его милости, и гневом против нее не только потому, что она являлась помехой в его шашнях с Хилдой Уилкинсон, но еще и за то, что пробуждала в нем угрызения совести? Думаю, сердце его еще не совсем окаменело; наверно, в нем еще сохранялись остатки той ответственности, какую он некогда чувствовал перед матерью, однако сознание вины, вызванное этими переживаниями, отец был вынужден яростно подавить по одной простой причине: страсть к Хилде он мог сохранять, только ожесточась против матери — другими словами, он воздвиг некие искусственные перегородки между своими чувствами: единственной альтернативой этому было путаться в неразберихе и нерешительности, а он стремился избежать этого жалкого, недостойного мужчины состояния. Поэтому в то время, как голос совести призывал его утешить мать, отереть с ее заплаканных глаз слезы, обнять ее, привести все снова в порядок, — противоположное, столь же сильное побуждение велело ему заставить ее страдать, обострить этот кризис, спровоцировать распад, расторжение тех ветхих уз, что еще соединяли их. Поэтому отец не стал утешать ее, плотно сжал губы, снял ботинки и принялся растирать ступни.

— В пивной, — ответил он.

— В «Собаке»?

— Да.

— Лжец! Лжец ты, Хорес! — воскликнула мать. О, как больно было слышать ее срывающийся голос, она никогда не выходила из себя! — Я ходила в «Собаку», тебя там не было!

Мать сидела, выпрямясь, в торце стола, по лицу струились слезы, в глазах мерцала бледным огнем смесь горя и ярости.

— Посидел там, потом пошел в другое место, — сказал отец. — Чего ты потащилась туда? Сегодня не суббота.

Мать не ответила, лишь смотрела на него, не утирая слез.

Отец пожал плечами, опустил взгляд и снова потер ступни.

— Я пошел из «Собаки» в «Граф Рочестер».

«Зачем он сказал это ей? — подумал я. — Как пойдет туда снова, зная, что она может явиться на поиски его?»

— Чего ты бегаешь за мной по пятам? — сердито спросил он. — Человеку уже и выпить после работы нельзя?

— Я не хочу так жить, — сказала мать, успокаиваясь после своей вспышки и утирая слезы передником. — Мне такая жизнь не по силам.

— Это не моя вина, — ответил отец, и некий голос в его голове произнес: нет, твоя.

— Нет, твоя, — сказала мать, став глашатаем его совести.

— Не моя! — выкрикнул он.

И я больше не смог этого выносить. Быстро прошлепал по лестнице, по коридору, босой, притворившись сонным. Мать повернулась ко мне, и вид ее заплаканного лица расстроил меня донельзя.

— Все в порядке, Паучок, — сказала она, несколько раз моргнула, устало поднялась из-за стола и привычно разгладила передник. — Мы с твоим отцом просто разговаривали.

— Вы разбудили меня, — сказал я, что-то в этом роде, точно не помню.

— Уже все в порядке, — повторила она, — теперь мы ложимся спать. — И взяла меня за руку; я был выше нее даже босиком. — Пошли, мой большой Паучок, обратно в постель.

И мы стали подниматься по лестнице. Отец еще минут десять посидел за кухонным столом, потом я услышал, как он выключил свет и поднялся наверх. Мать лежала без сна на их большой кровати, глядя в потолок; свет уличного фонаря проникал сквозь шторы, создавая наверху причудливую решетку с ромбовидными ячейками из света и тени. Отец разделся, лег на свою сторону, и оба они лежали в темноте, безмолвные и бессонные, больше часа.

Утром, когда отец встал, оделся и спустился вниз, мать жарила на кухне бекон. Она накрыла стол чистой белой скатертью и налила ему чаю. Суетилась у плиты бесшумно, торопливо; разбила в сковородку несколько яиц и через несколько секунд поставила перед отцом тарелку: яичницу с беконом, жареные помидоры и жареные почки.

— Я сбегала купила кой-чего повкуснее к завтраку, — сказала она. — По утрам тебе нужно хорошо есть, работа у тебя тяжелая.

Потом отрезала от свежей ковриги три ломтя хлеба ему на обед и посыпала их шкварками. Отец съел то, что подала мать; он не произнес ни слова, но даже при всей своей бесчувственности не мог не понять смысл и благородство ее поступка.

— Пей чай, пока не остыл, — негромко сказала она, завертывая в газету бутерброды. Через несколько минут отец отправился на работу, вышел в заднюю дверь; я наблюдал за ним из окна спальни. Когда он выходил, мать стояла у раковины, я слышал, как течет вода. Отец задержался в дверном проеме и обернулся к ней. Она слегка улыбнулась, продолжая мыть посуду, а он сложил губы таким образом, что очертания их выражали отчасти покорность, отчасти сожаление; потом дважды кивнул.

Думаю, когда ехал на работу по холодному, свежему утреннему воздуху, он ощущал какое-то странное спокойствие; гнев, замешательство, страдание принес вечер, утром все прошло.

В течение дня отец несколько раз принимал решение порвать напрочь с Хилдой Уилкинсон. Напоминал себе, что она говорила накануне вечером, вспоминал, как ему неприятны те люди, с которыми она пьет, и не в последнюю очередь думал о страданиях матери, если она узнает о происходящем. Последнее оказалось весьма веским доводом; пусть его решение оказалось жалким, недостойным мужчины, но столкнуться с этим он был не готов. Нет, лучше всего прекратить эту краткую интрижку, этот краткий роман с Хилдой, забыть о нем, вернуться в колею обычной жизни, неизменную колею, знакомую, кажется, уже целую вечность.