Моника Фагерхольм - Американка

• Название: Американка
• Автор: Моника Фагерхольм
• Издательство: Corpus, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-33777-2

Идет 1969 год, странная юная особа, убивая время в парке развлечений на Кони-Айленде, записывает в автомате пластинку с песней. Когда через некоторое время девушка, вовлеченная в любовный треугольник, мистическим образом гибнет в озере в болотистой Финляндии, пластинка остается одним из немногих явных свидетельств ее краткого пути на земле и возбуждает в детях, растущих в Поселке у рокового озера, любопытство и страсть докопаться до истины. Но идет время, дети становятся старше, и детские игры исподволь наполняются подлинной страстностью и чувственностью, описанными загадочно и красиво, но безо всякого физиологизма. Моника Фагерхольм прославилась своей необычной техникой письма: картинки, похожие на фильм нуар, воплощают глубочайший и изысканный психологизм ее прозы, не поддающийся однозначному толкованию. Автор мастерски ведет детективную интригу от начала и до конца, но даже и тогда раскрывает не все карты, не мешая читателю и дальше наслаждаться атмосферой волшебного полузнания. Этот щемящий роман о неразрывной близости двух девочек-подростков получил множество наград в разных странах, в том числе самую престижную и изысканную шведскую литературную награду — «Приз Августа».

---

Бенку и карты. Они не были особой тайной. Он сам о них рассказывал, по крайней мере тем, кого хорошо знал. Но мало кто их видел, почти никто, поэтому многие считали, что это просто болтовня. Что Бенку просто выпендривается, как обычно.

Но они существовали. На самом деле. И на них Бенку постепенно нарисовал все дома, все, что было в Поселке. Но на свой манер. Он использовал свои собственные знаки, условные обозначения. И свои собственные названия, которые были смесью реальных имен, принятых в Поселке, и тех слов, которые он придумывал или находил в книгах. Капу Кай, например, это означает тайное море на акронесском.

Но для Бенку названия имели еще и другой смысл. Он думал, что, кто бы ни приехал и ни стал владельцами дач на Втором мысе, дома все равно останутся его — раз это он дал им имена. Словно все здесь его.

Бенку сам. В то время ему было тринадцать лет, но он был рослый и выглядел значительно старше своих лет. Угрюмый молчаливый подросток, вечно бродивший сам по себе и лишь изредка — с приятелями, впрочем, случалось, он оттаивал и пускался в длинные беседы о том и сем, что интересовало только его. Строительство и земельные работы, архитектура и ландшафтный дизайн, все такое.

— Бенку чокнутый, — частенько говорила его сестра Сольвейг своей близняшке Рите, когда они оставались в красной сторожке с глазу на глаз.

— У него шарики за ролики заехали, — вторила Рита. Это была такая пора, в самом начале, однажды давным-давно, когда сестры еще всегда были заодно.

Рита, Сольвейг, Бенгт: не так-то много роднило эту троицу. Все они были рослые — вот и все, что у них было общего. Но Риту и Сольвейг на самом деле это вполне устраивало.

Все трое жили в доме кузин. О них заботились папа кузин и мама кузин, на которой папа кузин женился, когда его брат и жена брата трагически погибли в автокатастрофе, оставив совсем маленьких детей. У мамы кузин, когда она появилась в доме, уже был свой собственный сын Бьёрн. Мама кузин была дочерью пристава Ломана, она обеими ногами стояла на земле и не сгибалась ни при каких обстоятельствах.

Кузен Бьёрн делил с Бенгтом комнату на втором этаже в доме кузин. Бьёрну было восемнадцать. Большую часть времени он проводил в сарае на дворе кузин; возился со своим мопедом или со всяким железным ломом, которого было в избытке в обширном хозяйстве папы кузин. Бенгт частенько бывал с ним там; Бенгт и Бьёрн, они держались вместе.

Они были закадычными друзьями, хоть Бьёрн и был на пять лет старше. И каким-то образом они даже были похожи: оба молчуны, например. На молчаливость Бьёрна люди обращали меньше внимания, чем на молчание Бенгта, оно больше цепляло. Бьёрн был покладистый и всем нравился, с ним было легко иметь дело.

Бьёрн и Бенгт; вместе они составляли странную забавную пару. Два молчальника, говорили о них порой. Бенгт, тринадцати лет, на полголовы выше Бьёрна, который старше его на пять лет и рассудительнее. «Свет очей моих», — говорила мама кузин об обоих мальчиках.

Так было до тех пор, пока не появилась Эдди; Бенку встретил Эдди, и все изменилось. Когда начались перемены, все произошло очень быстро. Меньше чем за год вся прежняя жизнь пошла под откос.

Эдди из домика у моря на Втором мысе, Эдди с гитарой и тоненьким голоском, пусть и не больно чистым, это не важно. Эдди, говорившая со странным акцентом и употреблявшая непривычные словечки и фразочки, возможно, именно поэтому ее образ легко укладывался в голове.

— Я чужеземная птичка, Бенгт, — говорила она. — Ты тоже?

Эдди, американка.

Эдди, столь любимая, но в озере.

Эдди, столь любимая, но утонувшая в озере.

Частное владение. Когда дома на Втором мысе распродали, у Бенгта не осталось на них прав. Новые владельцы вселились в них и захватили весь Второй мыс, сделали его своим. Бенгт казался им странным — бродяга, шатается по чужим владениям без разрешения.

Его можно было увидеть в рощах между шикарными домами, на дворах и в садах в любое время суток. Или на их пляжах и причалах, которые высовывались между скал, словно языки. Казалось, он был повсюду, где ему только заблагорассудится.

— Почему бы тебе не пойти играть на свой участок? — кричали ему порой.

— Общественный пляж в другой стороне. Там есть место для ВСЕХ.

— А твоя мама не станет беспокоиться, что тебя так долго нет?

Бенку им не отвечал и вообще не обращал на них внимания. И это не то чтобы пугало, но было весьма неприятно. Хотя взрослые на Втором мысе особенно это не обсуждали. В конце концов, Бенку был всего-навсего мальчишкой, ребенком.

Но постепенно здесь и там начали появляться таблички «Частное владение» или «Проход запрещен». Многие поляны обнесли заборами, которые красили в ярко-желтый или красный цвет, чтобы смягчить впечатление от запрета. Некоторые заводили собак: конечно, не каких-то огромных зверюг, вроде тех, что наводнили Поселок пятьдесят лет спустя, но маленьких и злобных, которые разрывались от лая и считали, что их основной долг — разделять всех на своих и чужаков.

Но это нисколько не помогало. Бенку все равно ходил где хотел, крадучись, молча и упрямо. И нельзя сказать, что он был незаметен, такой-то долговязый. Ходил он слегка ссутулившись, держал голову набок, так что светлая челка падала на глаза, смотревшие с колючим прищуром.

Иногда он мог несколько дней кряду не появляться. Но рано или поздно все равно возвращался, и это было неприятнее всего. Стоило только решить, что вы от него наконец-то избавились, как он объявлялся снова. Прямо посреди чьего-то сада, если ему так вздумалось.

Так обстояли дела за несколько недель до того, как дети со Второго мыса поймали его.

Дети моря. Со временем из них бы выросли дети моря: загорелые, самоуверенные подростки, которые знались бы только со своей компанией. Но пока они были только дети, пусть и более дерзкие, а возможно, и более избалованные, чем другие, но это не очень бросалось в глаза. Дети как дети, занятые своими играми; компания из семи-восьми ребят, державшихся вместе. В то лето они решили играть в лилипутов. Лилипуты в своем собственном лилипутском государстве, которое по чистой случайности включало весь Второй мыс — не больше и не меньше.

Лилипуты, ясное дело, охотились за Гулливером — чтобы помучить его. Великан, который вторгся на их земли. Найти его не составляло труда; но они долго выслеживали его, прежде чем напасть. А Бенку ничегошеньки не замечал; погруженный, как обычно, в свои мысли, бродил он по Второму мысу, упрямый, неприветливый, самоуверенный — дальше некуда. И когда наконец нападение произошло — в редкой рощице между Стеклянным домом и Красной башней, его поймали врасплох. Бенку оказался легкой добычей, возможно, слишком легкой.

Дети вмиг окружили его и прижали к стволу дерева.

— Не подходите, не подходите, не подходите ко мне! — кричал он, отмахиваясь от ребят намного ниже себя, словно отгоняя насекомых. Но голос выдал его. Он был полон страха, наполнен откровенным, явным испугом, а в глазах, откуда вмиг исчезло все коварство, сквозила паника. Это подзадоривало их, завораживало; и все вместе разжигало горячий азарт лилипутов, которые все спланировали заранее.

Был ранний субботний вечер в начале сентября, стояла ясная и в меру теплая погода. В стороне, но не слишком далеко, на скалах Второго мыса копошились взрослые: на своих дворах и в своих садах. Крики и голоса разлетались по воздуху; где-то играли в бадминтон, в другом месте слышались удары крокетных шаров о хрупкие металлические воротца. Ветра почти не было, и звуки отлично разносились по округе. Для тех, кто хотел слышать. Было ясно, что на этот раз никто не помешает детям играть.

— Вот мы и сцапали тебя, Гулле, — прошипел самый маленький мальчик, коренастый, с желто-зелеными глазами и колючим взглядом, почти таким же колючим, какой бывал у Бенгта, но в других обстоятельствах. Это был Магнус фон В., через год он станет неразлучен с тем, кого сейчас пытает, но пока еще он предводитель лилипутов, и в голове у него одно-единственное намерение.

— Теперь-то мы тебя проучим! Так что Гулле станет впредь обходить эти места стороной. Раз и навсегда забудет сюда дорогу.

Первой на него набросилась девчонка, с ногтями. Она прицепила на кончики пальцев металлические крышки от лимонада и их острыми краями впивалась в него и царапала. Рубашка порвалась, пуговицы отскочили, металл прорезал глубокие царапины, боль со свистом пронзила мозг Бенку, выступила кровь. Бенку кричал и кричал, хоть и понимал, что никто не придет ему на помощь. Они могли убить его, если бы захотели; на Втором мысе не было никого, никогошеньки в целом мире, кто бы остановил их.