Луис Бегли - Уход Мистлера

• Название: Уход Мистлера
• Автор: Луис Бегли
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-010207-0

Луис Бегли представляет своим творчеством «последнее поколение» классической «нью-йоркской» прозы, основы которой были заложены Сэлинджером и Бартом. Однако в случае Бегли «нью-йоркские» традиции легко и органично соединяются с традицией «европейской», восходящей к произведениям Айрис Мердок и Томаса Манна.

Возможно ли совместить столь разные тенденции в одном произведении? Как ни странно, возможно.

«Уход Мистлера» был объявлен критикой «„Смертью в Венеции“ нашего времени» и признан, по выходе, «американской книгой года». Почему?

И действительно, ПОЧЕМУ очень классицистичная как в сюжетном, так и в стилистическом отношении история пожилого, неизлечимо больного интеллектуала, в последние месяцы жизни переоценивающего не только свое прошлое, но и свой взгляд на мир, имела ТАКОЙ успех?

Прочитайте роман «Уход Мистлера» — и узнайте сами!

Внимание! авторское написание: отсутствуют тире в диалогах.

---

С Тони они не виделись целую вечность. Надо сказать, изменился он далеко не в лучшую сторону. Волосы, некогда каштановые, как у этой молоденькой незнакомки, приобрели грязно-серый оттенок, свисая длинными космами, и, что самое противное, были собраны сзади в маленький конский хвост. Гэнсворт поднялся пожать Мистлеру руку, и тот мельком отметил, что на ногах у него бельгийские черные замшевые ботинки — Мистлер-старший называл такие шлепанцами для борделя — и что надеты они прямо на босу ногу, без носков. Нет, несомненно, то был особый шик, несколько лет назад такая манера носить обувь была в ходу у богатых молодых мужчин. Наряд довершали просторный, какой-то слишком уж английский синий блейзер и желтовато-коричневые брюки. Что хотел сказать этим старый дурак, одевшись на нью-йоркскую вечеринку так, точно она должна была состояться на пляже? Мистлер просто представить не мог, чтобы чувствительная к мелочам и деталям Фиби могла выпустить мужа из дома в таком виде, одетым как какой-нибудь персонаж из романа Тома Вулфа. Или же она потеряла всякую власть над мужем, или действительно в их отношениях наступил серьезный разлад.

Моя подруга Лина. Вы не знакомы? Как поживаете, как дела? Гэнсворт протянул длинную руку и слегка коснулся каштановых волос девушки. А потом привлек ее к себе.

Нет, не думаю, что знакомы.

Мистлеру не хотелось отвечать на второй вопрос. Гэнсворт обладал особым даром вызывать человека на откровенность. И ответ типа «благодарю вас, очень хорошо» его вряд ли бы удовлетворил. Гэнсворту действительно хотелось знать, как поживает и чувствует себя Мистлер.

А вот мистера Мистлера я знаю. По снимкам из Бургундии, где вы поднимались на воздушных шарах. И еще по этой вашей кампании, рекламирующей косметику «Лав»! Потрясающе! Знаете, Анна посадила нас рядом. Я просто в восторге!

Очень мило.

Сам Мистлер предпочел бы сидеть за столом рядом с Анной или уж на худой конец с Фиби Гэнсворт. Ведь он знал Фиби целую вечность. Было в ее манерах нечто от маленькой своенравной и непослушной девчонки, отчаянной сорвиголовы, готовой на все, что ему почему-то всегда нравилось. Однако именно это качество заставило его в свое время обходить Фиби стороной, давно, еще в те дни, когда она была молода и достаточно привлекательна. Наверное, его решили не сажать рядом с Анной просто потому, что он был слишком уж давним ее другом. Или его все же посадят между Анной и этой сверх меры впечатлительной Линой, чью фамилию ему даже не удосужились назвать?..

Впоследствии выяснилось, что именно такую рассадку запланировала Анна, но это уже мало что значило. Все равно он в такой обстановке не сможет открыться ей, своему старому другу, поговорить о Кларе и Сэме. Разве что дождаться, пока не уйдет последний гость? А что, если выяснится, что тот, второй Томас, дожидается того же, хочет остаться наедине с Анной?

По правую руку от хозяйки расположился Реймонд Вейс, один из ее авторов, литератор, прочно обосновавшийся в Верхнем Вест-Сайде, чьи недавно опубликованные в ее издательстве работы были отмечены в ежедневном обзоре «Нью-Йорк таймс». Там их назвали «катастрофическим примером помутнения разума и полного отсутствия таланта». В то время как в «Таймс бук ревью» знакомый романист того же этнического происхождения и проживающий чуть не по тому же адресу, чья книга должна была увидеть свет осенью, решил проблему, заняв большую часть отведенного для его статьи пространства высокопарными рассуждениями о том, как сложно на протяжении столь долгой писательской карьеры поддерживать себя, что называется, в тонусе. Впрочем, не важно: решать в конечном счете все равно читателям, а уж они-то наверняка поставят книгу Вейса вторым номером в списке бестселлеров.

Вообще-то вся вечеринка была затеяна в честь Вейса, оставалось лишь дивиться удаче и мужеству Анны, лишний раз доказавшей, что она умеет постоять за интересы друзей. Да и кто посмел бы упрекнуть ее в том, что она концентрирует внимание на лошадке, которая только что выиграла забег? Время от времени она оборачивалась к Мистлеру, стараясь втянуть его в разговор с Вейсом. Мистлер воспринял эти сигналы правильно. Он просто обязан был сказать несколько слов о новой книге, которой не читал, а также о ее предтечах, равно ему неизвестных. Но отсутствие знаний не проблема. Анна уже давно внушила ему, что последнее, что хочет слышать автор в подобных обстоятельствах, — так это чисто литературное мнение Мистлера, его критические замечания, пусть даже выраженные в самой почтительной форме.

От него всего-то и требуется, что сказать, как восхитило его умение Мастера создать характеры, наделенные необычайной живостью, — и в этом новом романе, и во всех остальных. Этого более чем достаточно. Он применил золотое правило Анны и тут же увидел, как Вейс так и расцвел в улыбке, добродушно и радостно закивал в знак согласия, что свидетельствовало о полном отсутствии скромности. Ну, вот и достаточно.

Гэнсворт сидел по другую сторону стола, по правую руку от дамы — литературного агента Вейса. Такой же старой кошелки, как и сам Вейс. Однако, похоже, Гэнсворт наслаждался ее обществом и был доволен всем и вся. Ну и слава Богу, тем лучше для него.

Сколько знакомых лиц — и живые, и бесчисленное множество тех, кто уже ушел в мир иной. Отец, мать, tante[7] Элизабет, ну и, разумеется, старый Сэм Эбторп. Они были единой семьей, вместе с дедами и бабками, хотя последние умерли, когда он был еще ребенком и ходил в школу, но это не важно. Гарри Ловетт. Смутные призраки друзей матери и отца, все они по большей части умерли еще во Флориде, уходили по одному, тихо и незаметно, освобождая от обязанности посещать их поминальную службу.

Сирс, его лучший школьный друг, он погиб в автокатастрофе, ехал домой после обычной традиционной выпивки в гольф-клубе, и его машина врезалась в дерево. Об этой новости ему сообщил брат Сирса по телефону. Тогда он прикрыл микрофон ладонью, обернулся к Кларе и сказал: это Дик Сирс. Только что сообщил мне, что Джордж погиб. В автокатастрофе. И она, естественно, взяла трубку и тоже выразила свои соболезнования. Уоррен, товарищ по колледжу, чей дом был виден, если смотреть через бухту Наррагансетт с лужайки, что перед домом в Крау-Хилл. Он скончался совсем недавно от сердечного приступа. Смотрел, как его маленький сын, плод третьего брака, играет в песочнице, которую Уоррен в тот уик-энд сам устроил ему на лужайке в поместье, принадлежавшем семье на протяжении ста пятидесяти лет. Смотрел, а потом упал и умер.

А сколько их еще!.. Чтобы вспомнить всех, придется пересмотреть школьные альбомы и снимки выпускников колледжа. Список обычно размещался на обратной стороне: «На память о…» Кажется, это покойный Джордж Эпли из книги Маркванда говорил, что не боится умирать благодаря знакомству со многими уже умершими епископами, а стало быть, уверен: на небесах его ждет самое блестящее общество. Стоит ли искать эту цитату? Наверное, нет. Лучше уж помнить о том, что трое прелатов, его знакомых, все еще живы. Но в подобном подходе есть своя ценность, это несомненно. Ему не придется быть там пионером, тропа уже давно проложена и хорошо утоптана. Тут он почувствовал, что лицо его словно окаменело. И быстро постарался изобразить приятную улыбку.

Мистер Мистлер? Мистер Мистлер?..

То была девушка, сидевшая рядом с Гэнсвортом.

Вы о чем-то задумались. Витали в облаках. А я так надеялась поговорить с вами.

Вот как? Прошу прощения. Просто прислушивался к общей беседе. Мой врач утверждает, что со слухом у меня полный порядок, однако сам я чувствую, что мне становится все труднее улавливать нить разговора, когда говорят сразу несколько человек. И вид у меня при этом, наверное, странный, да? Рассеянный.

Как это вам пришла в голову идея пролететь над Францией на воздушном шаре, рекламируя калифорнийские вина? Разве не опасное предприятие? Особенно с учетом того, что целью было заставить французов, этих «королей» виноделия, покупать американское каберне?

Опасное? Вы хотите сказать, я рисковал вызвать всеобщее возмущение и сесть с этой идеей в лужу? Знаете, в точности так же рассуждал и мой клиент. Но я знал, что французские вина и без того всегда на уме у потребителей. Да и потом, в бегстве от проблемы пользы нет. И мне кажется, что основной идеей кампании была следующая: да, во Франции делают отличные вина, научились этому искусству еще со времен Древнего Рима. Но мы пролетели над вами и разгадали ваши секреты. И у нас имеется то, чего никогда не было и нет у вас, — лучшее и самое современное оборудование, новейшие технологии, научный подход к этому процессу и вполне подходящий климат. Помните, когда наступает время сбора винограда в Калифорнии, небо над головой всегда такое изумительно синее? И вот вы видите, как я резко взмываю на воздушном шаре в небо в этой плетеной гондоле, и никакие ливни и ураганы с градом мне не страшны! Ливни и ураганы тут очень важны. Прямая ассоциация, идея закрепляется в подсознании потребителей.