Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

• Название: Падение царского режима. Том 5
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: История
• Год: 1926

Пятый том "Падения царского режима", изданный в 1926 году, содержит допросы: лейб-хирурга, академика, члена II Гос. Думы Г. Е. Рейна; последнего министра императорского двора, графа Фредерикса; товарища министра внутренних дел И. М. Золотарёва; товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского; председателя совета министров и министра внутренних дел Б. В. Штюрмера; министра внутренних дел и шефа жандармов Н. А. Маклакова; вице-директора департамента полиции С. Е. Виссарионова; министра внутренних дел А. Д. Протопопова; товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого; главнокомандующего армиями юго-западного фронта, генерала Н. И. Иванова; товарища министра внутренних дел, гос. секретаря С. Е. Крыжановского; министра юстиции, министра внутренних дел А. А. Хвостова; а также показания: члена II, III и IV Гос. Дум М. В. Челнокова; министра иностранных дел Н. Н. Покровского; члена II и III Гос. Думы Ф. А. Головина.

---

Председатель. — Не припомните ли вы, среди этого материала не фигурировал ли некоторый документ, который назывался наказом?

Головин. — Нет, материала я сам не видел, в комиссии этой участия не принимал и передавал это исключительно со слов Кузьмина-Караваева. Лично я сам ни этого документа, ни этой надписи не видел.

Председатель. — Но вам не приходилось слышать о том, что этот документ, наказ, принесен был мнимым членом военной организации на квартиру члена Государственной Думы и что он послужил главной уликой против членов Государственной Думы.

Головин. — Нет, в то время я этого не знал и о наказе ничего не слышал.

Председатель. — Какие же данные заставляют вас думать? Тогда вы не обладали тем материалом, которым мы обладаем теперь. Что же заставляло вас думать, что это провокационное дело, что оно создано искусственно с целью дать повод к роспуску Государственной Думы?

Головин. — Главным образом мои впечатления создавались от личных разговоров с членами социал-демократической фракции. Ведь с некоторыми из них я был достаточно близок, хотя бы, например, с Салтыковым. Он был помощником секретаря Государственной Думы, и лично у меня создалось такое впечатление, что обвинение несправедливо, неосновательно, но никаких твердых данных у меня не было.

Председатель. — Скажите, вам не приходилось встречаться тогда по делам Думы с товарищем министра внутренних дел, Макаровым?

Головин. — Нет, кажется, не помню.

Председатель. — А с Крыжановским?

Головин. — С Крыжановским только на заседании Думы.

Председатель. — Тогда не стоял в такой остроте вопрос о провокации вообще и по этому поводу не было у вас никаких бесед с тогдашним правительством?

Головин. — Нет, решительно никаких.

Председатель. — Вопрос об Азефе тогда еще не был поставлен?

Головин. — Не был совсем.

Председатель. — Благоволите теперь рассказать историю ваших аудиенций и укажите на моменты, характерные в политическом отношении для носителя верховной власти, на его отношение к тогдашнему народному представительству того состава и к идее народного представительства вообще.

Головин. — В первую же аудиенцию государь говорил.

Председатель. — Она когда состоялась?

Головин. — Первая происходила 21-го февраля, на следующий же день после открытия Думы. Она была очень непродолжительна. Государь интересовался тем, может ли образоваться работоспособный центр, о котором в то время так много писали и говорили, и на мой утвердительный ответ высказал пожелание успеха Думе. Затем стал говорить об отношении к министерству, указал на то, что для успеха работ Думы важна дружная работа с министерством. На это я, конечно, не без некоторого сомнения должен был ответить, что на такую совместную работу с настоящим составом министерства рассчитывать довольно трудно, так как политические настроения Думы и министерства столь различны, что говорить о дружной совместной работе представляется почти невозможным. После этого государь указал на то, что министерством внесен целый ряд больших, сложных вопросов на рассмотрение Государственной Думы, и если первая Дума оставалась без материала для работы, то вторая находится в обратном положении, что материалов кажется очень много, и при этом он спросил, считаю ли я этот материал подходящим. Так как это происходило всего через несколько часов после того, как я явился в Петербург и материала этого я не видел, я, конечно, на этот вопрос не мог ответить и сказал, что материал будет рассмотрен Думой, что целый ряд законопроектов местного, не принципиального характера, вероятно, может быть решен Думой сравнительно легко и в положительном смысле. Но что касается вопросов серьезных, принципиальных, то едва ли со стороны министерства могут быть представлены удовлетворительные материалы с точки зрения думского большинства. На этом и закончилась беседа политического характера, а дальше она приняла характер не политический. Он вспомнил о приеме Трубецкого, земской депутации, и так далее. Затем, во второй раз, во второй беседе, политическую окраску имело только отношение государя к Думе, как к революционной трибуне.

Председатель. — Это когда было?

Головин. — Я точно не могу сказать, должно быть в апреле месяце. Нет, в марте.

Председатель. — У вас нет соответственной записи? Вы не записывали?

Головин. — Нет, записи у меня есть, только они в Москве. Во вторую беседу государь говорил о том, что Дума представляет опасность для государственного порядка и спокойствия, как трибуна для пропаганды всевозможных революционных идей. На эту тему он говорил довольно долго и, с моей точки зрения, убедительно. Мысль эта очевидно очень его занимала, и тут я вынес впечатление, что все указания на то, будто бы он всегда находится под чьим-то влиянием, и на то, что у него нет собственных взглядов и мыслей, все эти указания ошибочны. По крайней мере здесь он выразил определенный взгляд на Думу и на ту опасность, которая может представиться с точки зрения спокойствия государства, и мысль свою он развивал энергично, последовательно, сильно и веско.

Председатель. — Не можете ли вы несколько подробнее остановиться на том, каков был ход его идей и каковы были те реплики, которые вы ему давали.

Головин. — Если память мне не изменяет, он говорил в таком духе, что Дума является трибуной для пропаганды революционных идей, так как отчеты печатаются во всех газетах и распространяются в колоссальном количестве экземпляров по всей России, и мысли, вредные для государственного спокойствия, делаются достоянием широких народных масс. На это я ему возражал, что если истина стоит на стороне тех, кто считает эти идеи вредными, то для представителей этого направления, которых в Думе немало, и все это люди энергичные, обладающие даром слова, настойчивые в проведении своих взглядов, для них думская трибуна тоже не закрыта, и здесь, следовательно, происходит совершенно свободный обмен мнений и не существует никаких препятствий к тому, чтобы истина выяснялась путем освещения предмета с разных точек зрения. Но вступать с ним в спор по данному вопросу было нельзя. Он, повидимому, уклонялся и, развив свою точку зрения очень подробно и обстоятельно и выслушав внимательно соответствующие возражения, он не продолжал разговора на эту тему, и переходил тотчас же на другую. Это я заметил вообще: высказать вашу точку зрения он вам дает и выслушивает внимательно, но в прения не вступает и, выслушав, переходит к другому вопросу.

Председатель. — Вот это и было два приема, а о третьем вы уже изволили рассказать?

Головин. — О третьем говорил, да.

Председатель. — Вы не думаете, что упустили что-нибудь из того, что может интересовать нас?

Головин. — Это было так давно, более 10 лет тому назад. Все это приходится восстанавливать в памяти с трудом.

Председатель. — И никакого контакта с советом министров или с отдельными представителями совета министров у вас не было?

Головин. — Не было. Единственный из них был Столыпин. С ним у нас действительно бывали разговоры о существовании Думы и о тех опасностях, которым она подвергалась. Он меня всегда предупреждал, и нужно сказать, что, несмотря на его отрицательное отношение к Думе, какие-то странные были тогда комбинации, при которых существовала известная связь между судьбой Думы и судьбой Столыпина, и было время, когда он защищал существование Думы и старался отводить удары, которые на нее сыпались со стороны других членов министерства.

Председатель. — Он хотел казаться защитником Думы?

Головин. — Я считаю, что он и был ее защитником. Повидимому в министерстве было два течения, — одно за существование Думы, а другое против ее существования, и Столыпин был среди тех, кто стоял за существование.

Председатель. — Но он нанес ей первый и вероятно единственный смертельный удар: во-первых, прервал ее существование, а во-вторых, надолго поставил у власти цензовую Думу.

Головин. — Я думаю, это объясняется тем, что когда он убедился в невозможности защитить эту Думу, тогда он совершенно открыто, ясно и определенно перешел на другую сторону и, показав на деле, что он переходит искренно, нанес свои удар. А до этого, после роспуска первой Думы и до созыва второй, он, повидимому, стоял на той точке, что 2-я Дума будет послушным орудием в руках правительства. Ему, повидимому, хотелось это доказать и потому он некоторое время ее поддерживал.